Каменные небеса

Мы понимаем, что жаловаться бесполезно. Отвлечься часто бывает полезно. Гэва говорит:

– Что мы спешим увидеть?

Галлат нетерпеливо качает головой, но отвечает. Как и планировала Гэва, он идет медленнее, чтобы говорить с нами, что позволяет и нам замедлить шаг. Мы отчаянно переводим дыхание.

– Гнезда, в которых были выращены эти фрагменты. Вам рассказывали основы. Сейчас каждый фрагмент служит блоком питания для какого-либо узла Сил Анагиста – берет магию, катализирует ее, часть возвращает городу и сохраняет избыток. Естественно, пока двигатель не активирован.

Он внезапно останавливается, отвлекаясь на наше окружение. Мы достигли запретной зоны вокруг основания фрагмента – трехъярусного парка с несколькими административными зданиями и остановкой на маршруте трансмаля (как нам сказали), который раз в неделю ходит в Сердечник. Все очень утилитарно и слегка нудно.

И все же над нами, заполняя небо почти насколько хватает взгляда, возвышается аметистовый фрагмент. Несмотря на нетерпеливость Галлата, все мы останавливаемся и в благоговении смотрим вверх. Мы живем в его цветной тени, и мы созданы для того, чтобы удовлетворять его нужды и контролировать его выходную мощность. Он – мы, мы – он. И все же редко нам удается видеть его вот так, напрямую. Все окна наших камер выходят на другую сторону. (Связь, гармония, видимость и волнообразная эффективность; проводники не хотят рисковать случайной активацией.) Это величественное сооружение, думаю я, как по своему физическому состоянию, так и по суперпозиции магии. В последнем своем состоянии он пылает, его кристаллическая решетка почти полностью заряжена аккумулированной магией, которую мы вскоре используем для запуска Геоаркании. Когда мы переключим мировые энергетические системы с обелисков, ограниченных циклом запас-генерация, на неограниченные потоки внутри земли, и когда Сердечник полностью выйдет в сеть для их регулирования, и когда мир окончательно достигнет мечты величайших лидеров и мыслителей Сил Анагиста…

…что же. Тогда я и все остальные больше не будем нужны. Мы столько слышали о том, что случится, как только мир освободится от дефицита и нужды. Люди будут жить вечно. Путешествовать к другим планетам за пределами нашей звезды. Проводники заверили нас, что нас не убьют. На самом деле, нас будут славить как вершину магестрии и живое воплощение того, чего может достичь человечество. Это ли не цель, к которой следует стремиться – достичь поклонения? Разве нам не следует гордиться?

Но впервые я подумал о той жизни, какой хотел бы для себя, будь у меня выбор. Я подумал о доме, в котором живет Галлат: огромном, красивом, холодном. Я думаю о домике Келенли в саду, маленьком и окруженном маленькой растущей магией. Я думаю о жизни с Келенли.

Сидеть у ее ног каждый вечер, говорить с ней сколько хочу, на любом знакомом мне языке без страха. Я думаю о ее улыбке, лишенной горечи, и эта мысль дарит мне невероятное блаженство. Затем я чувствую стыд, словно не имею права воображать такое.

– Пустая трата времени, – бормочет Галлат, глядя на обелиск. Я вздрагиваю, но он не замечает. – Ладно. Вот он. Понятия не имею, почему Келенли хотела, чтобы вы это видели, но теперь вы видите.

Мы восхищаемся, как приказано.

– Мы можем… подойти ближе? – спрашивает Гэва. Некоторые из нас стонут сквозь землю; наши ноги болят, мы голодны. Но она отвечает в отчаянии: Пока мы здесь, мы можем получить из этого максимум.

Словно соглашаясь, Галлат вздыхает и трогается вперед, вниз по наклонной дороге к основанию аметиста, где тот прочно сидит в гнезде с момента первого введения питательной среды. Я видел верхушку аметистового фрагмента, теряющуюся среди летящих облаков и порой обрамленную белым светом Луны, но эта часть для меня нова. Вокруг ее основания трансформаторные пилоны – это я знаю из обучения, – которые отводят часть магии из генерирующего горна аметистового сердечника. Эта магия – крохотная фракция невообразимого объема, который способен производить Планетарный Движитель – распределяется по бесчисленным контурам в дома, здания, машинерию, зарядные станции трансмалей по всему городу-узлу. Так же во всех городах-узлах Сил Анагиста по всему миру – всего двести пятьдесят шесть фрагментов. Внезапно мое внимание привлекает странное ощущение – самая странная вещь, какую я когда-либо сэссил. Что-то расплывчатое… что-то вблизи генерирует силу, которая… Я качаю головой и останавливаюсь.

