Ката

– Да. Вы уверены, что не знаете, кто это?

– Уверена. Но это имя кажется мне знакомым.

– Насколько вы доверяете своему мужу, Тоумасу?

В дверь постучали, и Кальман крикнул: «Войдите!» В дверях появился человек, напоминающий вставшего на задние лапы носорога, которому отпилили рог: на лице остались лишь крохотный нос-обрубок и глубоко посаженные маленькие глазки.

– Извините за беспокойство, – сказал он. – Но ты просил, чтобы тебе дали знать. Она готова показать нам свою тайну.

– Спасибо, – сказал Кальман и встал. – Пошли, – обратился он к Кате, и та последовала за ним из комнаты в прихожую.

Девочка лежала в кровати, но не связанная, как тогда, ее груди были едва заметны, а лицо – больше не как у амебы. Глаза закрыты. И вдруг она начала биться головой о спинку кровати.

– Почему она так делает? – спросила Ката. – Расшибется же.

Носорог был одет в рубашку с расстегнутым воротом; внизу у левой груди у него висел пистолет на кожаном ремне через плечо.

– Не останавливайся! – крикнул он девочке, не спуская с нее глаз.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал Кальман и потянул Кату за руку с коварным видом. – Под сурдинку.

– Под сурдинку?

– Да.

– В смысле, наедине?

– Да.

Кальман увел ее прочь. Оглянувшись, Ката увидела, что девочка продолжает биться головой о спинку кровати; звук ударов разносился по всему дому.

Они подошли к окну, которого Ката раньше не замечала.

– Что вы видите за окном? – спросил Кальман, явно чего-то ожидая. На улице был яркий, почти ослепляющий свет. Сощурив глаза, Ката увидела рядом с домом дерево, потом – улицу, а на той стороне улицы – ряд низких каменных домов.

Она рассказала, что видит. Кальман попросил ее обратить внимание на скамейку перед домом и сказал, что иногда там сидит человек.

– Он приходит по улице пешком… на голове носит бейсболку, рот закрывает шарфом, а глаза – солнечными очками. Когда он садится, то вынимает газету, как следует расправляет и принимается читать. Через несколько минут незаметно достает из газеты конверт и роняет в урну возле скамейки. После этого заканчивает читать газету, встает и уходит. Очень спокойно. Мы становились свидетелями этого уже несколько раз. И залезали тайком в урну, чтобы посмотреть на этот конверт. Вы знаете, что в нем?

Ката помотала головой.

– Белая бумажка величиной с почтовую открытку… И на ней ни слова.

– Кажется, я знаю ответ, – начала она, но замолчала… Какая-то в этом всем была несостыковка. А что, если эти трое в доме вовсе не охраняют девочку, а мучают; а что, если ее (допустим) похитили те, кто притворялся, будто защищает ее, и злодеи уже в доме?

Кальман поднял палец; выражение лица у него было такое, будто он прислушивается. Звук ударов головой о спинку кровати стал даже громче, но также и как будто более влажным.

– Пойдем; она готова, – сказал он.


Они снова подошли к кровати и встали рядом с носорогом. Девушка корчилась в кровати, как от электрошока; вся ее голова была окровавлена, и кровь стекала по лицу и собиралась в лужи, так что с каждым ударом головы о дерево раздавался хлюпающий звук. Она ударилась так еще несколько раз, так что у Каты чуть не разорвалось сердце, – и вдруг в изголовье кровати послышался щелчок и открылся маленький тайник.

В тайнике был предмет, напоминающий гирьку на цепочке. Носорог притянул ее к себе и передал Кальману, а девушка лежала на кровати без движения.

– Это вам, – сказал Кальман, вытянул руки и повесил гирьку Кате на шею. – Теперь вы будете весить больше – но не больше, чем сами думаете. И помните: это не гирька, а флэшка.

Ката склонила голову. Все ее тело охватила тяжесть, проникла в каждый нерв, в каждую мышцу. И все же она ощутила, что – наконец-то – просыпается от неспокойного сна.





19


Она отыскала свободную парковку возле Собора, перешла площадь Эйстюрвётль[17] и вошла в ресторан отеля «Борг». Походка у нее была легкая, покачивающаяся, в ней не было ни следа утреннего недомогания. Она выбрала в ресторане тихий уголок и заказала бокал белого вина. Народу в зале было мало: всего лишь несколько иностранцев и художник Эрроу[18]: он сидел за столиком у окна, а с ним были еще двое человек, которые без умолку болтали, а он, улыбаясь, смотрел в окно.

