Кисейная барышня
Часть 35 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Ничего не буду тебе рассказывать. — Зорин обвил руками мою талию, прижался грудью так плотно, что стало трудно дышать. — К слову, панталончики у тебя премилые, адресок, где заказывала, потом запиши, я наведаюсь.
Ага, и примешься гостинцами пассий своих одарять, Жозефину или Евангелину Романовну. Первая представилась мне рыхлой блондинкой, а вторая — брюнеткой, суровой теткой за тридцать, с гладкой прической и чтоб непременно с усиками над поджатыми губами.
Лошадь шла шагом, мы молчали. Стало скучно.
— И как же господин Фальк Крампуса упокоил?
— Фамильной алебардой, — с готовностью ответил чародей, — голова с плеч, плененные души девичьи свободу обрели, Маняшина в том числе.
— Иван, — взмолилась я искренне, — давай оставим на время пикировки, расскажи мне все толком. Пожалуйста!
Он поерзал, устраиваясь, даже приподнял меня слегка, чтоб освободить больше места для себя.
— Демон Крампус, любезная Фима, свил себе гнездышко на Руяне довольно давно. Фрау Юнг, уважаемая ведьма, из тех, кого здесь называют «старшие», рассказала мне, что испокон веков их неназываемая богиня претерпевала от демонова злонравия и боролась с ним в меру своих сил. Боролась с переменным успехом. Демон пленял ведьм, стремясь, чтоб в его коллекции их оказалось девять.
— Три по лету, три по зиме…
— Пока забудь, про эту считалку я тебе потом расскажу, когда до нее дойдет. А пока вернемся к древней истории. Полной коллекции ему никогда собрать не удавалось. Фрау Юнг помнит те времена, когда число жертв доходило до семи, тогда погода на острове становилась непредсказуемой: в серпене мог пойти снег с метелью или, напротив, грудень встречали, упревая от жары.
— А почему же ведьмы не смогли его изничтожить?
— Потому что ведьмы, Фима… — Он открепил мою вуаль и пустил ее по ветру.
— Так почему? — проводила я взглядом летящий тюль.
— Да не знаю! Не смогли и не смогли, сил мало, силы не те. Ты о ведьмах более моего осведомлена, еще и потому, что одного с ними полу.
— Продолжай. — Я не обиделась нисколько, мужчина, хоть и чародей, чего еще от него ждать.
— Помнишь пещеру, в которой ты нашла Гаврюшу? Это было старое логово Крампуса, из него его выкурили лет четыреста назад. Бог знает, сколько их он обустроил после, но теперь он обитал в катакомбах, неподалеку от расколотого руянского дуба. Знаешь такую местную достопримечательность?
На оба вопроса я только кивнула. Из-за туч показалось солнце, и я подставляла лицо под его лучи.
— В девяти арках, которые виднелись в стенах, демон помещал похищенные сущности девушек. То есть, уточню, страсти эти происходили вовсе не на реальном уровне нашей действительности, а как бы в нави.
Я поняла, что он имеет в виду не граничащее с нами Навское царство, а мифические пределы мертвых.
— Ведьма, лишенная души, страдала, чахла, бродила в поисках потерянного. Она гибла под завалами, пытаясь проникнуть в пещеру, или тонула, устремляясь туда вплавь. А некоторые умирали от истощения. Девы гибли, а их сущности, вмерзшие в лед, оставались с Крампусом.
Иван рассказывал так красочно, что по моему лицу потекли горячие сострадательные слезы.
— Маняша лишилась сущности и ушла бродить в холмах.
— Ты сказал, в катакомбах.
— Внимательная. — Зорин чмокнул меня в шею. — А я в первый раз ошибся. Фальк отыскал госпожу Неелову в зарослях ежевики верстах в двух от Крамповой пещеры.
— Значит, Йосиф Хаанович и демона убил, и няньку отыскал. А ты чем занимался?
