Язычник

– Не пойду, – сумрачно произнес Варяжко. – Мы уйдем – с кем князь останется? С Блудом? Да и Владимир мне не люб! Он Роговолта убил, а Роговолт мне – родич.

– Что ж, твоя воля, – сурово произнес Волчий Хвост. – Встретимся на поле боя!

Встал и, расталкивая бояр, двинулся к выходу.

– Догнать? – спросил брата Славка. Они сидели рядом, повыше Варяжки, и тоже слышали разговор.

– Пусть идет, – качнул головой Артём. – Он в своем праве. Вернет князю присягу – и волен. По закону так.

– Эх! – вздохнул Славка. – Сам бы ушел, ей-Богу. Верно он сказал: стыдно нам трусу служить..

– Не трусу, – поправил Артём. – Ярополк – не трус. Он думает, что так лучше для державы его. Для Киева. Он – христианин, Славка. Как и мы с тобой. Господу нашему кровь неугодна. А Владимир христиан на капищах режет. Сам. Собственными руками.

– Откуда знаешь? – вскинулся Славка.

– Верные люди рассказали. Есть у меня верные люди. Верней, не у меня – у бати.

– Слышь, Артём, а насчет Рогнеды тебе ничего не доносили? – спросил Славка.

– Рогнеды? – Артём испытующе взглянул на брата. – А тебе что за дело?

– Да так… Интересуюсь.

О том, что было у него с полоцкой княжной, Славка не рассказывал никому.

И он очень тосковал по Рогнеде. Самые красивые киевские девки не могли притупить эту тоску. Только в сече забывался Славка. Эх, выйти бы ему против Владимира – один на один! А там будь что будет!

– Владимир Рогнеду при себе держит, – сказал Артём. – Непраздна она. Родит ему сына, и станет тогда его отец Владимир по старинному праву наследником Роговолта. Так-то.

«Так, да не так, – злорадно подумал Славка. – Еще неизвестно, чей это будет сын».

И еще раз похвалил себя, что держал язык за зубами. Узнай Владимир, что Славка был с Рогнедой, убил бы и ее, и ребенка. А так… Посмотрим еще, кому Полоцк достанется.

Не то чтобы Славка хотел стать князем… Но почему нет? Разве он хуже Ярополка? Уж он бы за стенами отсиживаться не стал. Ну и что, что христианин? Что ж теперь, дать себя зарезать, как овцу? Вот матушка говорит: не в силе Бог, а в Правде. А какая Правда будет, если победит Владимир? Он же все церкви порушит, христиан побьет… Ужели Богу это любо? Священник булгарский говорит: кто за веру погиб, тому – рай и ангельское пение. А сам, когда ромей у него на подворье шалил, не к Богу, а к матушке прибежал жалиться. А Владимир – это не ромей какой-нибудь. Его так запросто не отвадишь. Может, самому священнику и любо, ежели ему на капище Сварожьем брюхо вспорют, а каково на это пастве его глядеть? Да и не будут они глядеть. Вступятся – и побьют их сильные. И что ж это за Правда такая, если не останется христиан здесь, на земле Киевской? Разве ж это – к добру?

Славка понять не мог, что это за Бог такой, если он побеждает, когда верные ему умирают на идольских капищах. Что-то здесь не так. Непонятно. Неправильно. Вот с Перуном, богом варяжским, все просто: будь сильным и храбрым да бей врага весело и без жалости. И будет тебе божья любовь и воинская удача.

Что бы ни говорили Славке священники и матушка, все равно ему не верилось, что Христу может быть люба гибель тех, кто ему верен.





Глава двадцать третья

Дерзкое нападение




Войско Владимира подошло к Киеву и встало лагерем к северу от города у селения Дорогожичи. Выбор был неслучаен. Рядом было большое Хоривицкое капище, на котором люди Владимира не медля принесли щедрые жертвы. Поддержка богов была остро необходима: самому глупому из Владимировых воев хватало одного взгляда на киевские стены, чтобы понять: это не Полоцк. Это – великой город, могучий и крепкий.

Для правильной осады Киева Владимиру потребовалось бы вдесятеро больше ратников, чем было в его войске.

Даже бесстрашные нурманы не рвались штурмовать внешние стены Киева.

Кое-кто пошустрее с ходу бросился грабить предместья…

И нарвался на стрелы и клинки киевских дружинников, которые вылетели из Смоленских ворот, разметали и побили грабителей и отошли в город раньше, чем подоспели главные силы Владимира.

Этим, впрочем, тоже пришлось отойти, несолоно хлебавши и с потерями, потому что со стен их тотчас закидали стрелами и снарядами.



Детинец гудел. На сей раз дружина киевская собралась без бояр и советников. В большой палате – княжьи ближники. Старшая гридь – в тереме. Во дворе – младшие. Все, кто был свободен от стражи на стенах. Больше десяти тысяч дружинников. И в тереме, и во дворе было тесно. Княжий ключник хотел было поставить столы, да оказалось – некуда. Потому проголодавшимся еду давали прямо в руки, а пиво – в собственные кружки. Дружина праздновала малую победу. Всыпали, всыпали ворогам! Малая победа, а все равно радость.