Выкурив одну сигарету на улице, Ката поставила на стол компьютер и открыла файл, чтобы составить план на следующую неделю. Сегодня вечером ей предстоит пойти в больничную столовую, чтобы участвовать в подготовке прощального ужина для Инги, переводящейся в Коупавог. Ката уже пошепталась кое с кем из девочек: одна собиралась купить шапочки и свистки, но другая, долго проработавшая в этом отделении, посчитала, что там, где кругом больные, это будет неуместно. Кто-то предлагал опрокинуть по рюмашке в ординаторской, а потом пойти в ресторан; одна заявила, что у нее нет времени на такую «ерунду», и предлагала просто скинуться на подарок; еще одна спрашивала, можно ли ей привести с собой своего парня – чтобы представить его Инге, которая так многому научила ее, – пока та не ушла… А Кате предстояло найти компромисс между всеми этими мнениями.

Она не стала сосредоточиваться на этом и достала флэшку, как будто только сейчас вспомнила про нее: ведь ей было непонятно, как она отыскалась. Утром Ката проснулась за столом в гостиной, но не помнила, как попала туда; на столе перед ней стоял домик, а в изголовье кровати с балдахином была открыта маленькая полочка. В ладони у Каты была зажата (так крепко, что врезалась в кожу) флэшка, к которой была прикреплена цепочка; на этой флэшке явно было что-то, что Вала хотела скрыть от других.

Отпив несколько глотков вина, Ката вставила флэшку в компьютер; на экране всплыло требование ввести пароль. Ненадолго задумавшись, она ввела слово «Батори». Компьютер заурчал, и на экране открылось окошко.

На флэшке была всего одна папка под названием «Батори». Ката навела на нее курсор и кликнула два раза. В папке лежал текстовый файл «Ворд»: сверху были обозначены дата и время. Иногда попадались строчки с цифрами, дававшие понять, что это скопированные и-мейлы.

Быстро пролистав файл, Ката заметила, что все письма посланы с одного и того же адреса – bathory@gmail.com – и расположены в хронологическом порядке. Судя по обращениям, адресатом была Вала, но ответов на письма нигде не было. Первое письмо было датировано весной того года, когда Вале исполнилось тринадцать. В нем Батори выражала радость по поводу того, что перешла с бумажных писем на электронные: в Интернете они могут писать друг другу чаще и «посылать друг другу картинки и все такое».

Письма, которые Вала прятала у себя в комнате, явно относились лишь к начальному этапу общения девочек, которое продолжилось в Сети уже долгое время спустя после того, как Ката с Тоумасом прознали о нем. По адресу в начале первого письма Ката определила, что Вала завела новый, неизвестный родителям почтовый ящик, но боялась, что это обнаружат, ведь ее мама, по словам Батори, – «ищейка паршивая». Для вящей безопасности, на случай, если кто-нибудь обнаружит их переписку, та помогла Вале выдумать легенду об однокласснице, переехавшей в Норвегию, и советовала ей уничтожать и-мейлы тотчас по прочтении – а также уничтожить их ранние, бумажные письма.

Как и те, первые письма, и-мейлы были сплошь посвящены сексу и насилию и содержали элемент фантазии, распространявшейся на все; ее жертвами становились все вокруг Батори или Валы, кто в тот момент не нравился им: учителя, родители, друзья, поп-звезды, киноактеры и мышка, которую Батори держала в качестве домашнего питомца и замучила, когда ей приспичило удовлетворить свои садистские наклонности. А еще она писала, что иногда сама себя калечит:

«Просто слов нет, как мне хреново. Я не знаю, что делать, и поэтому иногда режу себя. Весь день думаю о самоубийстве, но не решаюсь, боюсь. Режу себе руки и запястья острым напильником до крови. Сперва режу, а потом уже ничего не чувствую. А потом сильно болит, но ведь я это заслужила».