— Руководил. — Он поцеловал меня в шею с другой стороны. — Не начальственное дело это, алебардой махать. Мы головой работать должны. Я про Крампуса выспросил, где его лежбище, догадался, считалку зловещую расшифровал…
— Не прекратишь целоваться, я лошадку остановлю, — нашла в себе силы пригрозить, — да и накинусь со своей силой сладострастия.
Зорин отогнул краешек моего высокого воротника и поцеловал ключицу.
— Во-первых, желание увидеть няньку у тебя никакое любострастие не переборет, а во-вторых… — Он вернул ворот на место и горячо шепнул: — Я подожду.
Меня просто скручивало жгутом, и от близости этого большого сильного мужчины, от его тепла, запаха, звука голоса, прикосновений. От того, что бедра мои были вжаты в его. Эх, Иван Иванович, доиграешься. Влюбишься в бешеную Серафиму, после арестовать не сможешь. Только горе тебе от той любви будет.
— Ты еще про считалку не рассказал, — хрипло напомнила я. — Что эти три по три значат?
— Ничего, — слегка рассеянно ответил Зорин. — Это всего лишь призыв, личная демонова аффирмация. Ты ведь знаешь, что это такое?
— Знаю. Не ключ, но путь. Только у наших аристократов этот путь к его августейшему величеству ведет, а у Крампуса — к кому?
Зорин прервал поцелуи, которыми все это время покрывал мне шею и кусочек щеки под лентой шляпки.
— Тебе говорили, что ты умница? — проговорил он после довольно продолжительной паузы.
— Неоднократно.
— К кому? Вот ведь вопросец, — бормотал чародей про себя. — Эх, останься в империи хоть один специалист по аффирмациям…
— Так шире на вопрос глянь. — Неожиданная похвала меня раззадорила. — За пределами отечества каких только умельцев не найдется. В Арассе, к примеру, до сих пор их великий чародей Ансельмус обретается.
— Это он на тебя аркан наложил?
Я едва успела прикусить язык. Экий быстрый сыскарь, на ходу подметки рвет. Я и раньше за ним это замечала: неожиданно и резко, что-то спросить, на что собеседник ответит с разгону, а уж потом сообразит, что зря.
— Далеко еще? — Я взглянула на открывающийся перед нами пейзаж, поросшую низким кустарником лощину.
— С полверсты, но по бездорожью.
— Так чего мы плетемся? — Я послала лошадь в галоп, чтоб беседовать стало невозможно.
Госпиталь, располагающийся в живописном сосновом бору, был двухэтажным некрасивым зданием, в прошлой своей жизни исполняющим некие военные функции. Глухие стены, узкие прорези окон, две приземистые башенки, из которых удобно было бы вести обстрел. Новострои хозяйственных служб — сараи и конюшня, засыпанный галькой двор, клумбы с чахлыми осенними флоксами.
Поводья принял какой-то мужичок в кителе, я спрыгнула на руки Ивану.
— От приемной направо, — только и успел он сообщить.
Разгоряченная, встрепанная, я понеслась вперед. Пахло едко и по-больничному, карболкой, спиртом, мятной мазью.
— К госпоже Нееловой, — объяснил Зорин молодому человеку, сидящему за конторкой.
Справа через арочный вход начинался коридор с двумя рядами дверей. Зорин за мною не поспешал, поэтому я стала заглядывать за каждую из них поочередно.
— Здрасьте, — говорила я, если комната не пустовала, — доброго здоровьичка.
Иногда мне даже успевали что-то ответить.
— Будешь так топотать, — нагнал меня Зорин, — нас выгонят.
Он взял меня за руку, как непослушного ребенка, и повел вперед, в конец коридора, где виднелась застекленная створчатая дверь. Через стекло я рассмотрела молодого кудрявого лекаря, сидящего на краешке кровати, он что-то улыбаясь говорил лежащему на ней.
— Прошу. — Зорин толкнул створку.
— Маняша!
Доктор был сметен моим напором и без возражений уступил мне место.
— Маняша! Маняша! Маняша!
