Ката

У нее вертелось на языке другое слово, которого она не могла вспомнить, но ее мысли были слишком спутанными, они появлялись не по порядку, одна за другой, а как будто шли по кругу, перебивая друг друга.

Она не увидела в помещении окон, но дверей было целых три: каждая в своей стене, и все три закрыты.

Ката прислушалась к звукам в домике, но ничего не услышала. Чтобы не стоять без дела, она шагнула к одной двери и распахнула ее. За ней оказалась комната, заставленная столами. Когда Ката шагнула туда, каждый из столов в отдельности как будто стал виден четче, и она стала протискиваться между ними. Обошла вокруг стоящего посреди комнаты фонтана и подумала: «А ведь он из мрамора», – а впрочем, неважно, каким он был на самом деле. В середине фонтана на возвышении стояла скульптура женщины, сидящей на корточках; ее волосы были длинными и закрывали лицо. Одна рука была стиснута в кулак, между пальцами виднелся конец шланга, но воды там, судя по всему, не было давно – дно фонтана пересохло.

Ката продолжала обходить комнату и дошла до стола у самой стены, покрытого белой скатертью. Стол был накрыт на три персоны. Она приблизилась к тому концу стола, где стояли тарелки и бокалы, лежали приборы, – и, к своему удивлению, увидела, что от тарелок поднимается пар, как будто обедавшие секунду назад вышли. На всех тарелках лежали тонко нарезанные куски мяса, сочные, с кровью внутри и небольшой корочкой по краям, на гарнир – какие-то незнакомые ей овощи, нежные ростки, наверное, альфальфа (что бы это ни было), и идеально круглые картофелины в глазури, золотистые, и от них исходил такой аромат, что у Каты слюнки потекли. Откуда ей знать, может, обитатели домика на секунду вышли в соседнюю комнату за салфетками и десертными вилками?

Нет, она не притронется к этой еде – во всяком случае, не сразу. Но стоило ей так подумать, как она обнаружила, что кто-то уже это сделал. В тарелке на краю стола, между двумя другими, от ломтя мяса был отрезан, по крайней мере, один кусочек; на лежавшей в тарелке вилке поблескивал жир.

«Надеюсь, я с ними не встречусь», – подумала Ката, резко ощутив дурноту. И вдруг ее охватил страх, который она была не в силах отогнать: что кто-нибудь из жильцов зайдет и обнаружит ее.

Ката выглянула в прихожую – а посреди нее стоял человек и, судя по всему, поджидал ее.

– Ну, наконец-то ты пришла, – сказал он и зашагал ей навстречу, вытянув руку.

Человек был лысым, на вид средних лет. Руки, грудь и ляжки довольно толстые, ладони размером с теннисные ракетки. Лицо покрыто шрамами, лоб широкий, под кожей узелки, словно он часто получал удары или натыкался на стены; нос крошечный – две дырочки; глаза мелкие, глубоко посаженные, а губы толстые и нижняя выпячена.

Ката машинально поприветствовала его, а затем отпрянула, отдернув руку.

– Что ты делаешь? – спросила она, пятясь от него. Во время рукопожатия тот человек поскреб ее ладонь ногтем, наклонился вперед и что-то шепнул ей на ухо.

– Спокойно, – сказал он, и она тотчас успокоилась. Человек взял Кату за плечо и отвел в сторону.

– Ты ее узнаёшь? – спросил он, смотря испытующим взглядом в глаза Каты.

– Кого?

– Ну, девчонку, курица ты эдакая, кого же еще?

Стоило ему так, ни с того ни с сего, рассердиться, как взгляд Каты упал на девочку, сидящую на нижней ступеньке лестницы; казалось, она была накачана сильными успокоительными: в углу рта болтались прозрачные вожжи слюны, руки безвольно свисали вдоль боков.

Человек подошел к девушке, грубо схватил за волосы и развернул ее лицо к Кате. Девочка не сопротивлялась, словно привыкла к такому обращению с его стороны, однако, кажется, чуть-чуть ожила и перестала пускать слюну.

– Отпусти; ей же больно, – сказала Ката.

– Ах, какое сострадание, – ухмыльнулся мужчина, но хватку ослабил, подошел вплотную к Кате, а затем сощурил глаза настолько, что они вовсе потерялись на его лице.

– Я оставлю в покое других, – произнес он угрожающим тоном, – если другие оставят меня в покое. А если нет, то получат то, о чем просили: неприятности. Будешь возникать – пополам переломлю!

Ногти у мужчины были желтые, выпуклые, похожие на морские желуди, наросшие на корабле, который целое столетие носило по южным морям. Запах от него был кислый, удушливый, как будто из широко разверстого хода в пустой желудок. Мужчина начал пространную речь, в которой, судя по всему, речь шла иногда о Кате, а иногда о девочке. Пока он говорил, Ката лучше рассмотрела девочку, устремившую круглые карие глаза в пол. Она была в драной серой хлопчатобумажной кофте, под мышками были темные пятна от пота, вспотевшее лицо блестело. Девочка казалась дикаркой, не привычной к обществу. Грудь у нее была довольно большая и круглая, а еще у нее была привычка вытирать пальцем уголок рта и при этом таращить глаза.

