К черту любовь

— Ты приехала, чтобы что-то нам сообщить, да, Эллион?

— Ага. — Я делаю глоток лимонада из банки, которую он мне протягивает. Господи, благослови его.

— Хорошее или плохое? — уточняет он. Папа не может просто стоять на месте — у него это никогда не получалось. Я наблюдаю, как он курсирует между раковиной, холодильником и задней дверью.

— Почему ты не можешь спросить прямо? — интересуюсь я. — Что ты хочешь нам рассказать? — Я изображаю его низкий голос, а он в ответ качает головой.

— Я так не говорю. Но хорошо, — сдается он. — Что ты хочешь нам рассказать?

— Я переезжаю.

— Куда?

— Это не твоя забота, папа.

Он подходит ближе и садится напротив меня.

— Это из-за Нила?

Я начинаю качать головой еще до того, как он успевает закончить предложение.

— Нет, это из-за меня. Я всегда была девушкой, на которую можно положиться — последовательной, предсказуемой, с волосами мышиного цвета. Именно поэтому я и нравилась Нилу. Конечно, он хотел, чтобы я перекрасилась в блондинку, но все остальное… И знаешь, что? Не думаю, что то была настоящая я. Думаю, все просто хотели видеть меня такой, а я не противилась.

— Так ты хочешь сказать, что в глубине души ты дикая, непредсказуемая блондинка.

— Возможно. И я хочу выяснить, так ли это.

— А почему ты не можешь искать себя здесь?

Я кладу свою бледную руку на его темную, с огрубевшей кожей.

— Потому что я не достаточно смелая, чтобы меняться, когда все за мной наблюдают. Я хочу пройти это в одиночку. Хочу, чтобы все было по-настоящему.

Он откидывается на стуле и прищуривает глаза. Думаю, он научился этому взгляду, потому что посмотрел слишком много фильмов с Робертом Де Ниро. Мой отец — привлекательный мужчина, его волосы совсем седые, но он их начесывает. И у него есть татуировка фламинго на предплечье — отголоски его студенческих дней. Я всегда хотела быть похожей на него, но внешне пошла все-таки в маму.

— Твоя мама властная и любит все контролировать, — произносит он. — Не пойми меня неправильно, именно поэтому я и влюбился в нее. Она ростом полтора метра, но ничего не боится и всегда говорит мне, как нужно поступить. Это заводит.

— Фу, папа.

— Прости. Но так задумано природой. Властные матери воспитывают в своих детях либо бунтарский дух, либо пассивность. В твоем случае — последнее. — Он опускает пальцы в баночку с медом, которая стоит на середине стола, и проводит ими по моему лбу.

— Уезжай, детка, — продолжает он. — Обрети покой. И не позволяй никому подавлять тебя.

— Это должно быть масло, — протестую я. — Предполагается, что ты помажешь мою голову маслом.

Чувствую, как мед стекает по лбу на нос, а потом свисает, словно сопли, с его кончика. И я его слизываю.

— Твоя мама только что припарковалась на подъездной дорожке, — сообщает он. — Иди, спрячься в кладовку и напугай ее. — Я слышу звук шин по гравию и встаю.



Два дня спустя я, чертовски уверенная в себе, покидаю родительский дом. У меня даже шаг стал немного пружинящим, чего раньше никогда не было из-за моей плохой осанки. Мама сначала оторопела, но спустя день обид и угрюмого потягивания Зинфанделя (Прим. пер. калифорнийское красное вино) она пришла к выводу, что мужчины во Флориде не подходят моей закрытой, сформировавшейся личности. Мужчины во Флориде. Именно поэтому я получила ее благословение на переезд. У меня потрясающая семья, особенно когда они не проецируют на тебя все свои заморочки. Она позвонила своей подруге, которая позвонила другой подруге, и меньше, чем через пять часов у меня была работа.

— Скажи мне, — слышу ее, разговаривающую по телефону. — А там есть симпатичные, одинокие парни?

Через неделю после моего отъезда у меня было назначено свидание с Дином.

— Дин, — восторгалась мама, хлопая в ладоши. — Прекрасное имя для прекрасного парня.

За ее спиной папа качал головой и закатывал глаза.

Перед моим отъездом мы с папой вылили весь ее Зинфандель и наполнили бутылку концентрированным острым соусом, над которым трудились весь день.

— Не забудь заснять ее реакцию, — шепчу ему на ухо во время прощального поцелуя. — Если мы не прекратим, когда-нибудь она разведется с нами обоими.

