Карнавал лжи

– Да. Завтра Таша окажется у неё.

– У неё?

– Это женщина. Тоже амадэй.

– А вы сами случайно не?..

Арон выразительно промолчал.

– Чудовищно сложно верить в правдивость всего этого. – Мастер смотрел на лицо собеседника, но говорил в пустоту. – Хотя интуиция редко меня обманывает… Впрочем, коллеги помогут мне рассудить, что истина, а что ложь. – Он сощурился, словно запоздало увидев того, на кого смотрел. Сомкнул тонкие, почти девичьи ладони, соединив по-женски хрупкие пальцы. – Значит, если мы спасём Ташу, то найдём того, кто покушался на жизнь Его Величества.

– И лишь потому, что это отчасти в ваших интересах, я решился просить помощи у Мастеров Адамантской Школы.

– Отчасти потому, что это в наших интересах, я и сказал, что могу помочь. – Иллюзионист поднялся из-за стола; в голос его вернулся тот же затаённый смех, что искрами озорства плясал в голубых глазах. – Ужин вам сейчас принесут. Надеюсь, вы не будете возражать, чтобы я снова накормил бедных странников.

– Лучше скажи, где и когда встречаемся, – напомнил господин Гирен. – Мхм.

– Завтра, у входа на территорию Школы. – Мастер посмотрел в окно, за которым студила белые улицы зимняя ночь. Иней распускался на стекле тонкими веточками, морозными цветами, вязью льдистых узоров. – Надеюсь, коллеги отнесутся ко всему этому с пониманием. В конце концов, священный долг Шестерых – спасти Ищущую, напавшую на след того, кто пытался оставить нас без короля… и мою единственную кровную родню по совместительству.





* * *


Она идёт по берегу Лариэта. Тёплые волны лижут босые ноги, ласковый ветер путает волосы; вокруг зелень трав, синева вод, лазурь неба – палитра лета во всей её восхитительной яркости.

Наверное, она возвращается домой. Она не помнит. Что-то тревожит её; что-то неопределённое, вязкое, неотступное…

– Ты опять от меня убегаешь.

На сей раз голос Лиара её не пугает. Просто заставляет обернуться, чтобы посмотреть на фигуру в чёрном.

Он сидит у самой воды, держа в ладони горсть светлой озёрной гальки. Глубокий капюшон укрывает лицо непроницаемой тенью, открывая лишь гладкий подбородок да бледные губы.

– Я победила тебя, – говорит она зачем-то. – Тогда, летом, я тебя победила. Победителей обычно оставляют в покое.

– Я никогда не играл с тобой, чтобы кто-то из нас мог победить другого. – Он берёт правой рукой один из камней, которые держит в левой. Метнув его в воду, смотрит, как тот лягушкой скачет по зеркальной поверхности. – И, если уж на то пошло, побеждать победителей куда интереснее.

Таша тоже смотрит, как камушек прыгает по воде, оставляя за собой череду кругов. Вперёд, и ещё, и ещё… к противоположному берегу, едва видному вдали: даже не думая тонуть, складывая бесконечную цепочку расходящейся ряби.

– Это сон?

– Да. Ты спишь. И я сотворил этот сон. – Он не смотрит на неё, но на бледных губах проступает едва заметная улыбка. – Нравится?

– Без тебя было бы лучше.

Улыбку окрашивает ирония: явно больше над собой, чем над ней.

– Летом, на Равнине, ты вроде бы жалела меня. Бедного, несчастного, одинокого.

– А теперь знаю, что ты просто эгоцентричный пакостник. Ребёнок, которому не досталась игрушка. Игрушка, которая потом сломалась по твоей вине. Но раз она не досталась тебе, надо отомстить тому, кто посмел завладеть ею вместо тебя.

Улыбка гаснет на его губах – так же внезапно, как появилась.

– Смотрю, Арон поведал тебе свою трогательную историю.

– Поведал. – Она подходит ближе, без страха глядя на него сверху вниз. – Люди амадэям не игрушки… Лиар.

– Из амадэев не я первым об этом забыл. – Он поворачивает голову, и она чувствует невидимый взгляд на своём лице. – Никогда не слышала сказку о том, как колдун и волшебник шли на свидание?

– Нет.

