Каторжанин

— Будем сражаться, — закончил фразу за меня мичман. — Прикажите зевак с палубы убрать. Пусть останутся только бритые и в японской форме.

Потянулось томительное ожидание. Я вылетел из душа в горячке босиком, но даже не замечал этого.

Наконец, дымы оформились в длинный хищный силуэт.

— Это «Цусима»!!! — прорычал Максаков, словно японский крейсер числился у него в кровниках. — На нас внимания пока не обращает. Разойдемся параллельными курсами на расстояние полутора миль. Влепить бы тебе в борт парочку самоходных гостинцев!

— Так в чем же дело? — неожиданно для себя, хмыкнул я.

— У нас шансов против него нет. Потопят задолго до расстояния пуска… — угрюмо пожаловался мичман.

— Так пусть сам подойдет. Снизьте ход до минимума и подайте сигнал… ну… скажем, терплю бедствие. Что с торпедами?

— Обе поворотные спаренные установки готовы… — растерянно доложил мичман. — Но это же подло…

— Подло мирных людей сжигать живьем! — внезапно озлившись, заорал я на мичмана. — Вы либо подштанники наденьте, либо крестик снимите, Сергей Викторович.

— Атакуем… — вдруг решительно заявил Максаков. — Но перед самой атакой вздерну Андреевский флаг! Его уже пошили.

— Вот таким вы мне нравитесь больше… — я хлопнул мичмана по плечу. — Командуйте!

Миноносец начал сбавлять ход, на флагштоке появилась замысловатая комбинация флажков. Я лично согнал с палубы всех в трюм. Сам же стал к торпедному аппарату, набросив дождевик с капюшоном для маскировки.

— Только подмогните мне довернуть, — Зенович быстро крутил какие-то штурвальчики на тумбе, к которой были прикреплены две толстые спаренные трубы. — А дале я уже сам. Тутой все как у нас. Так… готово…

Долгое время казалось, что «Цусима» проигнорирует сигналы, но потом силуэт крейсера начал расти на глазах. Он сближался с нами параллельным курсом и очень скоро стало видно, даже невооруженным взглядом, японских матросов на верхней палубе. На крейсере тоже появились какие-то флажки, видимо он запрашивал, что случилось.

— Давай… — зашипел я, увидев, как с мостика нас внимательно рассматривают в бинокль.

— Рано… — шептал в ответ Зенович. — Рано, мать его ети. Увернутся…

Наконец, когда, туша крейсера подошла к нам совсем близко, матрос налег всем телом на торпедный аппарат, вместе со мной провернул его и дернул за какой-то рычаг.

Что-то громко зашипело, я уже подумал, что случилась осечка, но через пару секунд, из труб, поочередно, одна за одной, вылетели две здоровенные сигары, громко плюхнулись в воду и оставляя за собой пенный след, помчались к крейсеру.

За кормой «Цусимы» мгновенно вспенились буруны, крейсер ускорил ход и резко принял правее, а по его борту, точно такие же скорострелки Гочкиса, как у нас, начали дружно плеваться огнем.

Миноносец несколько раз дрогнул, все вокруг завыло и заскрежетало, я машинально закрыл голову руками и нырнул за барбет. А как только приземлился на палубу, раздалось два глухих и сочных, но совсем не громких, почти одновременных взрыва.

Я тут же высунул башку и увидел, что точно посередине крейсера, под его бортом, взметнулись два огромных столба воды.

А потом он с жутким скрежетом разломился пополам. Обе половины стали торчком, а через несколько минут, синхронно и медленно, начали тонуть.

— Етить!!! — ахнул Зенович, пристроившийся рядом со мной.

— Етить… — охотно согласился я, пораженный величественностью и трагичностью зрелища.

— Вот тебе сука! — из рубки выскочил Максаков и тыкая кукиши японцам, принялся отплясывать на палубе, что-то среднее между джигой и гопаком. — Это тебе за «Новика», сучий потрох!!! Эх, видела бы меня маменька…

— Гм!.. — я громко кашлянул.

Мичман тут же устыдился и убрался к себе в рубку. К счастью, Гочкисы с «Цусимы» не успели повредить нам ничего серьезного и миноносец начал уверенно набирать ход.

Но как очень скоро выяснилось, что все только начинается — «Цусима» оказывается конвоировала гражданский японский транспорт, перевозивший солдат.

Вопрос топить или не топить — уже не возникал. Правда японская лоханка от одной торпеды отказалась тонуть и пришлось истратить последнюю снаряженную для пуска.

После чего, мы резко приняли к российскому берегу и пошли во Владивосток. А я залез на верхний мостик, уселся в капитанское кресло и, наконец, в первый раз на борту миноносца закурил.

Вроде надо было радоваться, но у меня отчего-то на душе прямо кошки скребли, возможно от того, что я не знал, что буду делать дальше.

На Сахалине было все просто — там особых вариантов и не было. Главное выжить, попутно отравив на тот свет как можно больше врагов. А в России? А черт его знает. Хорошо Луке и Тайто, те сразу заявили, что куда я туда и они. И плевать этой парочке, что я сам пока не знаю, что делать дальше.

— Саша… — рядом появилась Майя.

— Иди сюда, — я посадил ее к себе на колени.

— Мне немного страшно… — пожаловалась девушка. — Возможно оттого, что впереди полная неизвестность. Что будет дальше?

— Увы, сам не знаю. Сначала надо дойти до Владивостока.

— Не хочу с тобой расставаться никогда!


— И я не хочу, — признался я, ни капельки не покривив душой. — Наверное, нам стоит… ну… обвенчаться?

