Как мы умираем

Одна из самых черных мыслей Дэна во время депрессии: «Жизнь — это трата времени, я ничего не достигну, не оставлю ничего после себя». Конечно, частью его наследия была огромная любовь и преданность семье. Для них он всегда будет жив. Но его друзья постепенно обретают свое место в мире, и разница между его и их жизнями все более заметна. Пока я обдумывала этот пункт, судьба преподнесла нам чудесную возможность.

«План по неотложной медицинской помощи» и отказ от сердечно-легочной реанимации были двумя документами, заполнение которых пациентами активно пропагандировалось местными организациями с целью планировать комплексный уход заранее, с учетом пожеланий самих пациентов, независимо от того, где им окажут помощь. Заполнив документ, Дэн имел право на помощь, зафиксированную в нем, независимо от того, окажется ли он дома в случае неотложной ситуации или в кино в любом месте Англии. Это была инициатива на общенациональном уровне (хотя в Шотландии форма отказа уже существовала), и региональные представительства Национальной системы здравоохранения распространили формы через медиа. Основной целью было осведомление общественности и побуждение тяжелобольных пациентов начать обсуждение планов со своими терапевтами, специалистами больницы и, конечно, семьями. В качестве регионального представителя мне предстояло писать статьи в газеты и давать интервью на радио и ТВ. Но не будет ли более интересным, если интервью дам не я, а красноречивый пациент? Дэна не нужно было просить дважды.

А теперь вернемся к интервью. Мама Дэна любезно открыла двери дома для всех представителей медиа. Дэна снимали, фотографировали, записывали. Журналисты были абсолютно очарованы его прагматическим подходом к своей болезни и принятием того, что он умрет молодым. Он рассказал о своем плане ухода и об отказе от реанимации, о той свободе, которую дает возможность обсуждать его состояние открыто, детально планируя будущие шаги. Его интервью выпустили на радио, показали по двум каналам и опубликовали в газетах. Он стал сенсацией на «Фейсбуке» и в «Твиттере». За две недели количество обращений на региональном сайте НСЗ выросло в десятки раз. То, как Дэн ясно, четко и честно рассказал о составлении своего плана на конец жизни, повлияло на гораздо большее количество умов и растопило гораздо больше сердец, чем смогла бы я.

Сколько осталось Дэну и как он уйдет из жизни, нельзя предугадать. Его разговоры о том, какой бы уход он хотел получить, помогли команде неотложной помощи, кардиологам, его семье и даже ему самому лучше понять себя. Иногда это тот самый разговор, часто избегаемый, но в итоге очень полезный. Мы все должны обсудить это с близкими, и чем раньше, тем лучше. Спасибо, Дэн.





Год кота




Момент наступления смерти — загадка. Хотя мы и можем предвидеть, когда времени становится совсем мало, иногда момент смерти связан с чем-то большим, чем терминальная стадия болезни. Примером могут послужить пациенты, которые должны были умереть за несколько дней до таких важных новостей, как рождение ребенка или другого значимого события; пациенты, постоянно окруженные родными, дыхание которых останавливалось в тот момент, когда они оставались одни; пациенты, которые должны были прожить чуточку больше, но узнав, что их личная проблема решена, умирали раньше ожидаемого.

Сегодня проходит встреча общественной группы. Медсестры паллиативной помощи обсуждают новых пациентов, которых посетили на этой неделе, обычно по запросу врача общей практики или местной медсестры. Эти специалисты, часто называемые медсестрами центра Макмиллана, прошли дополнительную подготовку, имеют практику паллиативной помощи и помогают команде первой помощи справиться с физическими, эмоциональными и духовными расстройствами большинства пациентов на дому. В случае особенно трудно поддающихся лечению симптомов может потребоваться госпитализация. Это первые дни стационарного хосписа, и у них здесь свой офис, поэтому, будучи молодым стажером, я могу посещать такие встречи, и иногда мне доверяют роль заместителя главврача нашего хосписа. Сегодня как раз такой повод.

Порой момент смерти связан не просто со смертельной стадией болезни, а с чем-то большим. Как будто людей держит в мире какое-то незавершенное дело.