Она была простоволосой и бледной до синевы, под ясными серыми глазами залегли тени.
— Дитятко мое непутевое…
Шепот-шорох, с трудом шевелящиеся губы.
Я бросилась няньке на грудь и разревелась от облегчения.
— Дадим барышням несколько минут наедине побыть, — басил Зорин лекарю. — А вы пока мне о состоянии больной расскажете.
Кажется, мужчины ушли, наверное, скорее всего, я ничего вокруг не замечала.
— Что болит? Слаба, наверное, а я тебя тормошу. Прости, прости, Маняша.
— Ничего не болит, — отвечала нянька, — да не реви уж… Доктор Гаспар говорит, отлежусь, краше прежнего стану. Такой, представь, комплиментарный мужчина этот лекарь.
Улыбнувшись сквозь слезы, я спросила:
— Как же ты в ловушку Крампуса угодила, нянюшка моя великомудрая?
— Так заместо тебя, дитятко. — В слабом голосе послышались привычные шутливые нотки. — Он к тебе сперва присосался, а когда я с тебя по обыкновению все дневные тревоги снимала, вот тогда и присос этот забрала. Ты, чистенькая, уснула, а мне муторно стало, неспокойно, место себе найти не могла. Потом будто дернуло что-то, да так… опустошительно. Тут уж я себя понимать перестала, знала только, что должна свое себе вернуть. Дальше не помню. Влекло что-то, тянуло. Я шла, шла, а когда ноги ослабли, упала. А после уже: глаза открываю, Иван Иванович бормочет что-то по-непонятному, гнум при нем… Ну и вот…
Маняша попыталась повести рукою, охватив жестом окружающее пространство, но уронила ее на постель.
— А я видела тебя у самой грани, ты говорила, злые люди тебя пленили. Помнишь? Я уж на кого только не думала.
Нянька устало прикрыла глаза:
— Ступай, дитятко, после поговорим.
Я поцеловала ее на прощанье в холодные щеки:
— Сегодня же пришлю тебе лакомств, каких лекаря не запретят.
— И зеркальце, — попросила Маняша, — и гребешок, и…
Ага, и примешься гостинцами пассий своих одарять, Жозефину или Евангелину Романовну. Первая представилась мне рыхлой блондинкой, а вторая — брюнеткой, суровой теткой за тридцать, с гладкой прической и чтоб непременно с усиками над поджатыми губами.
Лошадь шла шагом, мы молчали. Стало скучно.
— И как же господин Фальк Крампуса упокоил?
— Фамильной алебардой, — с готовностью ответил чародей, — голова с плеч, плененные души девичьи свободу обрели, Маняшина в том числе.
— Иван, — взмолилась я искренне, — давай оставим на время пикировки, расскажи мне все толком. Пожалуйста!
Он поерзал, устраиваясь, даже приподнял меня слегка, чтоб освободить больше места для себя.
— Демон Крампус, любезная Фима, свил себе гнездышко на Руяне довольно давно. Фрау Юнг, уважаемая ведьма, из тех, кого здесь называют «старшие», рассказала мне, что испокон веков их неназываемая богиня претерпевала от демонова злонравия и боролась с ним в меру своих сил. Боролась с переменным успехом. Демон пленял ведьм, стремясь, чтоб в его коллекции их оказалось девять.
— Три по лету, три по зиме…
— Пока забудь, про эту считалку я тебе потом расскажу, когда до нее дойдет. А пока вернемся к древней истории. Полной коллекции ему никогда собрать не удавалось. Фрау Юнг помнит те времена, когда число жертв доходило до семи, тогда погода на острове становилась непредсказуемой: в серпене мог пойти снег с метелью или, напротив, грудень встречали, упревая от жары.
— А почему же ведьмы не смогли его изничтожить?
— Потому что ведьмы, Фима… — Он открепил мою вуаль и пустил ее по ветру.
— Так почему? — проводила я взглядом летящий тюль.