– Что это? – спрашиваю я прежде, чем подумать, разумно ли говорить снова, когда Галлат в дурном настроении. Он останавливается, хмуро смотрит на меня, затем, похоже, понимает смятение на моем лице.

– О, думаю, ты достаточно близко стоишь, чтобы засечь это здесь. Это просто отклик сточной линии.

– А что такое сточная линия? – спрашивает Ремва, когда я сломал лед. Это заставляет Галлата смотреть на него чуть с большим раздражением. Все мы напряжены.

– Злая Смерть, – выдыхает наконец Галлат. – Легче показать, чем рассказать. Пошли.

Он быстро идет вперед, и на сей раз никто из нас не смеет жаловаться, хотя мы передвигаем наши несчастные ноги на низком сахаре крови и некотором обезвоживании. Следом за Галлатом мы достигаем самого нижнего яруса, пересекаем трек трансмаля и проходим между двумя громадными гудящими пилонами.

И… мы уничтожены.

За пилонами, объясняет нам проводник Галлат, не скрывая нетерпения, находится система запуска и транслирующая система фрагмента. Он пускается в подробное техническое описание, которое мы впитываем, но не то чтобы слушаем. Наша сеть, почти постоянная система связей, при помощи которой мы вшестером общаемся и получаем взаимные рокочущие предупреждения или поддерживаем друг друга песней утешения, полностью умолкла и застыла. Это шок. Это ужас.

Суть объяснения Галлата такова: когда фрагменты были выращены десятки лет назад, они не могли сами начать генерировать магию. Неживые, неорганические предметы вроде кристаллов инертны в отношении магии. Потому, чтобы помочь фрагментам начать генеративный цикл, в качестве катализатора необходимо использовать сырую магию. Каждому мотору нужен стартёр. Возьмем сточные линии: они выглядят как лозы, толстые и шишковатые, перекрученные и извивающиеся, чтобы сформировать жизнеподобные заросли вокруг основания фрагмента. И в ловушке лоз…

Мы пойдем посмотреть на них, сказала мне Келенли, когда я спросил, где ньессы.

Они все еще живы, с первого взгляда понимаю я. Хотя они неподвижно лежат, распростершись, среди зарослей (поверх лоз, обвитые ими, пронзенные ими там, где лозы проросли сквозь плоть), невозможно не сэссить нежные нити серебра, мечущиеся среди клеток вот этой руки или танцующие вдоль волосков вот этой спины. Некоторые из них, как мы видим, дышат, хотя это движение такое медленное. Многие в лохмотьях, истлевших за годы, некоторые наги. Их волосы и ногти не отросли, и их тела не производят отходов, которые мы могли бы видеть. Они также не чувствуют боли, инстинктивно ощущаю я; это хотя бы милосердно. Это потому, что сточные линии забирают всю магию жизни из их тел, кроме единственной струйки, которая необходима для поддержания в них жизни. Держать их живыми для производства большей жизни.

Это и есть терновая роща. Давно, когда нас только что извлекли из автоклавов, когда мы еще учились использовать язык, встроенный в наши мозги во время фазы роста, один из проводников рассказал нам историю о том, куда нас отправят, если мы по какой-то причине станем неспособны работать.

Тогда нас было четырнадцать. Нас отправят в отставку, сказала она, туда, где мы будем продолжать косвенно помогать проекту.

– Там спокойно, – сказала проводник. Я хорошо это помню. Она улыбалась, говоря это. – Увидите.

Жертвы терновой рощи провели здесь много лет. Десятилетий. Взгляд охватывает сотни их, и еще тысячи, невидимые в зарослях, расположенных по всей окружности основания аметиста. Миллионы, если помножить на двести пятьдесят шесть. Мы не можем видеть Тетлеву или прочих, но мы знаем, что и они тоже где-то здесь. Все еще живые – и не живые.

Галлат заканчивает, пока мы молча смотрим на все это.

