Я иду искать

«Реставрация» оказалась длинным, низким, обшитым зелёным металлом зданием у просёлочной дороги. Оно было огорожено проволочной сеткой, на крыше вилась колючая проволока. На воротах стоял кодовый замок, но кода я не знала, а внутри здания было темно.

На этой же территории располагался и дом Тига. Это я знала с тех времён, когда выплачивала его ипотеку. Маленький красный кирпичный домик за забором. Гравийная подъездная дорога раздваивалась; следуя по развилке, я добралась до парковки, где стоял старый Мустанг — приземистый, тёмно-синий, сияющий зверь. Припарковалась за ним.

У дома не было крыльца, не было навеса, лишь бетонная плита перед дверью. Свет не горел. Я прошла по лужайке, мокрой от утренней росы, и, хотя воздух был тёплым и влажным, меня трясло. В горле ощущался кислый вкус того вина. Я столько раз представляла, как прихожу в этот дом, но не в таких обстоятельствах. Не в таком настроении. Стыд и боль, которых я ждала, я ощущала тоже, но на них накладывались тысячи других чувств.

Дрожащей рукой я нажала кнопку звонка, и он залился услужливым визгом. Я ждала, но в доме было всё так же темно и тихо. Тот Тиг, которого я знала, был настоящей совой, но много ли от него осталось? В юности он не ложился допоздна, порой всю ночь, особенно в полнолуние. В такие ночи он бросал камни в моё окно и шептал: Умру за свиную отбивную. Сейчас огромный диск луны, чуть заметно убывающий, низко висел в светлеющем небе. Края блестели серебром. Может быть, в полнолуние Тиг по-прежнему хочет есть, не может уснуть? Вдруг его нет дома, он где-нибудь бродит?

Я вновь надавила на кнопку. Дважды. Спустя полминуты заколотила в дверь, и загорелся свет. Я уронила руки, они сами собой принялись сплетаться и расплетаться. Я не могла их успокоить.

Мне пришла в голову глупая мысль — стоит мне его увидеть, и я сразу же всё пойму. Прошло четверть века, но нет любви сильнее, чем первая любовь. Сколько часов я провела, разглядывая лицо Тига, изучая его углы и плоскости? Я знала, как любое из чувств отражается на этом лице. Если он подослал ко мне Ру, его тёмно-зелёные глаза сузятся, зрачки поднимутся вверх. Он сожмёт губы. Большими пальцами упрётся в костяшки указательных.

А если не он её подослал, каким станет его лицо? Что он почувствует, увидев меня на крыльце?

Этого я не могла даже представить.

Услышала шаги. Ближе и ближе. Мне показалось, моё дыхание оборвалось.

Дверь распахнулась, петли громко скрипнули.

Он на ходу одевался, и прежде чем успел прикрыть живот, я увидела на нём татуировку. Натянул простую белую майку — Дэвис надевал такие только под рубашки на пуговицах.

Тиг был по-прежнему тощ, как проволока, и старые пижамные штаны свисали с узких бёдер. Дурацкие штаны бананового цвета, в крошечных мультяшных обезьянках. Его лицо, такое знакомое, было помято от сна. Безумные кудри всё так же торчали во все стороны. В бледном свете они казались бронзовыми, и я увидела, что в них появились серебряные нити.

Он потёр глаза и посмотрел на меня.

В этом взгляде не было ничего. Не было даже раздражения оттого, что Тига разбудили. Лишь спокойная вежливость.

— Опять ворота заклинило, или вы код забыли? — спросил он, потом моргнул, вновь посмотрел на меня, словно пытаясь вспомнить моё имя. — Вы… извините. Просто очень рано. Вы тут рядом живёте?

— Тиг, — сказала я и осеклась. Просто смотрела на него, не в силах больше произнести ни слова.

Услышав мой голос, он вновь моргнул. Словно лишь теперь проснулся.

— Смифф? — спросил он наконец. — Смиффи, это ты?