О следующем пациенте рассказывает Марион — шустрая медсестра с прекрасным чувством юмора, великолепно работающая на дому. Она читает медицинскую карту Боба, пожилого отшельника, который живет в муниципальной квартире заброшенного пригорода. У Боба запущенный рак ротовой полости и шеи. Он гордый человек, отказывающийся от помощи, и Марион была вынуждена начать разговор с ним с помощью почтового ящика. Она показывает целую стопку листов, грубо вырванных из записной книжки. Рак Боба начался с языка, из-за чего его речь практически невозможно разобрать. Поскольку Марион забрасывала его двери обильными вопросами, он был вынужден бросать ответы в почтовый ящик. К концу беседы Боб открыл двери, чтобы выпустить кота. Застарелый запах еды, кота и этого человека почти сбил Марион с ног. Она решила похвалить кота, и Боб впустил ее внутрь.

Боб был элегантно одет в грязную одежду: клетчатая рубашка, брюки, настолько свободные, что был необходим ремень, жакет и галстук. Его губы и щеки опухли от постоянного вытирания слюны, которая текла из воспаленного рта. Он провел Марион в гостиную, заваленную коробками и пакетами, полными... чего? Марион заметила сумку с кухонными таймерами и еще одну — с газетами. Некоторые коробки были забиты мусором, в то время как остальные содержали аккуратно отсортированные предметы. Часть пакетов была заполнена салфетками, использованными для промокания слюны. Среди завалов было видно только одно кресло: старинное, обитое тканью, с блестяще отполированной грязью, въевшейся за годы пользования им. Жестом Боб предложил Марион сесть именно в него, и она отважно приземлилась на самый край, пока сам Боб пробирался через свою пещеру на кухню. Он вернулся с чаем в чашках с символикой Британских железных дорог. Затем взял блокнот и написал:

К сожалению, молока нет.

Он сел на кухонный табурет у ног Марион и, постоянно вытирая слюну салфетками, писал ей сообщения на листах из блокнота. Он раздражался, когда слюна капала на блокнот, вырывал и выбрасывал эти листы, начиная заново, что занимало вдвое больше времени. Боб объяснил, что его рот и щека постоянно болят, что он все меньше может проглатывать болеутоляющие и что кот — центр его существования.

Кот попал в квартиру Боба примерно год назад, будучи загнанным местной собакой. К тому моменту ему было около полугода. Боб только что окончил курс лучевой терапии опухоли ротовой полости и чувствовал себя слишком изнуренным, чтобы ходить в магазин, готовить или есть. Но появление котенка в доме все изменило: мужчина вставал рано утром, чтобы выпустить его на улицу, ходил в супермаркет за кошачьей едой (потакая привередливому вкусу питомца на самые дорогие продукты), нашел среди своей коллекции вещей одеяло и сделал из него подстилку для кота. Скудный бюджет предполагал маленькие порции еды для капризного питомца, поэтому весь день он терся о ноги хозяина и мурчал, чтобы получить немного лакомства. У Боба никогда не было такой компании и такой любви.

Проблемами, которые хотела обсудить Марион на собрании, были боль Боба и его кот. Бобу было необходимо стационарное лечение, но он не соглашался лечь в больницу, потому что у него не было семьи, друзей или соседей, которым он мог бы доверить усатого друга. Сама Марион была кошатницей, частично поэтому Боб впустил ее в квартиру. Ее коты не приняли бы нового котенка, но она готова была одолжить мне все, что было необходимо для передержки маленького котика на пару недель, пока они... Минутку! Я? Я не люблю котов! От первого знакомства с кошачьими у меня до сих пор остались шрамы на теле и душе. Никогда!

Глаза Марион наполнились слезами.

— Он в полоску, с белыми лапками. Он очень маленький, потому что Боб не позволяет ему много есть. И у него самая сладкая мордашка...

Она растопыривает пальцы на манер усов.

— Он тебе понравится.

Марион не понимает ответа «Нет».

В этот же вечер я пытаюсь выбрать наиболее подходящий момент, чтобы объявить мужу, что мы берем физически отсталого кота на две недели передержки. Как и ожидалось, новостям не слишком рады. В отличие от меня, муж любит кошек, он вырос с ними. Не можем же мы запереть животное дома, пока весь день проводим на работе, протестует он. О чем я только думала? Это определенно «Нет».

