Яд и Меч

— Да! — очень живой и активный герцог погладил ладони. — А потом через Йефасу, после суда Ярвена Хиамского, попаду в Брасо-Дэнто и зимой вернусь сюда.

Йева невольно вздрогнула. Ей было тоскливо и одиноко здесь, в мрачном Офуртском замке. Без отца, без брата, и лишь деятельный Горрон своей энергичностью заставлял Йеву шевелиться. Как бы она сама хотела поехать в Ноэль, увидеться с Уильямом, который сменил имя на Юлиана, а затем навестить отца. Нечастая деловая переписка с графом Тастемара лишь нагоняла уныние. Филипп не привык к теплому общению через письма, а потому от посланий из Брасо-Дэнто всегда сквозило могильным холодом и официальностью.

«Перед праздником Аарда мы опрокинули войско графа Ларгоона у границ Стоохса. Восемью эскадронами был проведен обходной маневр в тыл противника. Потери составили порядка двух сотен коней с нашей стороны и двух тысяч пеших со стороны Стоохса. Летом, 56 дня Самама, противник повторил попытку атаки на Амм, но снова потерпел поражение из-за череды тактических ошибок. До следующей весны война остановлена. Урожай за текущий год превысил показатели за прошлые сезоны в 1,3 раза. Под Феррантом были разработаны новые рудники…» —



это напоминало скорее отчеты военачальника и управителя, нежели ласковые письма отца.



— Что же мне делать с Бестией в Ваше отсутствие, Горрон?

— Ну… Кто ж знал, что эта тварь, разбуженная нашим Юлианом, залечивает любые раны. Води ее пока по лесам, отвлекай внимание и не пускай к Дорвурду и тракту. Но не позволяй вурдалакам умирать! За время твоего правления эти бедняги стали близки к исчезновению, как никогда.

С явно различимым сарказмом в голосе Горрон снова плюхнулся на постель и почесал небольшой живот через края халата, запустив под них руку.

— Передай Роллану, чтобы подготовил коней. Со мной поедут Баннил и Демиар, больше никого не нужно. И чтоб лучшие платья положил! Ноэль — это вам не Офурт, там нужно одеваться красиво.

Йева сложила на груди руки, оперлась о пахнущий плесенью шкаф и с легким осуждением посмотрела на герцога. Она молчала и старалась возвать Горрона к совести укоряющим взглядом. Но тот, будучи вампиром абсолютно бессовестным, лишь широко улыбнулся.

— И я очень надеюсь, что меня и моих слуг по дороге не загрызут вурдалаки, — с хохотом добавил черноволосый мужчина.

От этих слов девушка поджала губы и покинула спальню, в которой уже долгие десятилетия жил и бывший герцог, считая ее скорее своей, нежели графини Офуртской. Порой Йеве даже казалось, что не она правит и управляет Офуртом, а Горрон. Вокруг любвеобильного родственника Филиппа постоянно вились толпы глупо хихикающих служанок, раздражавших Йеву кокетливыми ужимками. Не раз и не два женщина обнаруживала на своей половине кровати чужие женские волосы, на что Горрон лишь ласково улыбался и разводил руками, мол, что с него взять? Графиня уж было приловчилась втихую отсылать любовниц назад в город, но на смену старым, к радости герцога и с его подачи, приходили новые. Да что уж там женщины… Даже костюмов у Горрона де Донталя было намного больше, чем у графини.

Йева спустилась по витой узкой лестнице вниз и раздала указания, кутаясь в пышную шаль. Донжон Офурта казался совсем крохотным по сравнению с Брасо-Дэнто: всего в два этажа, из плохонького камня, да еще и без каминов в большей части помещений. Он был сырым, вечно подтекал, его постоянно прохватывало злыми ветрами, и даже вампиры, населявшие замок, казались мрачными и холодными.

Здесь не было ни южных расписных ковров, ни темного теплого дерева, ни больших окон на верхних этажах замка — лишь узенькие бойницы. Йева часто вспоминала, с какой любовью граф Филипп садился в мягкое кресло, деловито протирал платком стол и принимался за работу. В ее памяти часто всплывали его ласковые отцовские объятия и поцелуй в лоб или нос, от которого Йева почему-то морщилась, хотя сейчас бы она отдала что угодно, лишь бы просто обнять Белого Ворона.