— Да не знаю! Не смогли и не смогли, сил мало, силы не те. Ты о ведьмах более моего осведомлена, еще и потому, что одного с ними полу.
— Продолжай. — Я не обиделась нисколько, мужчина, хоть и чародей, чего еще от него ждать.
— Помнишь пещеру, в которой ты нашла Гаврюшу? Это было старое логово Крампуса, из него его выкурили лет четыреста назад. Бог знает, сколько их он обустроил после, но теперь он обитал в катакомбах, неподалеку от расколотого руянского дуба. Знаешь такую местную достопримечательность?
На оба вопроса я только кивнула. Из-за туч показалось солнце, и я подставляла лицо под его лучи.
— В девяти арках, которые виднелись в стенах, демон помещал похищенные сущности девушек. То есть, уточню, страсти эти происходили вовсе не на реальном уровне нашей действительности, а как бы в нави.
Я поняла, что он имеет в виду не граничащее с нами Навское царство, а мифические пределы мертвых.
— Ведьма, лишенная души, страдала, чахла, бродила в поисках потерянного. Она гибла под завалами, пытаясь проникнуть в пещеру, или тонула, устремляясь туда вплавь. А некоторые умирали от истощения. Девы гибли, а их сущности, вмерзшие в лед, оставались с Крампусом.
Иван рассказывал так красочно, что по моему лицу потекли горячие сострадательные слезы.
— Маняша лишилась сущности и ушла бродить в холмах.
— Ты сказал, в катакомбах.
— Внимательная. — Зорин чмокнул меня в шею. — А я в первый раз ошибся. Фальк отыскал госпожу Неелову в зарослях ежевики верстах в двух от Крамповой пещеры.
— Значит, Йосиф Хаанович и демона убил, и няньку отыскал. А ты чем занимался?
— Руководил. — Он поцеловал меня в шею с другой стороны. — Не начальственное дело это, алебардой махать. Мы головой работать должны. Я про Крампуса выспросил, где его лежбище, догадался, считалку зловещую расшифровал…
— Не прекратишь целоваться, я лошадку остановлю, — нашла в себе силы пригрозить, — да и накинусь со своей силой сладострастия.
Зорин отогнул краешек моего высокого воротника и поцеловал ключицу.
— Во-первых, желание увидеть няньку у тебя никакое любострастие не переборет, а во-вторых… — Он вернул ворот на место и горячо шепнул: — Я подожду.
Меня просто скручивало жгутом, и от близости этого большого сильного мужчины, от его тепла, запаха, звука голоса, прикосновений. От того, что бедра мои были вжаты в его. Эх, Иван Иванович, доиграешься. Влюбишься в бешеную Серафиму, после арестовать не сможешь. Только горе тебе от той любви будет.
— Ты еще про считалку не рассказал, — хрипло напомнила я. — Что эти три по три значат?
— Ничего, — слегка рассеянно ответил Зорин. — Это всего лишь призыв, личная демонова аффирмация. Ты ведь знаешь, что это такое?
— Знаю. Не ключ, но путь. Только у наших аристократов этот путь к его августейшему величеству ведет, а у Крампуса — к кому?
Зорин прервал поцелуи, которыми все это время покрывал мне шею и кусочек щеки под лентой шляпки.
— Тебе говорили, что ты умница? — проговорил он после довольно продолжительной паузы.
— Неоднократно.
— К кому? Вот ведь вопросец, — бормотал чародей про себя. — Эх, останься в империи хоть один специалист по аффирмациям…
— Так шире на вопрос глянь. — Неожиданная похвала меня раззадорила. — За пределами отечества каких только умельцев не найдется. В Арассе, к примеру, до сих пор их великий чародей Ансельмус обретается.
— Это он на тебя аркан наложил?
Я едва успела прикусить язык. Экий быстрый сыскарь, на ходу подметки рвет. Я и раньше за ним это замечала: неожиданно и резко, что-то спросить, на что собеседник ответит с разгону, а уж потом сообразит, что зря.
