Я стираю свою тень

— Тихо, тихо, не напрягайся так, — врач приложил руку к моей груди. — Еще рано.

Я еще несколько дней назад понял, что не могу говорить, и это меня очень пугало. Страшно было остаться немым на весь остаток жизни.

— Кто же тебя так отделал? — он осмотрел мою голову, мягко вращая ее в своих руках.

Я пожал плечами.

— Ладно, сегодня обещал придти полицейский, может быть, он сможет тебя разговорить. Грудь болит? — он надавил пятерней на грудную клетку.

Боль едва ощущалась. Я отрицательно мотнул головой.

— Отлично. Восстанавливаешься неплохо, моча чистая, почки и печень в норме. Мы думали, что ты так и останешься овощем. Ну давай, выздоравливай.

Он ушел, потом пришла санитарка и установила мне капельницу в катетер. Они до сих пор добавляли мне обезболивающие препараты и какой-то транквилизатор, от которого я спал, как пожарная лошадь. Разбудил меня мужской голос. Пришел полицейский. В руках он держал планшет для документов с прикрепленными чистыми листами и ручку.

— Здравствуй, Гордей, — поздоровался представитель закона, давая понять, что знает обо мне многое. — Как самочувствие?

Я пожал плечами. Единственный красноречивый жест, который отвечал на многие вопросы.

— Ну, раз ты не можешь говорить, попробуем писать ответы, — он подсунул мне под руки планшет и вложил в правую руку ручку. — Готов?

Я кивнул.

— Замечательно. Итак, Гордей, ты знаешь, кто избил тебя?

Я занес руку над бумагой, но подумал, что повертеть головой проще, что и сделал.

— Понятно. Что ты делал на том дачном участке, на котором тебя подобрала скорая?

Я не помнил ни про какой дачный участок и пожал плечами.

— Мы проверили его. Там все говорит о том, что ты жил в нем на протяжении большого количества времени. Ты уехал из своего города и поселился в нем. Не помнишь зачем?

Я отрицательно покачал головой, совершенно не понимая, о чем меня спрашивают. Полицейский, видимо, увидел смятение в моих глазах.

— М-да, рановато я пришел. Ты жил там не один, помнишь с кем? — спросил он и заглянул мне глубоко в глаза.

Странное чувство разрядом пронеслось по телу от пяток к голове. Я не помнил никакой дачи, но знал, что со мной еще совсем недавно был кто-то рядом. Сердце заколотилось, как бешеное. Аппарат, к которому я был подключен, истерично запищал. Забежала санитарка.

— Вы обещали не давить? — упрекнула она полицейского, вводя шприцем успокоительное в трубку.

— Я не давил. У него как будто флэшбек случился после моего вопроса.

— Что случилось? — пожилая санитарка не знала значения иностранного слова.

— Воспоминание какое-то, — он поднялся и забрал у меня из рук чистые листы и ручку, потом подумал и положил их на тумбочку. — Гордей, давай ты сам будешь записывать, как только вспомнишь о чем-нибудь важном. Нам надо найти преступников, которые избили тебя. Это очень важно.

Я кивнул, с трудом дослушав его просьбу. Мне стало хорошо и захотелось спать. Когда я снова проснулся, рядом со мной сидели мои родители. Мать выглядела зареванной, а отец хмурым. Я поднял руку, чтобы они увидели, что я проснулся. Мать тут же принялась меня целовать и заливать слезами.

— Гордей, да как же так, что с тобой стряслось? Мы с отцом только сегодня утром узнали, и сразу же сюда.

Мне оставалось только пожимать плечами, иначе ответить я не мог.

— Что за твари тебя так избили? Как же таких скотов земля носит? — мать причитала, наглаживая мое лицо.

— Доктор же сказал, что у него отшибло память, — напомнил отец. — Оклемается, расскажет.

Я покивал, соглашаясь с родителем. Мне хотелось спросить, кто им сообщил о моем состоянии, но смог только промычать что-то невнятное. Мать это напугало и вызвало еще больше слез.

— Я тут поживу, пока ты не поправишься. Отец домой поедет, за хозяйством следить, а я всегда буду рядом. Даст Бог, скоро поправишься. Заберем тебя домой.

— В деревне работы много и безопасно, если не пить, — добавил отец.

Не скажу, что я обрадовался перспективе жить в деревне под присмотром родителей. Не для того я уехал от них, чтобы прожить такую же жизнь, как они. Меня напрягал их узкий кругозор и зацикленность на незначительных проблемах. Мир вокруг них развивался и менялся, а они будто этого не замечали. Всё, что их интересовало — это коровы, гуси, утки, будет дождь или нет, колорадские жуки и гусеницы в капусте. У матери еще было окно в мир в виде социальной сети, а у отца вообще ничего, связывающего с действительностью. На почве этого мы просто не понимали друг друга, вызывая взаимное раздражение.

