Каменные небеса

То, что было потом, мне приходится домысливать даже после всех этих веков поиска ответов.

Я не могу рассказать больше ничего, поскольку в какие-то мгновения все почти одномоментно, ошеломляюще и опустошительно. Земля меняется лишь постепенно, до тех пор, пока не перестает. И когда он наносит ответный удар, бьет он решительно. Вот подоплека. Это первое пробное бурение, инициировавшее проект Геоаркании, также привлекло внимание Земли к попыткам человечества взять его под контроль.

Последующие десятилетия он изучал врага и начал понимать, что хочет сделать. Металл был его инструментом и союзником – потому никогда не доверяй металлу. Он послал свои осколки на поверхность, чтобы исследовать фрагменты в гнездах – здесь жизнь была по крайней мере запасена в кристаллах, понятных неорганической сущности так, как не была понятна плоть. Лишь постепенно он научился брать под контроль отдельные человеческие жизни, хотя ради этого требовалось посредничество сердечника. Иначе мы такие маленькие твари, которых трудно отловить. Жалкие паразиты, если не считать нашей опасной тенденции иногда становиться опасно значительными. Обелиски, однако, были более полезными инструментами. Их легко обратить против нас, как любое оружие, которое держат небрежно.

Выжигание.

Помнишь Аллию? Умножь все это на двести пятьдесят шесть. Представь Спокойствие, продырявленное во всех узлах и сейсмически активных точках, и океан тоже – прорыв сотни горячих точек и газовых мешков, и нефтяных пластов, и дестабилизацию всей системы тектонических плит. Для такой катастрофы нет слова. Вся поверхность планеты превратилась бы в жидкость, океаны выкипели бы, и все от мантии и выше стало бы стерильным. Миру, нам и всем существам, которые могли бы развиться в будущем, чтобы причинить боль Земле, пришел бы конец. Но сам Земля был бы в порядке.

Мы могли бы это остановить. Если бы захотели.

Не скажу, что у нас не возникло соблазна, когда перед нами встал выбор между разрушением цивилизации или всей жизни на планете. Участь Сил Анагиста была предрешена. Нельзя ошибиться – мы были намерены исполнить его приговор. Различие между тем, что намеревался сделать Земля и мы – лишь в масштабе. Но по чьему сценарию погибнет мир? Мы, настройщики, будем мертвы, так что это мало меня волновало в тот момент. Нет смысла задавать такой вопрос тем, кому нечего терять.

Только мне было что терять. В эти мгновения вечности я подумал о Келенли и ее ребенке.

Потому так и вышло, что моя воля получила приоритет в сети. Если у тебя есть сомнения, то сейчас я скажу откровенно: это я решил, как кончится мир.

Это я взял контроль над Планетарным Движителем. Мы не могли остановить Выжигания, но мы могли ввести задержку в последовательность и направить в другую сторону самый мощный выброс энергии. После вмешательства Земли мощность стала слишком нестабильна, чтобы просто хлынуть назад в Сил Анагист, как мы изначально планировали; это за нас сделал Земля. Но такую кинетическую силу надо куда-то истратить. Не на планете, если я намеревался дать человечеству шанс выжить, – но здесь, где ждали наготове Луна и лунный камень.

Я торопился. Не было времени передумывать. Силе нельзя было отразиться от лунного камня, как предполагалось; это лишь усилило бы мощность Выжигания. Вместо этого я, рыча, сгреб остальных и заставил их помочь мне – они и не отказывались, просто действовали медленно – и мы разбили лунный кабошон.

В следующее мгновение мощь ударила по расколотому камню, не смогла отразиться и начала прогрызать себе путь сквозь Луну. Даже при таком смягчении удара сила его была сама по себе опустошительной. Более чем достаточной, чтобы вышвырнуть Луну с орбиты.

Отдача от такого злоупотребления Движителем должна была бы просто убить нас, но Земля все еще был здесь, призраком в машине. Пока мы извивались в предсмертных конвульсиях, а Нулевая Точка рассыпалась вокруг нас, он снова перехватил контроль.