Но ему было не до посещений дочери в последние десять лет, как и Йева не могла покинуть замок, чувствуя ответственность перед отцом. У Филиппа фон де Тастемара возникли серьезные проблемы со Стоохсом и Глеофом одновременно.

В 2138 году по общему летоисчислению пала Великая Флоасия. Большой Глеоф захватил столицу — Ламойтет, и короля Флоасии, Эдварда Жестокого, в назидание подвесили на стене крепости. С того дня Глеофский король Авгусс самопровозгласил себя императором, а королевство Большой Глеоф — империей. От заявления разом вздрогнули все соседи Глеофа: Дриад, Летардия, Бофраит и Солраг.

Тогда же Филипп понял, что следующим, возможно, настанет очередь Солрага. Глеоф молчал и выжидал, а все пограничные города Вороньих земель планомерно укреплялись, предчувствуя скорую войну. Сам же граф Тастемара, став по сути королем независимых Солрага и Офурта, начал стремительно наращивать регулярную армию. В замке он теперь бывал только холодными зимами, а остальное же время проводил в обучении войск, тренировках и у границ.

А двумя годами позже, в 2140 году, произошло то, что должно было произойти. Йева часто возвращалась воспоминаниями в тот промозглый вечер, когда погода смогла переплести в одно целое моросящий дождь и сырой колышущийся вокруг замка туман. Тогда Горрон де Донталь сидел перед большим камином в нижнем зале и с искрящимися от смеха глазами рассказывал какой-то особо пошлый анекдот, заставляя содрогаться от хохота весь донжон. После короткого стука в просевшую под вечными напорами ветра дверь слуга сообщил, что от Филиппа прибыло срочное известие.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал тогда Горрон. — Что же произошло в Брасо-Дэнто, отчего мой молодой друг решил отправить гонца? Неужто повышенный приплод на кобыльих конюшнях? Или сухие цифры по яровым, с успехом в долю процента? Или хвастается очередной водяной мельницей на реке Брасо?

С масляным и веселым взглядом Горрон тогда подскочил с кресла, разорвал и так взмокшую от дождя бумагу, и, победоносно помахав в воздухе аккуратно сложенным письмом, принялся читать в свете камина. Со смешками над родственником, впрочем, беззлобными, бывший король Крелиоса пробежал взглядом по тексту, произнес вступительное приветствие от Филиппа фон де Тастемара, как обычно, замогильно официальное. И вдруг резко умолк. С вечно сияющего лица Горрона спорхнула непроходящая улыбка, взгляд его резко омрачился, и живые голубые глаза потухли — за одно мгновение герцог постарел. Тогда Йева в страхе поднялась из кресла, решив уже по тому, как быстро отлила от лица Горрона кровь, что у герцога прихватило сердце. Но тот, качнувшись раз от слабости, вцепился мертвой хваткой в подлокотник и удержал себя. И стал читать дальше, в состоянии ужаса шепча отдельные слова вслух.

Основное содержание письма начиналось двумя словами — «Крелиос пал». Об этом известил Филиппа посол Стоохса, Ханри Обуртальский, который все-таки смог вовремя переметнуться на сторону Артрона Буйного. Граф Даббли фон де Ларгоон, сын известного военачальника Роршара фон де Ларгоона, захватил Габброс. Свихнувшегося Элуара Третьего триумфально протащили на привязанной к лошади Даббли веревке до самой стены, отчего король и умер.

Тогда герцог перестал замечать все вокруг, вцепился в послание и медленно, пошатываясь, ушел в гостевую комнату, где просидел перед холодным камином почти с месяц, без еды и дремоты. Горрон де Донталь любил менять костюмы по два или три раза на дню, но за время своего пребывания в добровольном заточении, с письмом в руках, он ни разу не переоделся. Горрон де Донталь любил разговоры, веселье и был энергичен, как мужчина в расцвете сил, но за месяц из его спальни не донеслось и звука. Горрон де Донталь не представлял свой жизни без женской ласки, и с намекающими взмахами бровей и ухмылочками частенько являлся к Йеве в самый неподходящий для нее момент, но за тот месяц улыбка ни разу не родилась у него на губах.