Из речи мужчины Ката поняла, что он с друзьями временно обосновался в доме в ходе длинной череды событий, направленных на то, чтобы защитить девочку от «нехороших людей».

– У нее… как это: свидетельская неприкосновенность? – спросила Ката.

Мужчина рассмеялся:

– Да. У тех, кто за ней гоняется, нет совести. Она вышла от них в таком ужасном состоянии, что никому не доверяет. А еще ей настолько противно собственное тело, что для того, чтобы выжать у нее из грудей молоко, ее приходится связывать.

– Она что – недавно родила?

– Да. Помнишь, она ездила со своим отцом в путешествие, куда-то рядом с Индонезией?

– Наверное, под Кота-Кинабалу? – спросила Ката, сама не зная, что это такое.

– Вот-вот. Она плавала в море одна, и вдруг из глубины поднялся морской дьявол и воткнул ей между ног свой хвост. Знаешь, что у морского дьявола в хвосте?

– Нет.

– Яд. Крошечный микрограмм способен убить миллионы. А вот она выжила, более того – забеременела…

– Не верю, – ответила Ката; от удивления у нее шла кругом голова. – Но это же не человеческий зародыш? Такого быть не может…

– Ну конечно, нет. Она родила уродца, и его отвезли в безопасное место. А там власти сочли его опасным, посадили в подвал и теперь держат в клетке.

– Зачем ты это все мне рассказываешь? – спросила Ката, внезапно приуныв.

– А ты как думаешь, почему? Мы хотим убить всех, кто гоняется за девчонкой. А ты – это наше алиби.

Ката обдумала его слова и решила, что это полный бред; если только она не находится где-нибудь в другом месте, а не здесь, – а значит, и остальные тоже.

– Что вы с ней сделаете? – Она кивнула в сторону девочки.


– Отпустим, когда опасность минует.

– А когда это?

– Ну… – мужчина призадумался, – никогда! – И он грубо засмеялся, разбрызгивая вокруг себя слюну.

После этого подошел к девочке, рывком поднял ее на ноги и стал толкать перед собой по направлению к кровати с балдахином. Дойдя туда, повалил девочку и привязал ее за руки и за ноги к столбам, поддерживающим балдахин. Затем скрылся за одной из дверей, а Ката с девочкой остались одни.

Через некоторое время послышалось слабое мычание и чавканье: девочка. Ката отдернула занавес и увидела, как та закатывает глаза и поворачивается из стороны в сторону. Как и прежде, ее лицо лоснилось от пота и ничего не выражало. Ката посмотрела, не врезаются ли ей в кожу веревки – но не обнаружила ничего такого. Спереди на ее кофте, над серединой грудей, заметила растущее на глазах темное пятно.

– Тебе больно? – спросила она, но девочка не отвечала.

Немного поколебавшись, Ката задрала ей кофту над грудями и увидела, как из толстых коричневых сосков сочится молоко. Тугие шарообразные груди просто распирало от него, и когда девочка поворачивалась на бок, из них в воздух били фонтаны. Она громко ревела, выгибала спину и билась головой о спинку кровати, – и в той открылся тайник. Там Ката обнаружила детскую бутылочку с присоской на конце. Она приложила присоску к одной из девочкиных грудей, крепко прижала к соску, надавив рукоятку на бутылочке, и несколько раз прокачала. В бутылочку полилось молоко, и когда давление в груди, судя по всему, ослабло, Ката приложила присоску к другой груди – и сцеживала молоко до тех пор, пока бутылочка не наполнилась.

Девочка все продолжала мычать и барахтаться, а Ката поднесла бутылочку к глазам. В молоке повсюду плавали желтоватые капли, то тусклые, то ярко блестящие. Она встряхнула бутылочку – и тут же резко почувствовала дурноту. Наклонилась вперед, стала искать на ощупь изголовье кровати, чтобы не потерять равновесие. Перед глазами все кружилось, тело онемело и гудело. Ката легла на пол и какое-то время лежала там без движения, слыша шаги по полу, скрип дерева, тихое мычание девочки… Но вот в доме померк свет.





15


Она вновь вышла на работу. Чтобы не перегружать себя, решила не брать сразу руководство отделением; сидела паинькой в канцелярии и слушала, как какая-то девица талдычит о том, что случилось за ночь. В конце беседы Ката потребовала минуточку внимания и попросила, чтобы к ней относились так же, как к остальным сотрудникам, несмотря на то, что всем было известно, что она несколько месяцев «отсутствовала». Никого такая просьба явным образом не смутила, никому не стало дурно от жалости и слезливости: после многих лет общения со смертью они были ко всему привычны.

В половине десятого она принимала амбулаторных больных на капельницу: молодую девушку, двух женщин средних лет и мужчину. Ни с кем из них Ката раньше не встречалась; она представилась сама и попыталась запомнить их имена.