Я сказал уже, что он считал нас виновными в попытке покушения на него – но каким-то образом, возможно, после долгих лет изучения, он понял, что мы – орудие в руках других, а не вершители собственных желаний. Не забывай и о том, что Земля не до конца понимает нас. Он считает человечество краткоживущими слабыми тварями, загадочно отдельными от вещества и сознания планеты, от которой зависит их жизнь, которые не понимают, какую пытаются причинить боль, – вероятно, потому, что они так кратки, хрупки и отстранены. И потому он избрал для нас то, что казалось ему наказанием со смыслом: он сделал нас частью себя. Я вопил в моем проволочном кресле, когда на меня волна за волной накатывала алхимия, превращая мою плоть в сырую, живую, затвердевшую магию, выглядевшую как камень.

Нам досталось не самое худшее – это Земля приберег для тех, кто обидел его сильнее всего. Он использовал фрагменты-сердечники для прямого контроля над самыми опасными паразитами – но это сработало не так, как он задумывал. Человеческую волю труднее понять, чем человеческую плоть. Они не должны были продолжать существовать.

Я не буду описывать шок и смятение, охватившие меня в эти первые часы после моего изменения. Я никогда не смогу ответить на вопрос, как я вернулся с Луны на Землю; помню лишь кошмар бесконечного падения и горения, возможно, это был бред. Я не буду просить тебя представить, каково это вдруг оказаться в одиночестве, без голоса, после того, как целую жизнь пел для других таких как я. Таково было правосудие. Я принимаю его; я признаю свои преступления. Я искал искупления за них. Но…

Ладно. Что сделано, то сделано.

В эти последние моменты перед трансформацией мы успели отменить приказ о Выжигании двумстам и двадцати девяти фрагментам. Некоторые раскололись от напряжения. Остальные погибнут за последующие тысячелетия, их матрица была разрушена непостижимыми магическими силами. Большинство перешли в режим сна, продолжая тысячелетиями парить над миром, которому больше не нужна их сила, – пока, по воле случая, одна из хрупких тварей внизу не пошлет смутного, нецеленаправленного запроса о допуске.

Мы не могли остановить двадцать семь, захваченных Землей. Но нам, однако, удалось ввести задержку в их командную структуру: сто лет. Сказки ошибаются лишь в одном – в периодизации, понимаешь ли. Через сто лет после того, как дитя Отца-Земли было отнято у него, двадцать семь обелисков прожгли путь к сердцу земли, оставив огненные раны по всей коре планеты. Это не было тем очищением, которое задумал Земля, но все же это стало первым и самым страшным Пятым временем года – вы называете его Расколом. Человечество выжило потому, что для Зимы сотня лет – ничто, и ничто даже для человеческой истории, но для переживших падение Сил Анагиста это было достаточным сроком для подготовки.

Луна, роняя кровь обломков из раны в сердце, исчезла через несколько дней.

И…

Я никогда больше не увидел ни Келенли, ни ее ребенка. Я никогда не искал их, стыдясь себя, того чудовища, которым я стал. Но она выжила. То и дело я слышал скрежет и рокот ее каменного голоса и нескольких рожденных ею детей. Они не были совсем одиноки – при помощи остатков своей магестрической технологии уцелевшие силанагистанцы вывели еще несколько настройщиков и использовали их для строительства убежищ на случай чрезвычайной ситуации, систем предупреждения и защиты. Однако эти настройщики со временем умирали, когда кончалась их полезность или когда остальные обвиняли их в гневе Земли. Только дети Келенли, которые не показывали себя, чья сила не была видна простым взглядом, продолжали существовать. От ньессов остались только потомки Келенли – лористы, бродящие от поселения к поселению, предупреждающие о грядущей катастрофе и учащие остальных сотрудничать, приспосабливаться и помнить.

Но, однако, все получилось. Ты жива. Это ведь тоже моих рук дело, не так ли? Я делал лучшее, что мог. Помогал чем и когда мог. И теперь, любовь моя, у нас есть второй шанс.

Пришла тебе пора снова покончить с миром.





* * *


2501: Тектонический сдвиг в направлении Минималь-Максималь: массивный.

Ударная волна прошла по половине Северного Срединья и Арктике, но остановилась на внешнем рубеже экваториальной узловой системы. На другой год цены на продовольствие резко возросли, но голод предотвращен.