Марион привозит кота следующим утром перед работой. Она дает переноску с котом в руки моему мужу, который, будучи непреклонным, как скала, тем не менее может определить обстоятельства непреодолимой силы, когда встречается с ними. Игра окончена.

Бобу выделяют кровать в четырехместной палате, и Марион утверждает, что он выглядит восхитительно после того, как принял роскошную ванну (он отказался от помощи медсестер). Ему выдали две пары пижам, одну из которых он с радостью надел, потому что все его пижамы испачканы слюной (и заросли грязью). Он позволяет уборщице хосписа постирать их. Боб доверяет ключ от своей квартиры только Марион, когда просит принести его одежду и кошачьи лакомства, чтобы я могла положить их возле кошачьей подстилки и когтеточки. Два дня спустя Марион привозит одежду в своих чемоданах, и Боб радостно заключает, что никогда не видел ее такой чистой и отутюженной... Обладая золотым сердцем, Марион уже размышляет над тем, как помочь ему с квартирой.

Тем временем привычный распорядок нашего утра резко меняется. Зверь проглатывает огромный завтрак на кухне, после чего беснуется на протяжении получаса, прежде чем я могу поймать его и посадить в переноску. Всякий раз он выбирает новое место, чтобы пометить его зловонным запахом мочи, а каждый вечер мы играем в «найди кошачий помет», следуя едким подсказкам. Я не удивлена тому, что в квартире Боба стоит такой «аромат».

Каждое утро я привожу кота Бобу. Выпрямив хвост стрелой, он обнюхивает каждый угол палаты, запрыгивает на кровать Боба, сворачивается клубком у его подушки и мурчит.

Боб был идеальным пациентом — вежливым и благодарным. Разговор с ним требовал много времени из-за сочетания его привередливого отношения к бумаге для записок и медленного сосредоточенного выписывания букв каллиграфическим почерком. Он был готов попробовать различные болеутоляющие, которые вводились с помощью инъекций, чтобы больше не глотать таблетки. Как только его боли уменьшились, он начал прогуливаться по хоспису (кот на руке, шприц-пистолет в кармане), но быстро уставал. Он скучал по своей квартире и личному пространству, так что две недели спустя готов был ехать домой. Пришло время поговорить с Бобом и запланировать его выписку.

Я сидела у его постели, когда кот прыгнул мне на колено, улегся и начал урчать.

Вы ему нравитесь, — написал Боб в блокноте. Почему-то мне это было приятно слышать, и мурлыканье кота отдавалось дрожащим теплом по всему телу. Вы дали ему настоящий дом, — написал Боб. Я улыбнулась.

— Мы тоже были рады, — сказала я и в тот же момент поняла, что не вру. Коту определили лоток (интервенция мужа), а его мурлыканье, когда он пил молоко, было чем-то восхитительным. Одним махом лапой он удвоил домашние запасы молока.

«Теперь он должен остаться с вами», — зловеще выписывал Боб в своем блокноте.

О-о!

— Боб, мы можем взять кота, когда вам понадобится перерыв. Но это ваш кот. Мы не можем забрать его. Он — ваша семья. Кроме того, мой муж подумает, что это я вас уговорила.

Боб вытер рот. Я заметила кровянистые выделения в его слюне. Покажите это мужу, доказательство вашей невиновности. Он аккуратно вырвал чистый лист из блокнота. С кропотливой точностью написал дату в начале листа, затем вывел рукой художника:

Я рад, что кот становится вашим отныне и на века. Аминь.

А затем тщательно подписал:


Роберт Освальдсон

Вечером мы с мужем снова обсуждали кота. Мы были парой с двойным доходом, на тот момент без детей. Целый день нас не было дома, а по вечерам и выходным нас часто вызывали на дежурство. Мы сдавали экзамены, писали тезисы и на самом деле не нуждались в коте.