Я покивал головой, будто согласился. Мать погладила мне лоб.

— Вот и хорошо. Работу тебе какую-нибудь в агрофирме найдем, невестку. У нас сейчас много незамужних. Нормальные мужики разъехались по городам да вахтам, а бабы остались. Выбрать есть из чего, даже если немым останешься, все равно возьмут.

От радужных перспектив захотелось скорее потерять сознание. В этом были мои родители. Дальше своей деревни видеть ничего не хотели. Я пожал теплую материнскую ладонь, чтобы она решила, что я ее поддерживаю, и успокоилась. Она так и поняла.

— Мы хотели тебе апельсинов купить, но доктор сказал, что тебе нельзя пока. Так что мы без гостинца. Как только можно будет, я тебе куплю и принесу. Кстати, там твои вещи лежат. Нам сказали, что их можно пока забрать, постирать. И карточка есть, можно будет ею воспользоваться? — спросила мать.

У них, конечно, денег всегда было в обрез, поэтому я согласно кивнул. Потянулся к тумбочке, чтобы взять в руки планшет с ручкой. Мать поняла мое намерение и подала их мне. Я нетвердой рукой написал четыре цифры, означающие код банковской карты. По моим воспоминаниям на ней должны были лежать деньги, собранные мною за десять месяцев, около тридцати тысяч рублей.


— А там деньги есть? — поинтересовался отец.

Я кивнул.

— Не переживай, напрасно тратить не будем, только на тебя, — трогательно пообещала мать. — У нас там тоже траты большие, корма покупать надо, цыплят.

В палату зашла санитарка и показала на время.

— Ладно, сынок, мы пошли, — мать поцеловала меня в лоб.

Отец подошел и пожал мою вялую ладонь.

— Выздоравливай, — пожелал он мне скупо, но по-другому не умел. Всегда стеснялся проявлять чувства на людях.

— Я приду завтра в это же время, в часы приема, — пообещала родительница.

Я кивнул и помахал им рукой.

С каждым новым днем я чувствовал улучшения. Мне разрешили вставать, ходить, затем делать зарядку, есть нормальную пищу. Вначале я испытывал головокружение и слабость от всего, но постепенно окреп. Меня перевели в палату, в которой лежали шесть человек. Меня сразу окрестили немым, потому что говорить я так и не научился. Мой язык превратился в чужеродный орган. Мать купила мне книгу для обучения языку жестов. От нечего делать я изучал ее, и кое-чему научился.

Однажды пришел следователь и показал мне телефон, который я не признал. Он сказал, что его нашли в том дачном участке, где и меня. Сим-карта в нем была не моей, и потому принадлежность его мне была под вопросом, хотя вроде бы и очевидна. У телефона не было никакой блокировки. Мы покопались в нем, чтобы найти что-нибудь значимое для моей памяти. В книге звонков остались несколько номеров. В основном звонки были сделаны на один номер.

— Сим-карта с этим номером так же официально не зарегистрирована, — сообщил мне следователь.

Я пожал плечами, не зная, что ответить на это. Тогда он открыл галерею и показал мне единственный снимок. На фоне ореола света, бьющего из окна, виднелся обнаженный женский силуэт. Точеная фигура с поднятыми вверх руками, удерживающими хвост из волос. Меня задел этот снимок. Я почувствовал к нему какую-то причастность, вызывающую растекающееся по телу тепло, как от забытого приятного события. Долго смотрел в экран, стараясь поймать воспоминание, но так и не смог. Мне осталось только глубоко вздохнуть. Следователь понял, как мне тяжело даются воспоминания.

— Мутное дельце, — произнес он. — Записывай, если вспомнишь.

Я кивнул. Он ушел, а у меня остался на душе ком необъяснимых чувств, вызывающий томление и беспокойство. Это очень неприятное состояние, когда ты не можешь понять причину зародившихся чувств. Я метался по больничному коридору, нарезая круги. Закрывал глаза и представлял себе силуэт девушки, и каждый раз меня накрывало волной чувств. Она была знакома мне, но как и откуда мог знать ее, я не представлял. На складе, в магазине или дома ее не было.

Уже стемнело. Больница отошла ко сну, и только на посту светился огонек лампы, освещая читающую книгу медсестру. Она краем глаза следила за мной. Не выдержав моей круговерти, она подошла.

— Гордей, давай я тебе таблетку для сна дам, — предложила она.

Я хотел вначале отказаться, но потом решил, что так будет лучше. Сам я мог и не уснуть, что назавтра вызывало бы у меня потерю сил и сонливость. Я согласно кивнул. Она протянула мне половинку маленькой таблетки и стакан воды. Я запил лекарство, не спросив даже, что это такое.