Проектные записки Ятра Инноватора Дибарс





13

Нэссун и Иссун, на темной стороне мира




ЭТО ЗАКАТ ТОГО ДНЯ, КОГДА НЭССУН РЕШАЕТ ИЗМЕНИТЬ МИР. Она весь день пролежала, свернувшись комочком, рядом с Шаффой, подложив под голову его старую, все еще в хлопьях пепла, одежду, вдыхая его запах и желая невозможного. Наконец, она встает и очень осторожно скармливает ему остатки приготовленного ею варева из овощей. Еще она дает ему много воды. Даже после того, как она затащит Луну на встречный курс, до столкновения с Землей останется еще несколько дней. Она не хочет, чтобы Шаффа в это время слишком страдал, поскольку ее не окажется рядом, чтобы помочь ему.


(В душе она такая хорошая девочка. Не сердись на нее. Она может делать выбор лишь в пределах ее невеликого опыта, и не ее вина, что этот опыт по большей части был ужасен. Вместо этого подивись, насколько легко она умеет любить, насколько полно. Любви достаточно, чтобы изменить мир! Она узнала откуда-то, как любить вот так.)

Промокая тканью пролитое варево с его губ, она тянется вверх и начинает активировать свою сеть. Здесь, в Сердечнике, она может делать это даже и без оникса, но запуск займет время.

– «Заповедь, начертанная в камне», – серьезно говорит она Шаффе. Его глаза снова открыты. Он моргает, вероятно, реагируя на звук, хотя она понимает, что это бессознательно.

Эти слова она прочла в странной рукописной книге – той, в которой она нашла, как использовать малую сеть обелисков как «резервный ключ», чтобы подорвать власть оникса над Вратами. Человек, написавший эту книгу, был, вероятно, сумасшедшим, судя по тому, что он, похоже, любил мать Нэссун много лет назад. Это странно и неправильно, но почему-то не удивляет. Каким бы огромным ни был мир, Нэссун начинает понимать, что он еще и тесен. Одна и та же история ходит по кругу. То же начало, тот же конец. Те же вечно повторяемые ошибки.

– Некоторые вещи слишком сломаны, чтобы их исправить, Шаффа. – Необъяснимо, но она думает о Джидже. Эта боль заставляет ее на миг замолчать. – Я… я не могла придумать ничего лучше. Но я хотя бы сумела остановить эту плохую вещь.

С этими словами она встает, чтобы уйти.

Она не видит, как лицо Шаффы поворачивается, словно Луна, уходя в тень, чтобы посмотреть ей вслед.





* * *


Когда ты решаешь изменить мир, стоит рассвет. Ты все еще спишь в спальнике, который Лерна принес на крышу здания, помеченного желтым крестиком. Ты провела ночь под водонапорной башней, слушая постоянный грохот Разлома и треск случайных молний.

Возможно, вам следовало еще раз заняться сексом, но ты не думала об этом, а он не предлагал, так что ладно. У тебя и так уже из-за этого проблемы. Нечего полагаться только на средний возраст и голодовку в деле контроля за рождаемостью.

Он смотрит, как ты встаешь и потягиваешься, и восхищение в его взгляде так и остается для тебя смущающим и непонятным до конца. Из-за этого ты чувствуешь себя лучшим человеком, чем ты есть на самом деле. И это снова заставляет тебя бесконечно сожалеть о том, что ты не можешь ждать до рождения ребенка. Ровная, упорная доброта Лерны – то, что должно каким-то образом уцелеть в этом мире. Увы.

Ты не заслуживаешь такого восхищения. Но намерена заслужить.

Ты спускаешься вниз по лестнице и останавливаешься. Прошлым вечером, кроме Лерны, ты дала знать Тонки, Хьярке и Юкке, что пора – ты уйдешь утром после завтрака. Вопрос о том, смогут ли они пойти с тобой или нет, остается открытым. Если сами вызовутся – одно дело, но спрашивать ты не будешь. Что же за человек ты будешь, если начнешь силой толкать их навстречу такой опасности? В нынешней ситуации им и так достанется, как и всему человечеству.

Ты не рассчитывала найти всех их в вестибюле здания с желтым крестом. Все они свертывают спальники, и зевают, и жарят колбаски, громко жалуясь, что кто-то допил весь ржавый чай. Здесь и Хоа, в позиции, чтобы увидеть тебя при спуске с лестницы. На его каменных губах довольно надменная улыбка, но это тебя не удивляет. Здесь Данель и Матчиш, первая встала и делает какую-то боевую разминку в углу, в то время как второй режет очередную порцию картошки, чтобы пожарить на сковородке, – и да, он развел костер в вестибюле, потому что неприкаянные порой такое вытворяют. Некоторые окна выбиты, дым вытягивает наружу. Ты удивлена также присутствием Хьярки и Тонки – они все еще спят, свернувшись друг у друга под боком на груде мехов.