– Она была в большом ходу у учеников обеих Школ. В своё время. – Амадэй кидает ещё один камень: почти без замаха, но тот всё равно послушно скачет по синему, ирреально-синему зеркалу вод. – Однажды колдун и волшебник назначили своим возлюбленным свидание на городской площади. Колдун вышел из дома заранее, так что не преминул дорогой чуть-чуть задержаться, когда ему встретилась старушка, тащившая корзинку с едой. И наложил на её ношу заклятье утяжеления, дабы с каждым шагом старушки та прибавляла в весе.

Таша тоже присаживается на гальку, чуть поодаль от него. Сидеть почти рядом с врагом забавно, но, в конце концов, во сне он ей ничего не сделает.

– Зачем?

– Забавы ради. И потому же колдун испортил ось у телеги, которая ехала ему навстречу с грузом пивных бочек. И потому же проклял фрукты на прилавке одного лавочника, чтобы те на глазах начали портиться. Может, эти люди не так на него посмотрели, но не более. И всё это не помешало колдуну прийти на встречу вовремя и провести незабываемый вечер с девушкой, которая вскоре стала его женой.

Таша вглядывается в лицо, укрытое тьмой капюшона. Эта тьма надёжно прячет верхнюю часть, но Таше и так видно и отсутствие шрамов на его щеке, и то, что черты его куда тоньше, чем у фальшивого тела, в котором Палач являлся ей летом. Губы и линию подбородка, тяжёлого и вместе с тем изящного, она и вовсе могла бы назвать красивыми… не знай она, кому они принадлежат. В них чудится нечто знакомое, но трудно судить, не видя лица целиком.


Интересно, это его истинное обличье – или просто ещё одна маска?..

– А волшебник? – щурясь, спрашивает девушка.

…у Советника была бородка. С другой стороны, никто не говорил, что перед ней не очередной фальшивый облик.

Но если этот всё же настоящий…

Таша вдруг вспоминает ещё кое-кого, с кем познакомилась недавно. Кто тоже не расставался с масками.

– Его до самого выхода занимали важные и, конечно же, добрые дела. Когда он выскочил из дома, времени у него оставалось впритык, однако он не смог пройти мимо старушки, плачущей посреди улицы рядом с неподъёмной корзинкой. Волшебник не только снял заклятие, но и помог бедняжке донести корзину до дома. И когда на его глазах телега с бочками начала трещать по швам, он удержал её от крушения и успешно починил. И когда он услышал причитания лавочника, то снова задержался, чтобы снять проклятие с товара и спасти лавочку от разорения. Да только на свидание волшебник безнадёжно опоздал, а его капризная возлюбленная удалилась незадолго до того, как наш взмыленный добряк вбежал на площадь. Впоследствии волшебник так и не женился, ибо не мог забыть девушку, которую любил и так глупо потерял… К сожалению, к моменту расставания он ещё не успел понять, что его зазноба его недостойна, а призрак несбывшихся надежд способен терзать нас бесконечно.

– И какова же мораль этой истории?

– А морали нет, девочка моя. Это правда жизни. Либо ты идёшь по головам и живёшь долго и счастливо, либо помогаешь другим, но теряешь всякое право на личное благополучие. И я рад, что существует религия, которая сулит хорошим людям хорошую жизнь хотя бы после смерти. Иначе очень для многих быть хорошим человеком не было бы никакого резона.

– У меня иная правда.

– И это естественно. Абсолютной правды не существует, есть только ситуативная. Более того, у каждого она своя. И ты не вправе осуждать другого за то, что его правда отличается от твоей. – Он легонько пожимает плечами. – Для меня мрак – то, что я есть. Я не был злым. Во мне не жило больше тьмы, чем в тех, кто стал моими братьями и сёстрами. Но мне велели быть тьмой, и я стал ею, и это сделалось моей правдой.

– На твоих руках кровь невинных.

– Я не казню невинных. Каждый в чём-нибудь да виновен.

– Ты убивал людей.

