Каменное зеркало[= Имперский маг]

– Да ты, герр-официр, его по морде, по морде! А потом поменяйтесь!

Ланге, стеная, плюхнулся в снег и уже ни за что не хотел подниматься, хотя плеть изорвала ему на спине китель в кровавые лохмотья. Штернберг холодно выждал, пока он немного отдышится, и погнал его через всю улицу к штрафблоку.

Уже знакомый дежурный унтер оторопел при виде задыхающегося растерзанного Ланге, что, пошатываясь, бежал, подгоняемый хлёсткими ударами плети, и размашисто идущего следом долговязого чиновника, яростно орудующего кнутом.

– Подойдите сюда, шарфюрер, – Штернберг поманил пальцем остолбеневшего дежурного. – За последние сутки кого-нибудь забирали из карцера в медблок?

– Никак нет, штурмбаннфюрер, ещё никого.

– Отлично. – Штернберг обернулся к едва стоявшему на ногах Ланге. – Вам, знаете ли, крупно повезло. Сейчас вы пойдёте с шарфюрером и покажете ему, где находится нужная мне заключённая. А вы, шарфюрер, доставите заключённую в комнату для допросов. И без увечий, не то сами отправитесь в карцер. Выполняйте.

Вскоре дежурный вернулся, держа за локоть заваливающееся на бок, хромающее и скрюченное бритоголовое существо, и скрылся вместе с ним за массивной обитой железом дверью. После них, хватаясь обеими руками за стену, приплёлся Ланге.

– Смирно, – рыкнул на него Штернберг, прищёлкнув плетью. Тот покорно вытянулся, выкатив брюхо, скорчив плаксивую физиономию.

– А теперь кругом и шагом марш отсюда. И чтобы больше вы мне на глаза никогда не попадались…

Дважды повторять не пришлось. Ланге, вне себя от облегчения, пулей вылетел из барака.

Тем временем из-за окованной железом двери появился дежурный.

– Заключённая номер одиннадцать ноль восемь семьдесят семь к допросу готова!

– Принесите мне её личное дело, шарфюрер.

– Слушаюсь.

Дежурный убежал за документами, а Штернберг, отшвырнув кнут, стащил фуражку, провёл рукой по волосам и долго стоял, запрокинув голову, хватая ртом кислый воздух. В вонючей приёмной штрафблока мучительно не хватало кислорода. Отчего-то ныли будто бы сдавленные с боков рёбра и отчаянно сводило пустой желудок. Сесть на пол и завыть по-волчьи. В полный голос. Так, чтоб луна скатилась с небес.

Он шагнул вперёд и взялся за ручку двери. Значит, Дана. Ведьма…

Дрожащее жёлтое электричество криво пристроенной под потолком зарешеченной лампы густо мешалось с бурым сумраком. За огромным пустым железным столом на тяжёлом железном табурете понуро сидело совсем небольшое и очень тощее создание. Похоже, девчонка, лет четырнадцати, подумал Штернберг, глядя на узкую ссутуленную спину. На грубой полосатой ткани робы намалёвана красно-белая мишень. Такие мишени рисовали заключённым, пойманным при попытке к бегству. Кроме робы, на узнице ничего не было, даже башмаков – но левая голень была обмотана грязной окровавленной тряпкой. Видать, по девчонке стреляли и попали, по счастью, лишь в ногу. Штернберг попытался просмотреть сознание заключённой – по-прежнему сидевшей к нему спиной, даже не обернувшейся на скрип двери, но вдруг понял, что это абсолютно неосуществимо. Он не мог прочесть мыслей этой узницы. В Тонком мире перед ним стояла непреодолимая стена самой совершенной из всех когда-либо им виденных ментальных фортификаций.