Но ты совершенно, абсолютно не ожидала, что войдет Юкка, с прежней своей порывистостью и опять с безупречным макияжем на глазах. Она окидывает взглядом вестибюль, тебя вместе с остальными и прикладывает ладонь к губам.

– Не вовремя застала?

– Тебе нельзя, – вырывается у тебя. Говорить трудно, в горле стоит комок. Особенно Юкке, ты напряженно смотришь на нее. Злой Земля, она снова в своей меховой безрукавке. Ты думала, та осталась в Нижней Кастриме. – Тебе нельзя. Община же…

Юкка театрально закатывает накрашенные глаза.

– Ну и тебе, мать твою. Но ты права, я не иду. Просто пришла проводить, как и всех, кто идет с тобой. Мне и правда надо было приказать прикончить вас, но раз уж вы сами выметаетесь, то полагаю, этот маленький технический момент мы пропустим.

– Что, нам нельзя будет вернуться? – ахает Тонки. Она в конце концов садится, хотя явно кривовато и с головой сильно набок. Хьярка, бормоча ругательства за то, что ее разбудили, встает и протягивает ей тарелку картошки, которой уже целую кучу успел нажарить Матчиш.

Юкка смотрит на нее.

– Вам? Вы отправляетесь в огромные, прекрасно сохранившиеся развалины города строителей обелисков. Я больше никогда вас не увижу. Но я, конечно же, предполагаю, что вы могли бы вернуться, если Хьярке удастся привести вас в чувство. Мне как минимум нужна она.

Матчиш зевает, достаточно громко, чтобы привлечь внимание всех. Он обнажен, и ты видишь, что в конце концов он стал выглядеть лучше – хотя он по-прежнему обтянутый кожей скелет, но половина общины так выглядит сейчас. Однако он кашляет меньше, и волосы стали лучше, хотя пока лишь смешно торчат – пепельные волосы должны еще отрасти и стать достаточно тяжелыми, чтобы лежать как следует. Впервые ты видишь культи его ног открытыми и запоздало понимаешь, что шрамы слишком аккуратны, чтобы быть оставленными каким-то неприкаянным налетчиком с ножовкой. Тут целая история, видно. Ты говоришь:

– Не дури.

Матчиш смотрит с кроткой досадой.

– Я не иду, нет. Но мог бы.

– Нет, ржавь, не мог бы, – рявкает Юкка. – Я уже сказала тебе, что нам здесь нужен эпицентровский рогга.

Он вздыхает.

– Отлично. Но хотя бы проводить-то я вас могу. Хватит вопросов, давайте к столу. – Он тянется за своей одеждой и начинает ее натягивать. Ты послушно идешь к костру, чтобы поесть чего-нибудь. Утренней тошноты пока нет. Ну хоть в этом повезло.

Пока ты ешь, ты рассматриваешь всех и ощущаешь себя ошарашенной, хотя и немного расстроенной. Конечно, трогательно, что они пришли вот так попрощаться с тобой. Ты счастлива, ты даже не прикидываешься. Когда ты еще таким образом уходила откуда-либо – открыто, по-доброму, в атмосфере веселья?

Это… ты даже не знаешь, что это за чувство. Хорошо? Ты не знаешь, что с этим делать.

Но ты все же надеешься, что большинство из них останется. А то Хоа придется тянуть целый, ржавь, караван сквозь землю.

Но глянув на Данель, ты удивленно моргаешь. Она снова остригла волосы, похоже, не любит длинные. Волосы по вискам только что сбриты и… черная помада на губах. Земля знает, где она ее взяла, может, сама сделала из угля и жира. Но внезапно становится трудно воспринимать ее как Опору-генерала, кем она и была. Не была. Каким-то образом понимание того, что ты идешь навстречу судьбе, и экваториалка-лористка намерена записать все это для будущего, все меняет. Теперь это не просто караван. Это, ржавь, великий поход.

Эта мысль вызывает у тебя смешок, и все замирают и смотрят на тебя.

– Ничего, – говоришь ты, отмахиваясь и отставляя в сторону пустую тарелку. – Просто… блин. Пошли, кто идет.