— Если это предложение, — фыркнула Майя, — то ты его делаешь, словно я держу тебя под прицелом пистолета.

— Так ты согласна?

— А как ты думаешь? — девушка счастливо улыбнулась. — Конечно — да. Ну же, поцелуй меня…

Мы еще немного поболтали, а потом я ушел в каюту и просто вырубился.

Плаванье прошло благополучно, на горизонте еще мелькали какие-то дымы, но неприятных встреч уже не случилось. А по истечении трех суток мы подошли к бухте Золотой Рог…





Глава 26




Шаг, второй, третий и четвертый…

А дальше и идти некуда…

Крашенные серой казенной краской стены, бетонный пол, под потолком маленькое окошко с решеткой из толстых железных прутьев, узкая койка, маленький столик и табурет, намертво вмурованные в пол и железная дверь с «кормушкой»…

С чего все началось — тем и закончилось…

Почти тем же…

Потому что начал я свою очередную попаданческую эпопею уже амнистированным каторжником, а сейчас нахожусь под следствием, с более чем вероятными шансами вернуться на каторгу, возможно даже пожизненно.

Да уж…

Хотя начиналось все вполне пристойно.

Переход дался очень трудно: японская лоханка, ну никак не походила на комфортабельный круизный лайнер, да еще, как по заказу, море всю дорогу штормило. Что, в условиях страшной теснотищи, жутко выматывало, и я успел трижды проклясть Максакова, удумавшего переться во Владивосток, а не куда поближе.

Но дошли без происшествий.

Правда, на канонерской лодке, встретившей нас на подходе в бухту Золотой Рог, очень долго отказывались верить, что мы не японцы. Даже несмотря на слепленный из подручных материалов Андреевский флаг и абсолютно не азиатские морды. Правда, после того, как высыпавшие на верхнюю палубу бойцы, обругали по матушке встречающих, те, наконец, прониклись и спешно отконвоировали нас в бухту.

Ну а там… а там, даже если бы во Владивосток наведался сам царь-батюшка, он не встретил бы такого приема. Не знаю, каким образом о нашем прибытии узнал народ, но на причалы высыпал практически весь город.

А вот военные власти, скорее всего, просто не знали, что с нами делать.

Я выстроил личный состав, честь по чести доложился, после чего нас… отпустили. Да, на все четыре стороны. Что меня, признаюсь, напрочь ошарашило, так как я вполне резонно ожидал разных пакостей со стороны властей за свои художества. И даже заранее ссадил Свиньина с Шарлем, Майю с Мадиной и Луку с Тайто, чтобы на свободе остался хоть кто-то, на кого можно надеяться.

Впрочем, ожидания вскоре оправдались с лихвой. Едва народ донес меня (да, в буквальном смысле, на руках) в лучшую в городе гостиницу, как туда следом заявились жандармы и попытались меня арестовать. Но ничего хорошего из этой затеи не получилось. Лично я не сопротивлялся, но моментально взбесились жители города, в громадном количестве собравшиеся вокруг гостинцы.

Полицейскую карету в мгновение ока разнесли в щепки, а самим жандармам здорово намяли бока, под лозунгом: не отдадим начисто просравшей войну сволоте, настоящего героя.

Усмирять толпу прибыли солдаты из местного гарнизона, народ же в ответ стал разбирать брусчатку и строить баррикады из подручных материалов.

Я мог под шумок спокойно сбежать, но не стал этого делать. Мало того, вышел на балкон и немного успокоил людей, после чего добровольно отправился с жандармами.

Почему так? По нескольким причинам. Во-первых — не хотел, чтобы из-за меня гибли люди и не хотел убивать сам, во-вторых, своим побегом я просто подтвердил бы все возможные обвинения в свой адрес и окончательно поставил бы себя в России вне закона, в-третьих — понимал, что предъявить мне особо нечего, а в в-четвертых, открытое противостояние с властями, могло сильно помешать одной моей задумке, неожиданно возникшей еще по пути во Владивосток.

Но, кажется, я все-таки сильно просчитался.

Но об этом немного позже.

В общем, открытого бунта удалось избежать, а меня благополучно определили в одиночную камеру городской тюрьмы, где я по сей день и торчу, общим счетом уже больше двух недель.

Что случилось с остальными — не знаю, зато уже в курсе, из-за чего меня задержали — конечно, из-за жалобы японцев, которые не преминули наябедничать о моих художествах.

Правда никаких обвинений мне пока не выдвинули, да и сижу я очень даже неплохо: кормят сносно и вдоволь, куревом снабжают исправно, каждый день выводят на прогулки, а персонал и следователи отменно вежливы, предупредительны и даже почтительны.

Но чем все закончится, я даже не представляю, хотя ничего хорошего и не жду. Предъявить им мне просто нечего, а если даже попытаются, при публичном судебном разбирательстве, от любых обвинений камня на камне не останется и власти это прекрасно понимают. Но наказать, дабы поддержать реноме ревностных сторонников международных обязательств — просто обязаны. Вот и получается, что единственный выход у них — это тихой сапой угробить фигуранта скандала, то бишь меня, а потом отчитаться — мол, так и так, нетути уже некого Любича Александра Христиановича, ибо оный божьей волей помре.

В коридоре неожиданно раздались гулкие шаги, следом залязгали запоры, через пару секунд дверь отворилась и пороге камеры появилась пара еще незнакомых мне надзирателей.

— Извольте пройти в баню, господин Любич, — кривоногий усач изобразил несколько карикатурный почтительный поклон. Второй, полный коротышка, просто угодливо улыбнулся.