Мы решили сделать необычный жест и приехали в хоспис к Бобу вдвоем. Он был немного сонным, но отметил наше присутствие, отправив меня заваривать чай для всех троих. И принести молока коту. Мы еще раз подтвердили, что готовы предоставлять коту приют, когда это необходимо, и Боб кивнул, поглаживая мурчащего кота. Именно Боб вытянул из Непреклонной скалы обещание, что после неизбежного его кот станет нашим. Боб был удовлетворен джентльменским договором.

Мне позвонили из хосписа в воскресенье, когда я работала на вызовах. Боб был очень обеспокоен, метался по палате и кричал, хотя его речь была настолько искажена, что никто не понимал ни слова. Он был слишком рассержен, чтобы использовать ручку и блокнот, и попытался бросить стул в одну из медсестер. Чуть раньше у него участился пульс и поднялась температура, но сейчас он не подпускал сестер измерить их еще раз. «Пожалуйста, приезжайте осмотреть его».

Я добралась меньше чем за пять минут. Боб стоял посреди палаты в одних пижамных штанах. Его тело было крошечным, но в беспокойном состоянии он оказался очень сильным. Медсестры отвели других пациентов из палаты смотреть телевизор. Я зашла и села возле кровати Боба, кот безразлично вылизывал лапы, лежа на подушках.

— Боб, присядьте вместе с нами, — сказала я, еле успев пригнуться, когда он запустил в меня чашкой.

Я посадила кота на покрывало.

— Погладьте его, — предложила я. — Совсем скоро мы поедем домой.

Боб шагнул через комнату и поднял кошачью переноску, сначала взмахнув ею, как оружием, а затем поставив ее на кровать. К моему удивлению, кот сразу заскочил и лег. Закрывая дверку переноски, Боб наклонился, и я увидела, как кровавая слюна капала из отверстия, появившегося в щеке. Кожа его щеки была малинового цвета и настолько распухла, что поры были похожи на кратеры блестящей гладкой красной Луны.

— Боб, кажется, ваша щека сильно болит, — начала я.

Он посмотрел мне прямо в глаза и потряс кулаком. Злился ли он на нас? Или на боль? Или на ситуацию? Он грузно сел на кровать и начал реветь, подвывая и раскачиваясь, возможно, пытаясь что-то сказать, но совершенно неразборчиво. Я дотронулась до тыльной стороны его руки, но он сбросил мою руку, грубо указав на кошачью переноску и дверь. Сообщение забрать кота было четким.

Забрав кота, мы с медсестрой вышли в коридор — отсюда можно было присматривать за Бобом, не попадая больше под его горячую руку. Новые малиновые отеки на его лице в сочетании с высокой температурой, учащенным сердцебиением и возбуждением говорили о том, что в отечных, распухших тканях лица Боба поселилась инфекция. Это распространенное осложнение рака головы и шеи, которое часто сопровождается сильными болями. Жар приводит к спутанности сознания, поэтому он ведет себя так беспокойно.

Издалека я видела, что краснота уже расползается до уха и вниз по шее. Боль должна быть ужасающей. Нам нужно было ввести большую дозу антибиотиков внутривенно, но я не могла этого сделать, пока Боб дрался с нами. Если бы я только могла дать ему успокоительные, чтобы снизить тревогу, затем можно было бы ввести в вену лекарства от инфекции, жара и боли. Но он не мог глотать. Как же мне помочь ему?

Отсутствие энергии у смертельно больного человека означает, что его жизненный аккумулятор почти на нуле, и зарядить его уже не получится.

Пока я размышляла, Боб внезапно лег в постель и через несколько минут уснул. Мы с медсестрой подошли ближе. Его щека ощутимо распухла, и через вторую новообразовавшуюся дыру вытекала слюна. Он отстранился, когда я коснулась его руки, но не открыл глаза. Я попыталась спросить его разрешения поставить укол, но он убрал руку.

— Думаю, он хочет, чтобы мы прекратили, — сказала медсестра. — С него достаточно.

Я тоже так считала, поэтому позвонила главврачу хосписа и попросила его прийти. К этому моменту тело Боба начало содрогаться, дыхание стало нерегулярным. Главврач предположил, что это могут быть судороги. И снова мы столкнулись с проблемой введения лекарства — казалось, что единственный способ ввести их был ректальным.