Проникнувшись невольным уважением к скрючившемуся на табурете обезьяноподобному существу, он обошёл стол и сел напротив. Включил настольную лампу и повернул так, чтобы было видно лицо узницы. Заключённая совсем низко склонила бритую голову, обезображенную многочисленными рубцами, синяками и шишками. Узкие слабые плечи, нежные детские уши. Аура больше похожа на звериную, нежели на человеческую. Штернберг задумчиво разглядывал узницу, опёршись подбородком о переплетённые пальцы. В высшей степени любопытный экземпляр…

Зашёл блокфюрер и почтительно положил перед Штернбергом потрёпанную папку. Штернберг молча махнул ему рукой. Дверь закрылась.

Итак, посмотрим. Дарья Заленская. Имя скорее русское, а в графе «национальность» указано, что чешка. Двадцать один год. Никогда бы не подумал. С виду – подросток. Впрочем, личика мадемуазели мы ещё не видели… Штернберг поискал в личном деле фотографии, но не обнаружил ни одной: кто-то их аккуратно вырезал. Очень интересно…

– Вы говорите по-немецки? – спросил Штернберг.

Молчание.

– Я к вам обращаюсь, фройляйн. Вы хоть голову-то поднимите.

Заключённая не шелохнулась.

– Вы не понимаете?

Узница зачем-то осторожно оглянулась на дверь, а затем, резко подняв голову, перевела взгляд на Штернберга. Следы побоев, распухший нос, разбитые в месиво губы, полосы от плети, один глаз заплыл и едва виден. И впрямь страшилище… Но какую ненависть источало это жалкое существо. Сокрушительная мощь этой нечеловеческой ненависти поражала, ненависть накрыла Штернберга холодной свинцовой волной. А затем последовал тяжёлый, как палаческий топор, ментальный удар, нацеленный на одно – на уничтожение. Обыкновенных людей, не экстрасенсов, подобный удар в большинстве случаев убивает наповал. Штернберг же отразил атаку играючи – так, как профессиональный фехтовальщик отводит плоскостью клинка дрын деревенского драчуна. Энергетический заряд рикошетом ударил по самой узнице, и она со стоном свалилась с табурета. Из носа у неё потоком хлынула кровь.





– Больше не пытайтесь, – спокойно сказал Штернберг. – Иначе вы попросту убьёте себя.

Заключённая, зажимая кровоточащий нос, с трудом взгромоздилась обратно на табурет. Штернберг протянул платок.

– Возьмите.

Не обращая внимания на настойчиво протянутую руку, узница сидела, согнувшись в три погибели, и покачивалась из стороны в сторону. Штернберг со вздохом поднялся, обошёл необъятный стол и попробовал отвести её перемазанные кровью ладони от лица. Она рывком отстранилась и вновь, как кукла, свалилась на пол. Штернберг попытался помочь ей подняться, но едва дотронулся до её плеча, как она разразилась оглушительным хриплым воем, в котором не было ничего человеческого. Она отползала от него на локтях и орала так, что дребезжал прошитый жёлтым электричеством затхлый воздух. Штернберг, массируя пальцами раскалывающиеся виски, вернулся на своё место и облокотился на стол, уронив голову в ладони. Спустя сколько-то времени – может, две минуты, может, час – покосился на забившуюся в дальний угол узницу. Та сидела на полу, подобрав ноги, тощая и грязная, словно бродячая собака, и озадаченно смотрела на него.

– Садитесь на стул, – устало сказал Штернберг. – И если вы больше не собираетесь изображать воздушную тревогу, то продолжим.

За окном было уже совсем темно, и в чернильном глянце стекла отражалось белое пятно настольной лампы. Наконец заключённая встала, прихрамывая, подошла к столу и опустилась на табурет. Ещё спустя долгую вязкую минуту подняла глаза, присмотрелась к лицу офицера, гадливо скривилась и вновь низко опустила голову.

– Что вам от меня надо? – спросила она хриплым, простуженным голосом.

– Наконец-то вы заговорили. Я уж подумал, вы потеряли здесь дар речи. Вас зовут Дана, так? Но в документах указано другое имя. Как это понимать?

Заключённая неопределённо повела плечом.


– Вас так в бараке называли?

Молчание.

– А как мне вас называть?