Через месяц Горрон де Донталь вышел из опочивальни, как всегда, веселый и улыбчивый. Но все вокруг понимали, что эти дни стали для него, возможно, самыми ужасными. Он похоронил собственное дитя, которому отдал без преуменьшения всю свою долгую жизнь. Герцог знал, что Крелиос рано или поздно падет. Но, одно дело знать, а другое дело увидеть буквально своими глазами труп ребенка, прах Священного Крелиоса.

Тогда же похоронили и верного слугу Гиффа, который мог бы прожить еще с пару десятков лет, благо природа наградила этого вампира на удивление отменным здоровьем. Но, переживая за своего господина, слуга схватился в один из дней, когда Горрон заперся в спальне, за сердце и умер на руках у брата.

После всего случившегося Йева открыла для себя, что Горрон де Донталь, при всем его напускном простодушии, наверное, самый сложный и многогранный в ее жизни мужчина, умело прячущий от других свои душу и сердце. И пусть графиня Офурта была для Горрона лишь мимолетным видением в его безразмерно длинной жизни, обычным обещанием ее отцу, Филиппу, но молодая женщина все равно прониклась к плутоватому герцогу особой теплотой и стойко терпела все подтрунивания и шутки в свою сторону. Конечно же, не без обид, но терпела, и даже не подозревала, что Горрон, чувствуя в душе Йевы томление и тяжесть одиночества и тоски, делал это все с одной целью — взбодрить и растормошить девушку.

Пребывая мыслями в тягостных воспоминаниях, Йева попросила слугу выдать накидку и, одевшись в тонкий черный плащ, скрепленный серебряной фибулой ворона, вышла в город. За ней последовали трое рослых воинов, по приказу Горрона. Миниатюрная женщина теперь везде появлялась лишь в сопровождении облаченной в гвардейские доспехи фон де Тастемара охраны.

Из совсем маленького внутреннего двора, где вплотную к донжону ютились хозяйственные постройки, съедая и без того тесное пространство, она вышла по мостику в город.

— Куда вы идете, госпожа? — спросил очень вежливо страж.

— К площадке Бразегмаут, Сэм, — ответила девушка и, перекинув огненную косу через плечо, медленно побрела через город.

Сопровождавшие графиню мужчины грубо отталкивали кидающихся к госпоже нищих и безумцев. Другие же, более разумные люди, сами уступали дорогу. Йева видела все, но одновременно была слепа и смотрела сквозь толпу. Она думала об отце, Юлиане и Леонардо. Слова Горрона разбудили дремавшие воспоминания, и Офуртгос, который Йева так и не смогла полюбить, стал еще сильнее сдавливать ее со всех сторон.

Грязный холодный донжон и молчаливые жители Офурта — вот что видела она, и ничего больше. Коренное население края Вурдалаков казалось совсем другим, не таким теплым, как восточные Филлонейлы, которых в Брасо-Дэнто было в достатке. Рыжеволосый народ жил в краях куда суровее Офурта, но смог сохранить легкость, жизнерадостность и прямоту. В их волосах скакал огонь, остывая и темнея при смешении кровей, в глазах сверкали изумруды либо коричневые агаты, а умение владеть мечом, копьем и луком и давать жесткий отпор неприятелю не мешало Филонеллонцам слыть веселыми людьми с открытым и добрым сердцем.

Офуртяне же были народом скрытным, холодным, как вершины гор Астернот, и суровым. Их набожность и нетерпимость к другим религиям были настолько велики, что, ничего не имеющая против обычного поклонения Ямесу, Йева теперь презрительно морщилась от каждого упоминания этого Великого Отца. А офуртяне вставляли мольбы или восхваления их единому богу через слово.

Девушка шла по грязным улицам, нахохлившись. Она плотно закуталась в плащ, словно на дворе была не весна, а сезон Граго. Трое молчаливых охранников сопровождали графиню, переглядываясь меж собой, когда Старейшина этого не замечала.