В центре внимания – Варяжко. Это его сотни отличились на вылазке. Побывавшие в схватке гридни о противниках отзывались без уважения. Сброд. Правда, все понимали – в предместье киевляне столкнулись именно со сбродом, а не с лучшей частью северного войска.

В большой княжьей палате тоже это понимали, однако сотники и тысячники Ярополка, считай, в один голос твердили: надо бить. Спорили только о том, когда. Одни говорили – прямо сейчас, пока владимирцы не окопались, не обустроились. Другие (среди них был и Артём) предлагали выждать день-другой. Пусть жадные нурманы и прочие любители поживы разбредутся по окрестностям, ослабив вражье войско.

Ждали, что скажет Ярополк. А Ярополк молчал. Он видел со стены лагерь Владимира. И напомнил ему этот лагерь давние дни, когда Киев осаждали печенеги. Только не было уже Святослава, имя которого внушало страх врагам. И не печенеги сидели сейчас в Дорогожичах, а люди своего племени. Не было у Ярополка веры в собственную силу. И веры в собственную дружину. Вчера бросил ему под ноги княжью гривну большой сотник Волчий Хвост. И ушел к рабичичу. А с ним ушли еще пять сотен нехудших воев. И никто из гриди не остановил отступника. Ярополк не рискнул приказать. Должно быть, не был уверен, что дружинники выполнят приказ и нападут на своих же недавних товарищей. Как никогда чувствовал в тот миг Ярополк свою юность и слабость. И еще чувствовал он (может, казалось?): многие из дружинников его тоже не прочь уйти с Волчьим Хвостом.

Кто знает – не предадут ли свои, если выйдет он в поле против брата?




Пока Ярополк томился в нерешительности, решение приняли его воеводы.

Артём, Варяжко, Пежич собрались потихоньку, сговорились, подняли гридь, взяли воев из боярских дружин, воев союзных: хузар, касогов, гузов. Набрали конных почти семь тысяч. И ударили. Ах как славно ударили!





* * *


К лагерю Владимира киевские вои подошли еще затемно. Прошли скрытно, рощей, потом – оврагом. Места были родные, известные. Укрылись и терпеливо ждали рассвета. Ждали, впрочем, не все. Артём отобрал дюжины две лучших – и отправил вперед – снять дозорных.

Славка тоже напросился. На пару взял Антифа. Подобрались легко. Северяне стояли беспечно. Жгли костры на видных местах. Сами сидели рядом. Ни рва вокруг лагеря, ни частокола. Голое поле. Еще издали Славка услышал нурманскую речь. Это хорошо. Было бы неприятно наткнуться на своих: на тех, к примеру, кто ушел с Волчьим Хвостом.

Подобраться к прославленным викингам оказалось намного проще, чем к печенегам. У тех, помимо дозоров, всегда вокруг стоянки паслись сторожкие степные кони, а тут даже собачек не было.

Видно, показалось северянам, что раз вокруг пустое место, так и не подберется никто.

И Славка, и Антиф подползли к намеченному костерку на расстояние тридцати шагов. Нурманов у костерка было трое. Все – в доспехах, и оружие под рукой. Однако сидели беспечно – хоть и спинами к огню, на самом виду. И непрерывно болтали по-своему. Снять их – плевое дело. Но Славка с Антифом ждали сигнала.

Сигнал раздался, когда небо над головами посерело. Четырежды ухнула сова.

Уханье это не прошло мимо слуха нурманов. Враз умолкли. Видно, сработало воинское чутье – угадало недоброе. Угадало, но не спасло. Славка неторопливо досчитал до десяти (как велел Артём), а затем плавно (одновременно с Антифом) оттянул к уху тетиву. Обе стрелы ушли одновременно, и обе попали точно в левый глаз. Правда, разным викингам. Третий дозорный пережил их ненадолго. Он успел броситься наземь, но Славка с Антифом достали и лежачего. Вскочили на ноги. Одна стрела – в бок, другая – в спину. С тридцати-то шагов доспех не уберег. Нурман засучил ногами – и помер.

Остальные ползуны сработали не хуже. Никто из нурманов не закричал.

Лагерь северян лежал перед Славкой – как барашек на блюде.

Славка негромко свистнул. Разбойник, тихонько лежавший в траве в ста шагах, вскинулся и подбежал к хозяину. Антифов конь тоже не помедлил. Миг – и друзья в седлах. Очень вовремя, потому что позади уже гремели тысячи копыт. Киевская дружина накатывалась на вражий лагерь.

Загудели рога, засвистели сотники. По звуку Славка угадал своих раньше, чем увидел в сумерках прапорец Артёма. Волна накатилась – и они с Антифом заняли места в общем строю. Сто ударов сердца – конная дружина ворвалась во вражеский лагерь, и…

Славка не смог понять, как так получилось. Только что лагерь был, считай, пуст. И вдруг, словно из ниоткуда, перед ними возникла стена щитов и копий. Так быстро, словно нурманы все это время лежали в засаде.