Ката быстро пролистнула все эти мерзости и замедлила темп на письмах, написанных зимой – в тот самый период, когда Вала изменилась, стала мрачной и неуравновешенной. По одному ответу, датированному серединой января, она определила, что дочка пожаловалась на то, какие эти письма злые и грубые, и рассказала, что сама стала плохо чувствовать себя, потому что все время такая «остервенелая» и что мама уже беспокоится. Батори отвечала: «И ты еще удивляешься, почему я всегда такая остервенелая? Жизнь – это мерзкая, склизкая нора, полная крыс, которые друг друга в клочки порвут, лишь бы выползти наверх и позагорать на солнышке! А знаешь, о чем они не догадываются? Что рядом еще одна такая же нора с крысами, и еще одна, и еще, и еще… Весь земной шар полон крыс, которые думают, что в другом месте жить лучше! Если б они перестали париться и просто трахались, вместо того чтобы убивать друг друга, они хотя бы получили удовольствие перед тем, как подохнуть. Да, трахаться! Ты спрашиваешь, почему я все время говорю про то, как трахаются. Я, наверное, в следующем письме отвечу. Моя жизнь – одна сплошная тайна, так что даже не знаю, когда мне не опасно проболтаться. Если я сболтну лишнее – меня могут убить. Например, если кто-то прочтет письма, которые я тебе посылаю. Все, что я говорю, должно остаться тайной. Но тебе я доверяю».

Батори продолжала настаивать, чтобы Вала непременно удалила их переписку, иначе ей грозит «смертельная опасность». Когда Вала поинтересовалась, какая именно, Батори ответила, что будет вынуждена подробно описать ей свое происхождение, а в первых письмах она наврала; она просила прощения за обман, но ведь он был необходим. На самом деле она провела детство вовсе не на Аульвтанесе, и мама у нее вовсе не венгерская дворянка, а родом из бедной деревушки в Латвии и родила Батори от моряка, который быстро их бросил. Тогда ее мама нашла работу в баре в столице и познакомилась там с исландцем, а когда Батори исполнилось семь лет, он позвал их жить в Исландию и оплатил дорогу. «Сперва все было хорошо, но потом Пьетюр начал бить маму и заставлять ее добывать деньги. Он был наркоманом и знался с преступниками из нашей страны, и когда не смог с ними расплатиться, они заставили маму работать в рейкьявикском публичном доме, делать массаж старикам и прочие гадости. Мама не хотела, но она не говорила по-исландски, а паспорт они у нее отобрали и сказали, что это они дали ей деньги на дорогу до Исландии и на квартплату и что теперь она должна им, а если обратится в полицию, они убьют меня. Я научилась исландскому языку, потому что год ходила в школу, а потом нам с мамой почему-то больше нельзя стало жить в Исландии и пришлось скрываться; никто не должен был знать, где мы живем, поэтому мы завели на почте ящик, чтобы переписываться с родней».

Так как мать с дочерью были на нелегальном положении, теперь Батори ходила в устроенную преступниками частную школу, в которой большинство учеников были детьми проституток и воров. Эта школа находилась в глубоком подвале на улице Линдаргата, а учительницей там работала «старая шлюха», которая иногда бывала под наркотиками и в таком состоянии ничего не соображала, заголяла груди и снимала трусы. Однажды она пришла на урок после того, как ее «отымели, и явно много человек», и сперма стекала по ее ляжкам на пол у классной доски. Батори объясняла, что об их с Валой переписке не должна знать ни одна живая душа, потому что если это обнаружит мафия, то их с мамой изобьют или даже убьют. А под конец она просила Валу писать почаще:

«Ты прислала мне меньше писем, чем обычно. Надеюсь, ты все еще моя подруга, ты у меня одна, и моя жизнь была бы совсем беспросветной, если б я не могла поговорить с тобой и все тебе доверить. Расскажи мне какую-нибудь свою тайну, и тогда, наверное, я в следующем письме расскажу еще какие-нибудь свои. Как хорошо облегчить душу и рассказать другому, о чем ты думаешь! После этого становится веселее».