Ничего не видя вокруг себя, Йева от покосившегося углового дома с соломенной крышей свернула в узкую улочку, которая привела бы ее на площадку Бразегмаут. Там, у пропасти, открывался вид на восток офуртской долины. Когда Офурт не был объят туманом, а это происходило не так часто, как хотелось бы, Йева любила посидеть на скамейке в одиночестве. Взором она терялась в той стороне, где находились Вороньи Земли, и мысленно раздвигала горы, проникая сознанием в родной Брасо-Дэнто. Графиня надеялась, что у отца, который пока не мог навестить ее, все наладится. По этой же причине Йева, чтобы не добавлять головных болей Белому Ворону, в ответных письмах всегда сообщала, что в Офурте все хорошо.

Когда-то давно Йева лежала в постели с Уильямом, и этот рыбак с упоением рассказывал о стройных сосновых лесах, о чистом и священном воздухе Офурта. Тогда же он, бывало, прикрывал глаза и шепотом объяснял, как пахнут разные цветы и травы, коих в Земле Вурдалаков была тьма. Златовик казался ему самым сладким ароматом на свете, а уж если добавить в букет к этому желтому растеньицу и спокушку с фиалкой, то благоухание унесет в дивный мир грез даже приземленного человека. Воспоминания о шуме горных рек, полноводных весной и летом, заставляли Уильяма улыбаться, и он убеждал Йеву, что, хоть народ в Офурте и суровый, но сам край невероятно прекрасен и обязательно понравился бы Йеве, поживи она там немного. Но вот все вышло совсем наоборот…

Графиню Офурта встретили не стройные сосны, а мрачные и темные леса, не чистый горный воздух, а ощущение тесноты и сдавливания из-за расположения Офуртгоса в узкой долине. Даже мерзкий тягучий туман, часто возникающий из ниоткуда, что было привычным делом для гор, лишь усугублял чувство одиночества.


Из-за угла каменного покосившегося дома выглянула старая женщина. Она проводила взглядом медленно бредущую Йеву, погруженную в мрачные думы, а затем пошла за ней, очень живо.

— Госпожа, — позвала негромко дама, скорее всего жена весьма обеспеченного человека.

Ее темно-синее платье с завязками впереди укрывала в плечах темная шаль, а в волосах цвета вороньего пера плясало серебро, мелькая то тут, то там из-под белого чепца. Красивые голубые глаза, опутанные густой сетью морщин, делали лицо очень живым, неподвластным почтенному возрасту.

Йева обернулась. Воины обступили худенькую графиню, злобно зыркнув на горожанку, посмевшую приблизиться к хозяйке.

— Что тебе нужно? — спросила недовольно Йева, предполагая, что она услышит очередные жалобы.

— Госпожа… Извините меня. Но. Я… Я помню Вас. Вы тогда были на площади в Вардцах, когда Уильяма забрали в Солраг.

По телу графини Офурта пробежала дрожь. Она поняла, что за женщина стояла перед ней — возраст и внешность совпадали. После тяжелого вздоха Йева махнула рукой охране.

— Оставьте нас.

После того, как трое гвардейцев решили, что чуть полная женщина в годах не будет опасна хозяйке, они удалились. Йева развернулась и медленно пошла дальше, к площадке Бразегмаут.

— Ты Линайя? — спросила графиня через плечо.

За ней следовала по пятам пожилая Линайя, понимая, что столь могущественная, по мнению жены Генри, женщина не будет прерывать свой маршрут из-за какой-то там обычной горожанки Офуртгоса.

— Да, госпожа.

— Что ты хочешь?

— Узнать про Уильяма, госпожа. Я вижу, что вы ничуть не изменились за много лет. Быть может, и Уильям остался таким же?

— Да, — Йева плотнее закуталась в плащ.

Линайя с удивлением смотрела на бледное лицо графини, которая, как ей показалось, замерзла. Но день был на удивление погожим для такого сурового края, как Офурт, а ветер и вовсе утих, и отчего эту знатную госпожу так трясло, пожилая Линайя понять не могла.