– Потому после запуска системы, как только генеративный цикл установлен, возникает лишь периодическая необходимость в перезапуске. – Он вздыхает, устав от собственного голоса. Мы молча смотрим. – Сточные линии запасают магию на всякий возможный случай. В День Пуска каждый сливной резервуар должен иметь запас примерно в тридцать семь ламмотиров, что в три раза… – Он осекается. Вздыхает. Чешет переносицу. – Бессмысленно. Она играет с тобой, дурак. – Словно он не видит того, что видим мы. Словно эти запасенные, превращенные в компоненты жизни ничего для него не значат. – Довольно. Пора возвращаться в комплекс.

И мы возвращаемся домой.

И наконец, начинаем составлять план.





* * *


Брось их наземь, уложи

Сделай их землей для ржи!

Заглуши их, затопчи,


Прыгай, топай и скачи!

Пусть кричат – а ты не слышь!

Так злодеев победишь!





Детская досанзийская считалка, популярная в квартентах Юменес, Халтоли, Нианон и Эуэх, происхождение неизвестно. Существует множество вариантов. Это, видимо, основной текст.





11

Ты почти дома




ОХРАНА НА УЗЛОВОЙ СТАНЦИИ, похоже, действительно думает, что может справиться с вами, когда ты и прочие кастримиты появляетесь из пеплопада. Ты полагаешь, что многие из вас действительно выглядят как большая, чем обычно, банда с учетом вашей засыпанной пеплом и изъеденной кислотой одежды и исхудалого вида. У Юкки даже нет времени, чтобы послать Данель попробовать договориться прежде, чем они начинают палить из арбалетов. Они никудышные стрелки, в чем вам везет; но закон средних чисел на их стороне, в чем вам не везет. Три кастримита падают под стрелами прежде, чем ты понимаешь, что Юкка понятия не имеет, как использовать торус в качестве щита, – но после ты вспоминаешь, что и ты тоже не можешь этого сделать без последствий. Ты кричишь Матчишу, и он делает это с алмазной точностью, превратив стрелы в снег с ошметками дерева, примерно так же, как ты в Тиримо в тот последний день.

Он не так искусен, как ты тогда. Часть торуса остается вокруг него; он просто растягивает и переформирует его передний край, образуя барьер между Кастримой и большими шлаковыми воротами узловой станции.

К счастью, перед ним никого нет (после того как ты крикнула, чтобы все убрались с дороги). Затем последним выбросом перенаправленной кинетической энергии он разбивает ворота и замораживает арбалетчиков прежде, чем распустить торус. Затем, пока Опоры Кастримы бросаются вперед, чтобы взяться за дело, ты идешь к Матчишу, который распростерся на полу телеги, тяжело дыша.

– Грязновато, – говоришь ты, поймав его руку и прижав к себе, поскольку ты не можешь взять ее в ладони. Ты ощущаешь холод его кожи сквозь слои одежды. – Надо было заякорить торус как минимум в десяти футах.

Он ворчит, закрывает глаза. Выносливость у него источилась просто в ржавь, но, вероятно, он слишком ослаб от голода, а с орогенией это не очень-то сочетается.

– Мне не приходилось делать ничего затейливей, чем людей морозить, да и то пару лет назад. – Затем он сердито смотрит на тебя. – Ты-то сама, вижу, помочь не удосужилась.

Ты устало улыбаешься.

– Потому, что я знаю, что ты справишься. – Затем ты соскребаешь лед с дна телеги, чтобы тебе было где посидеть, пока сражение не закончится. Когда все кончено, ты гладишь заснувшего Матчиша и идешь искать Юкку. Она прямо за воротами внутри вместе с Эсни и парой Опор, и все они с изумлением смотрят на маленький загон. Там коза – равнодушно смотрит на всех и жует свое сено. Ты не видела коз с самого Тиримо.

Но главное – прежде всего.

– Постарайтесь, чтобы они не убили доктора или докторов, – говоришь ты Юкке и Эсни. – Они, вероятно, забаррикадировались с узловиком. Лерна не знает, как ухаживать за ним, здесь нужно особое умение. – Ты на миг замолкаешь. – Если ты еще придерживаешься этого плана.

Юкка кивает и смотрит на Эсни, которая кивает и бросает взгляд на другую женщину, которая зыркает на молодого человека, который бросается в здание узла.

– Каков шанс, что доктор убьет узловика? – спрашивает Эсни. – Ради милосердия.

Ты подавляешь желание сказать: Милосердие для людей. Такой образ мысли должен исчезнуть, даже если ты думаешь так в своем озлоблении.