Ката заставила себя продолжить чтение. В следующем письме Батори рассказывала, как ее мама рекламировала в Интернете «свое тело», как делала массаж и «все-все» мужчинам, которые платили за это деньгами, чтобы они с мамой могли расплатиться с преступниками и еще им оставалось бы на еду. «Но еды у нас мало. Несколько месяцев назад я была совсем тощая, ребра пересчитать было можно, а когда причесывалась, волосы лезли, и голова кружилась, пока меня не покормил один мужчина, который пришел к нам. Но мне приходится слушаться маму, даже если она хочет, чтобы я встречалась с мужчинами и занималась с ними всякими гадостями. А все-таки то, что они со мной делают, приятно. Я сперва не хотела, но тогда я была маленькая и глупая. А сейчас я позволяю им делать со мной все-все и получаю за это кучу денег, и депрессия, которая всегда меня мучила, прошла. И у мамы она тоже прошла, с тех пор как она начала бывать с мужчинами. Она договорилась для меня с учителем, который учит БДСМ. Знаешь, что это? Это сокращенно: bondage, discipline, domination, submission, sadism, masochism. Все, что запрещено, приятно! Только посмотри, какие все кругом грустные и глупые! Так что ты должна делать то, что не сделают они, вот ключ ко всему». К этому прилагалась ссылка на сайт про «БДСМ для начинающих» с рекомендациями, как ежедневно тренироваться дома.

Так прошла зима. Вале исполнилось четырнадцать, и письма со временем приобрели более сдержанный тон: ругани и агрессии в них стало меньше – наверное, потому, что Вала сказала, что плохо переносит их, но тема секса приобретала все более дикий характер. Он не стал грубее, но в описании Батори выходил крайне приземленным: несмотря на их с Валой возраст, он был им доступен и таил в себе решение всех проблем, обозначенных в их ранней переписке. Письма были приправлены краткими или подробными описаниями, как Батори обучается на «саб» – «подчиненную» – у пожилого мужчины, которого она сначала называла «Master», а в дальнейшем «Iron Master». Когда они только начали встречаться, он хлестал ее по разным частям тела разными видами плеток; удары были несильными, а Батори была абсолютно голой, и она призналась, что «словила кайф» от такой порки и что ей приятно принадлежать этому Iron Master. В следующий период обучения он связывал ее специальной веревкой с узлами по определенной системе от ляжек через живот и груди, затягивал веревку на ее теле, а иногда переворачивал вверх ногами, подвешивал к потолку и применял к ней различные «игрушки», хлысты и ошейники.

Судя по жалобам Батори, Вала на какое-то время перестала отвечать на ее письма, – очевидно, до тех пор, пока Батори не попросила ее не впадать от этого «в такой шок» и не вести себя «как обыватель» – как ее родители; велела подумать, почему у ее отца работа «людей резать»: «Он любит боль, это передается по наследству, и ты тоже такая же. Боли хотят все – но некоторые больше, чем другие. Я знаю, что ты любишь ее больше, чем другие, хотя сама этого пока не видишь. Многие боятся признаваться себе в этом, но я могу тебе помочь. Если ты мне позволишь. Если не хочешь сама испытывать боль, тебе, наверное, лучше стать “госпожой”: тогда ты будешь властвовать над другими. Но сперва тебе надо будет понять, что ты делаешь, и потренироваться быть “сабом”. БДСМ – это такая вещь. Ты не просто саб или господин, а и то, и то; правда, одно немножечко больше, чем другое. Через боль можно ощутить себя живым; она вычищает все жизненные трудности, и после этого все становится ясным и свежим. Я это гарантирую». Закончила она насмешкой над теми, кто ходит в церковь и сидит там, «как гуси в брюках», а также заявила, что все, что Вале рассказывали о Боге, «этом жирном рождественском деде», мешает ее счастью и превращает ее в раба.

По контексту Ката поняла, что такие разговоры о сексе показались Вале сомнительными и что независимо от того, есть ли Бог, она, во всяком случае, не хочет, чтобы «о нем говорили так плохо». Батори встречала эти возражения насмешкой – но тут же отвечала, что они происходят от недоразумения и что сама она убеждена в существовании Бога. Поскольку на то, чтобы женщина подчинялась мужчине, была Его воля, и поэтому БДСМ так хорошо сочетается с верой: ведь там мужчина – «господин», а женщина – подчиненная. Зато у пасторов не все гладко, ведь они вечно трахаются со своими прихожанками, причем без их согласия, и тем самым нарушают одну из основных заповедей БДСМ. «Согласия надо спрашивать всегда. Никогда нельзя делать ничего, что ты сам не хочешь, поэтому если хочешь прекратить, надо сказать стоп-слово». Потом Батори рассказала, что ей приснился эротический сон про Валу и Iron Master. В нем он будто бы пришел на кухню, где Вала лежала голая на специальном столе, намазанная маслом, которое было символом Божьего духа, и что они совокуплялись, и это было душевным и физическим исцелением для Валы, и он объяснял, как важно, чтобы его сперма прони

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.