Наконец, женщины ступили на площадку. Она, имея полукруглую форму, нависала над необъятной пропастью, дно которой усеивали колючие кусты да голые камни. С Бразегмаутской скалы открывался вид на много миль вперед на раскинувшиеся перед городом сосновые леса, и в последние годы, подходя к краю каменистого обрыва, Йева стала замечать за собой странное тягучее желание наклониться вперед.

— Вы знаете что-нибудь о Уильяме? — поинтересовалась Линайя, замерев на почтительном расстоянии от графини.

— Он сейчас живет в Ноэле.

— Ноэль. Я не знаю, где это… Но у него все хорошо?

— Наверное да, — вздохнула Йева. — Я живу в Офуртгосе уже три десятилетия, но почему ты подошла ко мне только сейчас?

На лицо Линайи с мягкими и округлыми чертами легло горе, а уголки глаз повлажнели.

— Позавчера я похоронила своего мужа Генри. Я отдала долг и мужу, и отцу, и поэтому решила спросить Вас, госпожа. Я рада, что у Уильяма все хорошо и он счастлив.

Пожилая женщина нервно поправила рукава темно-синего платья, чувствуя себя не комфортно рядом с этой мрачной и словно одинокой графиней, природная красота которой приглушилась из-за болезненного вида. В лучах весеннего холодного солнца блеснул знакомый браслет.

— Уильям вернул тебе браслет? — удивилась Йева, вцепившись острым взглядом в серебряную побрякушку на запястье.

— Да, — смущенно ответила Линайя. — А… Простите, госпожа. Но откуда вы знаете про него?

Йева осталась безмолвна. Эта бывшая невеста Уильяма, а теперь уже женщина в немолодых летах, так остро напомнила графине о тех счастливых днях, когда она лежала в обнимку с рыбаком, а ее отец работал вместе с ним в кабинете, тепло общаясь, что Йеве сделалось дурно. Сложив руки на груди и впившись ногтями в локти сквозь накидку, хозяйка Офурта промолчала. Она посмотрела куда-то вдаль, на восток, туда, где долина изгибалась, упираясь в горы Астернот.

Линайя за долгие три десятилетия научилась чувствовать в людях то, что они скрывают. Она вырастила шестерых детей и собственными глазами видела, как малыши взрослеют, борясь со страхами, как эти же страхи уходят вглубь их сущности и травят всю жизнь, подобно яду. И вот теперь она различила на бледном лице рыжеволосой графини и тоску, которой иногда предавалась и сама Линайя, и страх. Это могла быть тоска по чему-то другому, но супруге Генри показалось, что ее слова про Уильяма нашли отклик в сердце женщины. Да и откуда она могла знать про браслет?

— Вы любили его? — осторожно спросила Лина, боясь навлечь на себя гнев.

По худому телу хозяйки Офурта пробежала легкая дрожь.

— Да…

— Но почему вы не вместе? Вы же такая же, как и он? — Линайя вспомнила длинные клыки и с рассеянным видом чуть отошла от графини.

— Это тебя, обычную селянку, не касается! — неожиданно сама для себя вспылила Йева. — Я тебе не сестра, не мать и не подруга, чтобы ты смела задавать такие личные вопросы!

Из-за деревьев к площадке спустился невысокий мужчина, лет двадцати. С дымковыми глазами, чуть полный, но с виду смирный и добрый, он нашел глазами Лину и вздохнул. За его спиной высились на целую голову охранники Тастемара, следующие за подозрительным незнакомцем. А внизу, из-за ноги мужчины, выглядывал совсем маленький карапуз, с ясными наивными глазками, мальчик лет так двух или трех.

— Матушка. Мы тебя все ищем, — возвестил скромно одетый в плотные штаны да светлую рубаху под черным жилетом сын Лины и Генри.

— Извините меня, госпожа, за мои глупые вопросы, — прошептала Линайя и перепуганно посмотрела на графиню.

— Уйди прочь и не смей мне больше попадаться на глаза, — с яростью в голосе прошипела Йева.