– Невелик. Объясните ему сквозь дверь, что вы не намерены убивать тех, кто сдается, если думаешь, что это поможет. – Эсни посылает с этим другого гонца.

– Конечно, я все еще придерживаюсь плана, – говорит Юкка. Она трет лицо, размазывая пепел. Под этим пеплом еще пепел, и въелся он глубоко. Ты уж и забыла, каков у нее природный цвет лица, и не можешь сказать, красит ли она глаза по-прежнему. – В смысле, большинство из нас могут справиться с толчками контролируемым образом, теперь даже дети, но… – Она смотрит на небо. – Ладно. Тут вот это. – Ты следуешь за ее взглядом, но уже знаешь, что увидишь. Ты пыталась не видеть этого. Все пытались.

Разлом.

По эту сторону Мерца неба не существует. Дальше к югу пепел, который выбрасывает Разлом, успевает подняться в атмосферу и немного рассеяться, формируя рябые облака, царящие в небе, к чему ты привыкла за последние пару лет. Но здесь… Здесь ты пытаешься поднять глаза, но прежде чем ты вообще добираешься до неба, твой взгляд захватывает нечто вроде медленно кипящей черно-красной стены вдоль всего видимого северного горизонта. То, что ты видишь, при извержении вулкана называлось бы столбом извержения, но Разлом – не какой-то одинокий выброс. Это тысячи вулканов, поставленных впритык непрерывной линией подземных огней и хаоса от одного побережья Спокойствия до другого. Тонки пытается заставить всех называть то, что ты видишь, правильным термином: пиро-кучево-дождевое облако, гигантское грозовое облако из пепла, огня и молний. Ты уже слышала, как люди использовали другой термин – просто Стена. Ты думаешь, что это название и приживется. А вообще ты подозреваешь, что если через пару поколений кто-то останется жив, чтобы дать название этой Зиме, то это будет что-то вроде Зима Стены.

Ты слышишь слабый, но вездесущий рокот в земле. Низкий бесконечный рык в твоем среднем ухе. Разлом – не просто землетрясение, это продолжающееся, динамическое расхождение двух тектонических плит по новой линии тектонического нарушения. Афтершоки первоначального разлома не прекратятся в течение долгих лет. Твои сэссапины в эти дни просто звенят, веля тебе крепиться или бежать, зудят от необходимости сделать хоть что-нибудь с сейсмической угрозой. Ты все понимаешь, но в этом-то и проблема: все орогены Кастримы сэссят то же, что и ты. Ощущают тот же зудящий позыв что-то сделать. И если они не многоколечники с отточенной в Эпицентре точностью, способные обуздать других многоколечников, прежде чем активировать древнюю сеть артефактов мертвой цивилизации, это сделать что-нибудь убьет их.

Так что Юкка свыкается с истиной, которую ты поняла с тех пор, как проснулась с каменной рукой: чтобы выжить в Реннанисе, Кастриме понадобятся узловики. Придется позаботиться о них. И когда эти узловики умрут, Кастриме придется найти кого-то на замену. Вот об этом пока никто не говорит. Первостепенное прежде всего. Через некоторое время Юкка вздыхает и бросает взгляд на открытую дверь здания.

– Похоже, бой окончен.

– Похоже, – говоришь ты. Молчание затягивается. На ее скулах играют желваки. Ты добавляешь: – Я пойду с тобой.

Она смотрит на тебя.

– Ты не обязана. – Ты рассказывала ей о том, как впервые увидела узловика. Она слышит этот все еще живой ужас в твоем голосе.

Нет уж. Алебастр показал тебе путь, и ты больше не увиливаешь от долга, возложенного им на тебя. Ты повернешь голову узловика, покажешь Юкке шрам на затылке, объяснишь процесс поражения. Тебе нужно будет показать ей, как провода минимизируют пролежни. Поскольку если она собирается сделать этот выбор, она в точности должна знать, какую цену ей – и Кастриме – придется платить.

Ты сделаешь это – заставишь ее все это увидеть, заставишь себя еще раз на это посмотреть, поскольку это вся правда о том, что есть орогены. Спокойствие боится вас не просто так, это правда. Но оно должно по той же причине и уважать вас. Но они выбрали только одно. Юкка прежде других должна услышать все.

Она стискивает челюсти, но кивает. Эсни с любопытством смотрит на вас обеих, но затем пожимает плечами, когда вы с Юккой идете в узел вдвоем.