Я подняла подбородок.

— Привет.

Он покачал головой, не веря, а может быть, стряхивая остатки сна. Потом шагнул ко мне так быстро, что я испугалась. Закрылась руками, защищаясь, но он склонился ко мне и сжал в крепких объятиях. Мои руки мешали, и это, кажется, его рассмешило. Я кое-как высвободила их, обняла Тига. Он чуть приподнял меня над землёй, я болтала ногами, пока он не поставил меня на место. Потом прижалась лицом к его груди, и он пах в точности как прежний Тиг — немного марихуаной, немного металлом.

— Чёрт, Смиффи. Хочешь вафлю? — спросил он, как будто не было этих тысячи лет и мы не спали всю ночь, мы играли песни, мы были группой «Сон-трава». Будто светало, и мы очень проголодались, и через полчаса начинались уроки.

В его объятиях я осознала, как отчаянно мне хочется, чтобы он не был замешан в схеме Ру. Конечно, если я была бы его жертвой, он узнал бы меня? Он просто не мог работать с ней. Я так сильно этого хотела, что не доверяла сама себе.

— Нет, спасибо, — ответила я. Мой голос был скрипучим, как его дверь.

Наконец он разжал объятия, отошёл на расстояние вытянутой руки, впился глазами в моё лицо, будто изголодавшись по этому зрелищу.

— Господи. Ты по-прежнему выглядишь как… ты.

Я покачала головой, вновь ощущая давний стыд.

— Нет, что ты. Я на двадцать лет старше. И на пятьдесят килограмм худее.

— Да, но ты всё равно… — он помолчал, подбирая слова. — Я не знаю, как ещё сказать. Ты выглядишь как ты. Ты — это ты, — он улыбнулся, будто сказал что-то приятное. Его руки на моих плечах были такими тёплыми, он смотрел на меня так пристально, с таким удовольствием, что всё это казалось безумием. Должно быть, он тоже это почувствовал, потому что опустил руки и, рассмеявшись, сказал:

— Блин, заходи. Мне бы надо… извини. Я спал. Хочешь кофе? Мне нужно выпить кофе, — он широко распахнул дверь, но я осталась стоять, где стояла. Меня трясло, на глаза наворачивались слёзы. Странно, что зубы не стучали.

— Почему ты рад меня видеть? — спросила я. Он моргнул, покачал головой.

— Ах, Смифф. Я так давно хотел тебя увидеть. Очень хотел. Я должен был сам прийти к тебе. Это уж точно. Мой косяк. Прошу тебя, заходи.

Он провёл меня в маленькую гостиную, вполне в стиле Тига. Прежнего Тига. Там царил беспорядок, но не бардак. Повсюду были книги — грудились на полках, громоздились высокими стопками у камина и дивана. На низенькой стопке журналов «Национальная география» на кофейном столике стоял кальян, рядом с ним — трубка для отвода воды и ещё две раскрытые книги обложками вверх. Одинокая лампочка заливала комнату мягким золотистым светом. Диван и стулья разделяли комнату пополам. На второй половине высилась барабанная установка, стояли две больших и одна маленькая электрогитара, пять гитарных стоек. На самой дальней стоял древний «Фендер». Я его где угодно узнала бы.

Кухня оказалась маленьким, тёмным квадратом; от комнаты его отделяла барная стойка. Тиг обошёл её, свет решил не включать. Я прошла вслед за ним, шлёпнулась на стул. Позади большой кофемашины на стойке стоял пластмассовый мерный кувшин с водой. Тиг налил воду в кофемашину, и не прошло и пары секунд, как она загудела.

— Да ты фанат, — такие кофемашины я видела лишь в кафе. Дома никто не держал ничего подобного.

— Ха, у меня вместо крови в жилах течет кофе, — сказал он.

Вряд ли здесь жила какая-нибудь женщина. Тем более Ру с её шёлковыми халатами и набросками Пикассо. Может, порой бывала здесь, как в домике Спрайта, но её вещей я не увидела.