– Сейчас уколю, – говорила она одному за другим и ставила капельницу, а Инга приносила лекарства.

Ката по два раза проверяла дозировку, подвешивала пакет на штатив, чтобы закачать туда «Вепезид», и подсоединяла шланг к катетеру. «Вепезид», или «Этопозид», блокировал топоизомеразы – это звучало гораздо лучше, чем если прямо назвать его ядом. Это лекарство действовало на энзим, отвечавший за репликацию ДНК в опухоли; но здоровые клетки он тоже убивал, а это означало побочные эффекты сроком до двух недель: понижение кровяного давления, выпадение волос, понос или запор, угнетение костного мозга с понижением белых или красных кровяных телец, привкус железа во рту, сухость кожи.

А потом предстояли тридцать минут «Блеомицина»: это вещество получали из бактерии, название которой Ката забыла, но она (бактерия) питалась почвой и перегноем. Худшим побочным эффектом здесь было выпадение волос за три-четыре недели, но они вновь отрастали за срок от трех до десяти месяцев; к тому же имели место изменение цвета кожи и ногтей, запор, жар, сыпь, образование сосудистой сети в легких, учащенное и поверхностное дыхание, вялость, усталость, язвы во рту, изменение вкуса еды – например, бифштекс на вкус казался «как дверную ручку облизать», как однажды кто-то выразился. Немудрено, что люди начинали путаться. Яды и лекарства, бактерии в перегное – все это могло бы уж быть и попонятнее.

А для противодействия самым сильным побочным эффектам пациентам давали стероиды, которые порой приводили к летальному исходу из-за того, что тромбы закупоривали сосуды мозга или сердца. Единственными относительно безвредными лекарствами были таблетки от тошноты, так как действовали не слишком хорошо.

Ката села у стены, свернула полотенце и принялась раскладывать катетеры в ящики. В книге, которую она читала, развивалась идея, что поведение медработников имеет значение для того, выживет ли пациент: бесчисленное количество сообщений, проходящих мимо сознания, больные все же воспринимают и толкуют в свою или не в свою пользу: количество прикосновений, то, смотрят ли им в глаза, – и расширение зрачков на какой-то миллиметр. В то же время Ката знала, что медработники как бы непроизвольно относятся лучше к тем, кто, по их мнению, явно будет жить: то есть тем, кто сильнее, больше помогают, и они живут дольше, – и это справедливо как для бизнеса, так и для ухода за пациентами в больницах.

«Как беспощадно и отвратительно! – подумала Ката. – И как теперь с этим жить?»

Одна из пожилых женщин смотрела телевизор сонными, налитыми кровью глазами; у мужчины глаза были закрыты, а на лице застыло ранимое, какое-то мышиное выражение, как будто ему было не по себе. Девушка держала перед глазами книгу, но страниц не перелистывала. Кате почудилось, что все они опухают; ее щеки покраснели, и она ощутила присутствие чего-то, что было больше всех этих людей, заполняло все помещение и не давало дышать.





16


Проснулась она от звонка в дверь. После еще нескольких звонков и стука отважилась выглянуть из окна спальни. На крыльце стояли двое; один держал в руках телефон, а другой разглядывал дом и заметил ее.

– Эге-гей! – закричал он и замахал рукой. У дома стояла большой белый фургон с надписью «ВУЛКАН».

Ката оделась и спустилась. Спросила сквозь закрытую дверь, что им надо. «У меня на проводе полиция», – добавила она; звучало это по-дурацки. У нее было ночное дежурство, и ей удалось заснуть только около полудня.

Человек, говоривший басом, ответил, что пришел ставить сигнализацию.

– Мы с вами на днях виделись. Ваш муж велел нам сегодня прийти и поставить систему сигнализации. Но, кажется, он забыл…

– А как зовут моего мужа?

– Тоумас Бьяртнасон. Ростом примерно метр девяносто, худой, волосы темные, разговаривает мало и по делу и носит серый шелковый шарф.

Ката попросила их предъявить удостоверение. В щели для писем показалась какая-то квитанция заказа от охранного предприятия «Вулкан», а вместе с ним – водительские права на имя какого-то Фридьоуна Гримссона. Немного поколебавшись, Ката отстегнула цепочку, отперла замок и открыла дверь.





* * *


Они ходили по всему дому, стучали, сверлили, клеили. Прежде, чем начали, Фридьоун объяснил, что именно они будут делать: поставят датчики движения, протянут провода к окнам и входам, сменят компьютерную систему. Он сказал, что в подвале стекло в окне одинарное, значит, туда просто залезть, а на первом и втором этаже окна уже старые, и между стеклами образовался конденсат. Тоумас новых стекол не заказывал, так что Ката перехватила у него инициативу и заказала вставить противоударные стекла на обоих нижних этажах. Они обсудили так называемую «комнату паники», и Фридьоун описал, из чего состоит такая комната: определенный «компонент», который кладется сверху на стены и прижимается, как крышка к контейнеру для еды, так что туда не проникнуть извне даже с помощью взрывчатки.

– А в Исландии таких комнат много?