— Ты чего такой сегодня? — спросила она с неподдельным интересом.

Как мне было объяснить ей, что у меня перед глазами пытается возникнуть какое-то воспоминание, прямо вот-вот, но ничего не получается. Какой-то битый файл, который никак не удается восстановить имеющимися средствами. При помощи жестов и выражения глаз, изобразил душевные терзания, рассмешив медсестру. Я поблагодарил ее, потрогав плечо, и пошел спать.

Уснул, наверное, когда лекарство начало действовать. Мне сразу же приснился сон. Огромная пустыня из белого песка без барханов. Я стоял в одиночестве и не знал, что мне делать и куда идти. Бесцельно покрутился на месте, и даже будучи во сне, заметил одну странность: солнце стояло в зените, но на песке отражалась моя тень, по размеру примерно соответствующая моему росту. Решение идти куда-нибудь напрашивалось само собой. С каждым шагом тень, отбрасываемая мной, становилась всё короче, хотя солнце продолжало висеть над моей головой. А когда она почти исчезла, замерев перед пальцами ног, я увидел впереди прямоугольный предмет, едва различимый на фоне белого песка.

Направившись в его сторону, вскоре увидел, что это небольшое зеркало, размером со старое трюмо, только зарытое в песок для опоры. Издалека мне показалось, что я вижу свое отражение в нем, но чем ближе подходил, тем меньше узнавал себя. Вернее, это был и не я вовсе, а какая-то девица с белыми волосами, одетая в облегающий серебристый костюм. Я подошел вплотную к зеркалу. Не мое отражение смотрело на меня и улыбалось знакомой до боли улыбкой. Откуда я знал ее? Почему она такая красивая и смотрит на меня с интересом? Мне хотелось прикоснуться к ней, но я не решался, стыдился себя перед ее совершенством.

Красавица вдруг начала хмуриться. По щеке потекла бриллиантовая слезка и звонко упала на пол по ту сторону зеркала. Девушка посмотрела на меня с обидой и жалостью и начала разворачиваться, собираясь уйти. Я не хотел этого, но не знал, что делать. Моя тень, как живая, удлинилась и легла под снование зеркала, зарывшись головой в песок. Красивая белокурая девушка стояла вполоборота и чего-то ждала от меня. Чего? Что я мог сделать для нее? Она была богоподобна, а я слишком человек.

И тут что-то щелкнуло у меня в мозгах, как будто кто-то переключил рубильник. Я сделал шаг вперед, наступив на свою тень, которая в страхе быть раздавленной исчезла. Девушка расплылась в улыбке и снова развернулась ко мне. Я подошел вплотную и протянул вперед руку. Она синхронно повторяла за мной движения, как будто и была моим отражением. Наши руки соприкоснулись. Вместо стекла я почувствовал ее живое тепло.

От нее ко мне пошла волна, накрывшая меня воспоминаниями. Я вспомнил всё.

— Айрис! — я открыл глаза и услышал собственный голос, отраженный эхом от стен палаты.

— Заткнись! — раздался голос в темноте. — Это ты, глухонемой?





Глава 18




Я вспомнил. Я всё вспомнил до мельчайших деталей, начиная с того дня, когда с неба на меня свалилась прекрасная Айрис. Во сне она была как живая. Почему она ни разу не навестила меня? А что если с ней тоже случилось что-то плохое? Я потерял покой. Ждал следователя, как никого другого, чтобы поинтересоваться, что он знает о ней, и попросить свой телефон из вещдоков, чтобы позвонить ей. Удивительно, но с возвращением памяти вернулся и совсем другой «я». Те черты, что я наработал во время знакомства с Айрис, дремавшие до возвращения памяти, проявились в полной мере.

Лечащий врач пришел в восторг от моего неожиданного прогресса, и, разумеется, все лавры приписал себе. Тут же приперся целый отряд студентов-медиков посмотреть на меня и послушать в моем присутствии о новой методике возвращения памяти безнадежно больному пациенту. А я уже задумал побег из больницы. Делать мне здесь было больше нечего, кроме как изображать счастливый случай исцеления.

Моя мама, узнав о том, что ко мне вернулась речь, крайне обрадовалась. Я сообщил ей, что собираюсь покинуть больницу, и нуждаюсь в одежде и деньгах. Она расстроилась вначале, что я не собираюсь возвращаться в деревню, но, видя мой решительный настрой, успокоилась.

— Ты повзрослел, Гордей, — заметила она.

— Это потому, что больше не живу с родителями, — признался я, умолчав, что недолгая жизнь с космической преступницей изменила меня кардинальнее всего.

— Куда ты теперь?