– У меня есть номер, – ответила она. – Мой номер одиннадцать ноль восемь семьдесят семь.

– Фройляйн Заленски, я зову людей по именам, а не по наборам цифр и не собираюсь менять своих привычек. Так как мне вас звать? Дарьей или Даной?

Заключённая не ответила.

– Что ж, ладно, – вздохнул Штернберг. – Давайте будем молчать. Будем сидеть и молчать. У меня времени много, вам, я полагаю, тоже торопиться некуда. Сейчас я, с вашего позволения, позову блокфюрера и попрошу принести перекусить и какое-нибудь не слишком снотворное чтение. Вы не подскажете, в библиотеке этого спортивно-оздоровительного заведения есть что-нибудь помимо свежих номеров «Вестника рабовладельца», брошюр «Возлюби своего надзирателя» да свода правил поведения идеального узника?

Заключённая приподняла голову, уголок разбитого рта чуть дрогнул. Понимает иронию – это хорошо, значит, ещё не совсем одичала.

– Ну так как, фройляйн? Устраиваемся здесь надолго?

Девушка чуть слышно вздохнула, зябко повела плечами.

– Зовите меня Дана.

– Хорошо. Если вам нравится, пусть будет «Дана», – он сделал приписку на документе. – Моё имя Альрих фон Штернберг. Я работаю в научном институте СС. Там занимаются изучением, развитием и практическим применением парапсихических способностей. Под таковыми понимаются явления вроде телепатии, ясновидения, телекинеза, пирокинеза, дистанционного воздействия – в том числе и вашего, фройляйн, умения отправлять людей на свидание с богом одним лишь усилием мысли. Я предлагаю вам возможность навсегда покинуть концлагерь, поступив на службу в нашу организацию. Учитывая ваш уникальный талант, должен сразу вас предупредить: дав согласие на сотрудничество, вы будете обязаны соблюдать устав нашего отдела – в противном случае вам грозит расстрел. Если же вы примите наши условия, перед вами откроется дорога в новую жизнь. Меня нисколько не волнует ваше прошлое. Я заинтересован в вашем будущем. Выбор за вами.

Узница молчала. Штернберг её не торопил: трудно, поди, осмыслить столь неожиданное предложение после многочасового пребывания в ледяном карцере.

– Важное дополнение, – добавил он чуть погодя. – Подписывая договор о сотрудничестве, вы получаете право освободить из концлагерей всех ваших родственников и друзей. Столько человек, сколько пожелаете. Считайте это своего рода предварительной оплатой. Или вознаграждением.

– У меня никого нет, – равнодушно произнесла заключённая.

– И вы никого не желаете избавить от скорой гибели?

Девушка пожала плечами.

– Что ж… печально, фройляйн, печально.

Взгляд узницы вновь налился тяжёлой ненавистью.

– Вам-то чему печалиться?

– Вашу семью убили немецкие солдаты? – решил внести ясность Штернберг.

– Нет, – обронила узница. Помолчав, холодно добавила:

– Они сами от меня избавились. Это было до вас.

– Вы по национальности русская или чешка?

– Родилась в Петрограде. Выросла под Прагой. Считайте как хотите, мне всё равно.

Скверный типаж, подумал Штернберг. Без семьи, без родины. С одной стороны, удобно. С другой стороны, таким людям нечем рисковать. И с такими опасно связываться…

– Вы хорошо говорите по-немецки.

– Была возможность выучиться, – с отвращением сказала девушка.

– Выросли в немецкой семье?

– У немецких евреев.

– Так вот откуда у вас это, – Штернберг указал на жёлтую звезду Давида на робе заключённой.

– Это не жжёт, – с ледяной насмешкой произнесла узница. – Еврейка так еврейка. Мне наплевать.

– Правда, что вы защищали заключённых вашего барака от произвола надзирателей?

– Только детей. Взрослые того не стоят.

– Интересная философия. А вы не хотели бы освободить этих детей из заключения?

Узница промолчала.

– Подумайте над моим предложением, фройляйн.

Протащилось несколько долгих минут.