— Далеко еще? — Я взглянула на открывающийся перед нами пейзаж, поросшую низким кустарником лощину.
— С полверсты, но по бездорожью.
— Так чего мы плетемся? — Я послала лошадь в галоп, чтоб беседовать стало невозможно.
Госпиталь, располагающийся в живописном сосновом бору, был двухэтажным некрасивым зданием, в прошлой своей жизни исполняющим некие военные функции. Глухие стены, узкие прорези окон, две приземистые башенки, из которых удобно было бы вести обстрел. Новострои хозяйственных служб — сараи и конюшня, засыпанный галькой двор, клумбы с чахлыми осенними флоксами.
Поводья принял какой-то мужичок в кителе, я спрыгнула на руки Ивану.
— От приемной направо, — только и успел он сообщить.
Разгоряченная, встрепанная, я понеслась вперед. Пахло едко и по-больничному, карболкой, спиртом, мятной мазью.
— К госпоже Нееловой, — объяснил Зорин молодому человеку, сидящему за конторкой.
Справа через арочный вход начинался коридор с двумя рядами дверей. Зорин за мною не поспешал, поэтому я стала заглядывать за каждую из них поочередно.
— Здрасьте, — говорила я, если комната не пустовала, — доброго здоровьичка.
Иногда мне даже успевали что-то ответить.
— Будешь так топотать, — нагнал меня Зорин, — нас выгонят.
Он взял меня за руку, как непослушного ребенка, и повел вперед, в конец коридора, где виднелась застекленная створчатая дверь. Через стекло я рассмотрела молодого кудрявого лекаря, сидящего на краешке кровати, он что-то улыбаясь говорил лежащему на ней.
— Прошу. — Зорин толкнул створку.
— Маняша!
Доктор был сметен моим напором и без возражений уступил мне место.
— Маняша! Маняша! Маняша!
Она была простоволосой и бледной до синевы, под ясными серыми глазами залегли тени.
— Дитятко мое непутевое…
Шепот-шорох, с трудом шевелящиеся губы.
Я бросилась няньке на грудь и разревелась от облегчения.
— Дадим барышням несколько минут наедине побыть, — басил Зорин лекарю. — А вы пока мне о состоянии больной расскажете.
Кажется, мужчины ушли, наверное, скорее всего, я ничего вокруг не замечала.
— Что болит? Слаба, наверное, а я тебя тормошу. Прости, прости, Маняша.
— Ничего не болит, — отвечала нянька, — да не реви уж… Доктор Гаспар говорит, отлежусь, краше прежнего стану. Такой, представь, комплиментарный мужчина этот лекарь.
Улыбнувшись сквозь слезы, я спросила:
— Как же ты в ловушку Крампуса угодила, нянюшка моя великомудрая?
— Так заместо тебя, дитятко. — В слабом голосе послышались привычные шутливые нотки. — Он к тебе сперва присосался, а когда я с тебя по обыкновению все дневные тревоги снимала, вот тогда и присос этот забрала. Ты, чистенькая, уснула, а мне муторно стало, неспокойно, место себе найти не могла. Потом будто дернуло что-то, да так… опустошительно. Тут уж я себя понимать перестала, знала только, что должна свое себе вернуть. Дальше не помню. Влекло что-то, тянуло. Я шла, шла, а когда ноги ослабли, упала. А после уже: глаза открываю, Иван Иванович бормочет что-то по-непонятному, гнум при нем… Ну и вот…
Маняша попыталась повести рукою, охватив жестом окружающее пространство, но уронила ее на постель.
— А я видела тебя у самой грани, ты говорила, злые люди тебя пленили. Помнишь? Я уж на кого только не думала.
Нянька устало прикрыла глаза:
— Ступай, дитятко, после поговорим.
Я поцеловала ее на прощанье в холодные щеки:
— Сегодня же пришлю тебе лакомств, каких лекаря не запретят.
— И зеркальце, — попросила Маняша, — и гребешок, и…