– Ты судишь меня человеческими мерками. Но я – не человек. Я – один из немногих в этой Долине, кто точно знает, как работает цикл жизни и смерти. Кто наблюдал его. Кто видел, как возвращаются в мир те, кого я считал ушедшими. – Он встаёт, и Таша поднимается следом. Он и так выше её, но она не может позволить ему быть настолько выше. – Я не убиваю: я отправляю в новое перерождение. Дарю очищение. Освобождаю вечноживущие души от бремени грехов и неудачных решений. На время убираю фигурку с доски, чтобы позже она могла вернуться и начать всё сначала. Таковым было моё предназначение… помимо того, чтобы хранить людей от всего, с чем они не могут справиться сами. Таковым оно осталось.

– Ты призываешь меня не осуждать тебя? Не осуждать зло?

– Является ли злом нож, яд или пропасть? Быть злым – значит делать сознательный выбор в пользу зла. Зло есть рука, сжимающая нож. Рука, подливающая яд в чашу. Рука, толкающая человека в пропасть. Я же – клинок правосудия. Инструмент в руках высших сил.

– Ты мог перестать быть им. Когда вас свергли. Когда нужда в Палаче отпала.

Он смеётся, негромко и коротко; в этом смешке ей слышится ответ, который он никогда не выскажет ей, всё равно неспособной понять.

– Нужда в нём не отпала. Я не перестану быть им, покуда живу. Не смогу перестать. – Он смолкает, будто бы сболтнул лишнего. Как раз в момент, когда у Таши возникает смутное и, возможно (ей хотелось бы этого), ложное ощущение: он пытался. – Ты жила светлой девочкой шестнадцать лет, и сейчас, когда тебе приходится шагать по тёмной тропинке, понимаешь, что теряешь себя. Я жил тьмой тысячелетие.

– Между тьмой и светом огромная разница.

– Две стороны одной медали. Люди отчего-то привыкли считать тьму злом, а свет – благом. И забывают, что огонь и солнце даруют жизнь, но могут сжечь тебя дотла. Что ночь пробуждает чудовищ, но дарит людям покой и отдых от праведных трудов.

Его слова проникают в душу и разум, ищут лазейки сомнений, нашёптывают, что его правда действительно имеет право существовать. Его вера – не слепые догмы, она подкреплена логикой жёсткой, как броня; и эту броню невозможно пробить – лишь смять целиком, вместе со всем, что за ней скрывалось, но сейчас они не на Равнине, и таких сил в Таше нет…

– Смотрю, испортил тебе настроение. Прости. – Он улыбается – до боли человечно, с теплом и печалью, которые ей так странно видеть на его лице. – Наши встречи вечно оканчиваются не так, как хотелось бы.

– Хоть это идёт не по твоему плану.

– И потому с тобой так интересно.

– Ты уже знаешь, что я собираюсь делать?

– Что ты направляешься к моей сестре? – Он отводит ладонь в сторону, и озеро с тихим плеском принимает падающую гальку в себя. – Можешь не бояться. Твои расчёты верны. Я не допущу, чтобы ты погибла… тем более от её руки.

Той же ладонью он успевает перехватить Ташины пальцы, когда девушка одним прыжком сокращает разделявшее их расстояние и тянется к его капюшону.

– Тебе так важно это знать? – бесстрастно спрашивает он, окольцовывая её запястья.

Она пытается вырваться – тщетно – и застывает, вскинув голову:

– Не считаешь, что врага нужно знать в лицо?

Он смеётся, не улыбаясь. Тихим, с капелькой горечи смехом, который тоже невероятно странно слышать из его уст. На таком расстоянии, когда её ладонь почти касается его щеки, она должна разглядеть хоть что-то – но вместо глаз, носа, лба видит один лишь непроницаемый мрак: условность сна, предусмотренная его творцом.

– Я не враг тебе. Ты поймёшь это… однажды. – Ташины глаза ширятся в изумлении, когда его большой палец скользит по тыльной стороне её ладони: лаской столь лёгкой и короткой, что её можно принять за случайное движение. – Ты увидишь моё лицо. Ты узнаешь, кто я. В своё время. Обещаю. А теперь пора просыпаться.

Небо, озеро и зелёные холмы растворяются в чёрной мгле, а потом…



Таша уставилась в темноту, чуть рассеянную лунными лучами, лёжа в знакомой кровати с балдахином.

Память услужливо выдала воспоминания о ментальной пытке, пока сон рассыпался клочками, словно туман поутру.