Папа хохочет в ответ.

— Тогда ей придется учиться самой заправлять машину.

— Этого никогда не будет! — говорю я на прощанье.




Двое — самые важные — готовы. Теперь мне нужно рассказать Дэлле и Джун. Слава богу, своего работодателя я уведомила за восемь недель. Я работала там не так долго, поэтому никто особо не сожалел о моем уходе. Но они все равно организовали для меня прощальную вечеринку и неверно написали мои имя на торте. Дэлле я скажу последней.

— Что значит, ты переезжаешь в Вашингтон? — возмущается она. — Как ты могла принять такое решение, не поговорив об этом со мной? — Некоторое время я сижу молча, обдумывая, как ей на это ответить, и вожу пальцем по кромке стола. Мы в том возрасте, когда балансируем между собственной независимостью и обсуждением с друзьями каждого своего шага. Мне никогда особо не нравилась эта часть взросления, так что я всегда старалась принимать собственные решения. Дэлла, мне стоит выстричь челку? Я хочу серебристую или золотистую машину? Темные джинсы или светлые?

— Ну, потому что я уже взрослая, и мне не нужно спрашивать мнения друзей, чтобы принять какое-то решение.

Мы сидим в кафе в центре Форт-Лодердейл (Прим. пер.: курортный город на восточном побережье южной Флориды, расположенный между городами Майами и Уэст-Палм-Бич.) Официант принес наши сангрии, но ощутив напряжение между нами, почти сразу исчез. Она достает телефон и пишет Киту, демонстративно, по-детски надув губы.

— Эй, — начинаю я, касаясь ее руки. — Мы можем навещать друг друга. Представь, как это будет весело.

Когда она опускает телефон, в ее глазах стоят слезы.

— Я не хочу жить здесь без тебя.

А секунду спустя появляется сообщение от Кита: «Что?!»

— Да ну, с тобой все будет в порядке, Дэллс. У тебя есть Кит, и ваш новый дом. Вы, ребята, хотите пожениться… — На последней фразе мой голос обрывается. Я делаю глоток сангрии.

Дэлла шмыгает носом.

— Кит уже едет, — сообщает она.

— О, нет. Дэллс, ну зачем? Это должен был быть женский разговор!

У меня начинается паника. Делаю несколько глотков и прошу официанта принести еще бокал.

— Ну, все изменилось, когда ты сообщила, что переезжаешь.

Мы болтаем ни о чем. Я корчу рожицы, потому что это всегда вызывает у нее улыбку. Но сегодня Дэлла слишком сосредоточена, и ничто не может ее отвлечь.

— Кто будет спасать меня от моей семьи? — спрашивает она. — Кто будет делать мне чипсы?

— Кит, — отвечаю я. — Теперь это его обязанность.



Когда приезжает Кит, общее настроение ланча меняется. Он не поддерживает депрессию Дэллы, а вместо этого развлекает весь ресторан своим остроумием и подтяжками, которые сейчас на нем, так как потом ему нужно ехать сразу на работу. Мы оплачиваем счет и убираем кошельки, когда он обращается ко мне.

— Почему?

— Только тебя еще не хватало. Просто оставь меня в покое, — огрызаюсь я. Дэлла всхлипывает и направляется в уборную.

— Почему? — снова спрашивает он после ее ухода.

Я долго и внимательно смотрю на него, но он не отводит взгляда.

— А почему нет? Я молода, мне все надоело, меня предали. Вроде, это верное решение.

— Ты убегаешь, — заявляет он.

Я задаюсь вопросом, почему он так внимательно на меня смотрит, почему сжимает руки в кулаки, и почему так круто выглядит в этих подтяжках.

— Тебе ли не знать, — огрызаюсь я.

Он поджимает губы, но я права.

— Куда ты едешь?

А вот это самый сложный вопрос. Я так и не сказала никому, кроме родителей, куда я еду, и хочу, чтобы это до последнего момента это оставалось тайной. Поэтому просто качаю головой.

— Ты едешь в Вашингтон? — догадывается он.

Мои губы дергаются. Просто ужасный покер-фэйс. Как, черт возьми, он узнал?

— Нет.

— Да, именно так, — шипит он.

Я заглядываю ему через плечо в поисках Дэллы. Она все еще вытирает слезы.

— Нет, я переезжаю в Даллас.

— Ты врешь. Там жарко, и ты ненавидишь обрезанные джинсы и ботинки.

Откуда он это знает?