Славка в одно дыхание выпустил три стрелы и осадил коня одновременно с гудением рога, на мгновение перекрывшим рев атакующих викингов и остановившим атаку.

Артём все же успел удержать гридней. Накатить разрозненной лавой на плотный копейный строй даже для латной конницы – чистая гибель. Нурманы могли только мечтать о том, чтобы сойтись врукопашную. Но – не вышло.

Киевские всадники разошлись в стороны, осыпая пеших стрелами. И тут сразу стало ясно, что нурманы не лежали в засаде. Лишь часть из них успела вздеть брони. Стрелы всадников разили их беспощадно. То тут, то там в слитном строю возникали бреши. Они тут же затягивались, но перед конными стрелками хирд оказался беспомощен. Догнать конницу они не могли. Латные разошлись, огибая, окружая хирд, а перед викингами замаячили союзные легкие конники-степняки. Хузары, печенеги-цапон… Эти с рождения умели играть в конную карусель. Стрелы полетели еще чаще, и хирд попятился, оставляя мертвые тела. Викинги отошли по-умному. Фланги опередили центр, стянулись краями, образовали неровный, но плотный круг щитов.

А за первым хирдом уже стоял второй.

«Видно, вои другого ярла», – решил Славка.

Эти уже почти все были в бронях. Внутри хирда прятались лучники и даже десятка три-четыре арбалетчиков. Все это было не так уж страшно. Плохо только то, что второй хирд перекрыл киевлянам путь к сердцу лагеря.

И Артём решил рискнуть. Пробиваться. Снова загудел рог. Обученная дружина тут же перестроилась, «уплотнилась», и, пока легкая конница продолжала осыпать стрелами центр вражеского строя, бронные гридни единым кулаком ударили в левый фланг второго хирда.

Славке повезло. Нурманское копье едва не вынесло его из седла. Но Разбойник споткнулся, сбился с галопа, гридень из Сваргуновой сотни опередил Славку и принял удар на себя. На щит, которого у Славки не было. Однако щит не спас молодца. Второе копье ударило в грудь его коня, и тут же чей-то топор начисто отсек гридню ногу и завяз у коня в боку. Копье, пронзившее грудь животного, переломилось, и конь с жалобным ржанием рухнул прямо на нурманский строй. Вот тут уж Славка своего не упустил: ворвался в разрыв, хлестнул саблей с десницы – увидел, как отлетает напрочь снесенная голова потерявшего копье викинга. Хлестнул другой саблей – с шуйцы – развалил рожу другого, понадеявшегося достать Славку с «незащищенного» бока. Третий викинг замахнулся топором, метя Славке в спину, но Антиф, державшийся у Славки за спиной, сбил топорника стрелой… И завертелось.

Конному с пешими биться и легко, и трудно. Особенно если стоят против него могучие и умелые скандинавы, способные принять на щит удар копыта и могучим ударом вырвать всадника из седла. Кабы не прикрывавший Антиф, Славку бы наверняка спешили и порубили в первые же мгновения. Но эти мгновения минули, и приспела подмога. Подтянулся Славкин десяток, затем уже полусотня гридней влилась в пробитую брешь и прорезала строй насквозь. Славка, оказавшийся на острие живого тарана, обнаружив пред собой пустоту, тотчас развернул коня и обрушился на врагов с тыла. Вот тут уж преимущество конного над пешими стало явным. Разбойник плясал и бил копытами, круша кости живых и мертвых. Славка хорошо его обучил: никто не мог подобраться к жеребцу, чтобы взрезать брюхо или подсечь ногу. Не дотягивались. А вот Славка – дотягивался. Славка рубил с двух рук, маятником раскачиваясь в седле. Остановился, только когда рубить стала некого. Малая часть хирда оказалась в окружении и пала под ударами киевских сабель и стрел.

Большая часть нурманов, однако, сумела перестроиться и сохранить себя, но главная задача их противников была достигнута. Заслон был прорван, и латная конница киевлян обрушилась на лагерь Владимира.

Славка смахнул пот, заливающий глаза, привстал на стременах, углядел мелькающий меж шатров прапорец брата, свистнул, скликая свой десяток, и бросил оскальзывающегося на трупах Разбойника туда, где киевская русь, уже чуя расширенными ноздрями сладкий дух победы, с волчьим варяжским воем рубила на капусту заполошенных новгородских ополченцев.





* * *


Владимира разбудил шум сечи.

Князь сбросил с груди вялую руку девки, с которой делил ложе, вскочил на ноги, схватил меч и как есть – без панциря, босой, перемахнув через спящего в входа отрока, выскочил из шатра.

Там его тотчас окружили ближние гридни, сторожившие покой князя. И другие, которых тоже вырвал из сна голос битвы.

Солнце еще не взошло, но на восходе уже алело. Врагов рядом не было. Бились на южном конце лагеря. Там стояли нурманы Торкеля и Асбьёрна. Добрые вои, однако приходилось им несладко. Лязгала сталь, кричали люди и кони. Сеча была нешуточная.