В прямой кишке очень активное кровообращение, поэтому медикаменты, введенные через нее, действуют очень быстро. Во Франции это широко распространенный способ введения лекарств даже на дому. Тем не менее в Англии он используется значительно реже. Я не была уверена в том, что Боб воспримет это как помощь, но спросить его разрешения было практически невозможно, пока он дезориентирован и напуган. С тяжелым сердцем мы с сестрой приготовили самый маленький шприц с лекарством, которое уменьшит судороги и успокоит.

Две медсестры и главврач удерживали Боба, чтобы я смогла аккуратно ввести ректальный шприц. Пациент извивался и кричал, я плакала, когда говорила: «Извините, Боб. Мы просто хотим вам помочь. Это все, чего мы хотим». А затем все прекратилось. Через пять минут исчезли судороги, Боб крепко спал, и мы ввели порт-систему в вену его руки, чтобы не давать медикаменты ректально. Я забрала кота домой.

Порт-система для инъекций стала важной частью ухода за Бобом на несколько следующих дней. Большую часть времени он спал, иногда просыпался, давал коту лакомство и гладил по мурчащему телу. Антибиотики убрали красноту, боль и температура спали, но Боб не шел на поправку. Отсутствие энергии, как обычно, свидетельствовало о том, что аккумулятор Боба садился. Он уладил самое важное дело — пристроил кота. Как только сделал это, он был готов уйти. Боб умер через три дня после выходных, не возвращаясь домой, с котом возле него.

Последняя глава пролила немного света на историю Боба. Поскольку у него не было родственников, никто не мог зарегистрировать его смерть и организовать похороны, поэтому этим занялся хоспис. Я впервые отправилась в местный офис регистрации смертей, чтобы отнести сертификат о смерти, который обычно забирает семья. В комнате, заполненной несочетаемой смесью новоиспеченных сияющих пап и молчаливых утративших родственников семей, я передала сертификат секретарю и объяснила не совсем обычные обстоятельства. Затем села и стала ждать.

Внезапно из офиса показалась главный секретарь и поприветствовала меня как старого друга.

— А, доктор Мэнникс, какое счастье наконец встретить вас! Мы с интересом следим за вашей карьерой!

Перед моими глазами тут же промчались 14 смертей за десять дней в начале моей практики. Потом я работала в онкологическом центре, затем в хосписе. Господи, они, наверное, печатали мое имя много раз за эти годы. В моей голове никогда не возникало идеи, что так можно следить за медицинской карьерой, ведь это случилось за много лет до знаменитого дела серийного убийцы — врача Гарольда Шипмана[33].

— Приносим извинения за ожидание, — продолжила она, — но нам нужно было проверить правила, ведь ранее никогда не возникала ситуация, что смерть регистрируется тем же человеком, что подписал сертификат. Но это не запрещено.

Она выдала мне официальную копию сертификата о смерти Боба и форму, которая позволяла предать тело кремации или захоронению.

Проводы были скромными: Марион, менеджер хосписа и я как представитель кота собрались на кладбище. Там к нам присоединились дальний брат Боба и бывший коллега по железной дороге, который узнал о его смерти из газеты. Мы стояли в часовне кладбища, и ее служитель, не зная ни Боба, ни скорбящих, пытался утешить нас, затем мы смотрели, как гроб с Бобом опускается в землю.

Когда мы отошли от могилы, бывший коллега Боба сказал:

— Я не знал, что у Боба есть дочь.

Я объяснила, что не дочь, а друг.

— Я рад, что у него были друзья, — ответил он. — Он был одиночкой. Держался стороной. Это ответственная работа — быть одиноким. Мыслитель. Педантично хранил записи, всегда красиво написанные от руки. Он был прекрасным писателем.

И добавил:

— И такие интересные обороты. Он говорил, как старая книга. Старомодный. Я любил его длинные слова...

Он приподнял шляпу и удалился, оставив меня размышлять над жизнью Боба, теперь ужатой до блокнота с прозаическими фразами на поэтическом языке, написанными тщательным каллиграфическим подчерком.

А потом я пошла кормить кота.