Опустила глаза, посмотрела на ладони Тига. Обручального кольца не было. Костяшки пальцев почернели от копоти или масла. Он заметил мой взгляд, улыбнулся, сжал руки в кулаки, чтобы показать мне остатки старых-престарых татуировок. Тех татуировок, которые делают в тюрьме. В горле у меня что-то сжалось, и я увидела простые печатные буквы, по одной на каждом пальце. На правой руке — L O V E. Чтобы разглядеть надпись на левой, мне пришлось прищуриться.


— LOVE… CAKE[11]? — я улыбнулась, пусть даже это была совсем невесёлая история.

— Ага. Это шутка такая. Ну, знаешь, плохие парни колют LOVE/HATE[12]?

— А ты наколол LOVE/CAKE?

— Мне было семнадцать, и это показалось мне смешным, — виновато сказал он, потом добавил: — К тому же я не хотел писать на своём теле гадости.

Это мне понравилось. Слишком понравилось. Я опустила взгляд.

Он повернулся ко мне спиной, открыл шкаф, забитый посудой всевозможных форм и расцветок. Вынул две первые попавшиеся кружки, наполнил их кофе.

— Всё ещё любишь сахар и сливки? — спросил он. — Кажется, у меня было молоко.

— Можно безо всего, — сказала я. Вот уже полтора года я жила без кофе, спасибо Оливеру. От кофеина он становился гиперактивным. Но сейчас эта жизнь казалась такой далёкой.

Тиг обошёл стойку, поставил на стол кружки — на его была карта мира, на моей — надпись «Лучшему в мире папе».

— У тебя есть дети? — спросила я.

— Насколько я знаю, нет, — ответил он вполне в духе Тига Симмса. — А у тебя?

— Двое. Приёмной дочери, Мэдисон, пятнадцать, а восемь месяцев назад я родила мальчишку. Оливера.

— Восемь месяцев? Блин, да ты классно выглядишь, — сказал он.

Хорошо, что моё похудение для него почти ничего не значило. Кто угодно другой непременно поднял бы эту тему. С тех пор как я сбросила вес, люди говорили об этом снова и снова. Изумлялись, восхищались, спрашивали, как я это сделала. Я ни разу не сказала правду. Ни разу не ответила: Я съедаю в день меньше пятисот калорий, потом меня рвёт, а потом я принимаю слабительное. Говорила какую-то чушь о том, что надо больше двигаться, и меня начинали восхвалять, будто я победила рак. Тиг ни слова об этом не сказал. Он просто был рад меня видеть.

— Подожди секундочку, — сказал он, — я только проснулся.

Поставив кружки на стойку, он скрылся в дальней части дома. Я услышала, как бежит вода.

Я сделала глоток кофе. Здесь время ощущалось совсем по-другому. Будто я приехала в прошлое, туда, где мне вновь было пятнадцать, оказалась в том месте, где мы с Тигом дружили. Ещё до того, как всё испортилось. Будто сейчас мы ещё не разрушили то, что нельзя было починить.

Пока он был в душе, мне следовало бы обойти квартиру, поискать признаки Ру. Но теперь, когда я его увидела, мне было так трудно воспринимать его как преступника. Я не хотела задавать вопросы о Ру, о шантаже, о том, ненавидит ли он меня — неважно, что сказали мне его руки. Не хотела. В свете его удивительной радости от встречи со мной мне хотелось узнать только одно. Почему он поцеловал меня столько лет назад. Тогда я думала — из жалости или под действием алкоголя. Мама хорошо объяснила мне, что жирных девочек не целуют, не обнимают, не любят. Но теперь я больше ей не верила. В разные периоды жизни еда имела для меня разное значение, но при весе в сорок пять кило я заслуживала любви так же мало, как при весе в девяносто.

Теперь моё тело больше меня не беспокоило, и я наконец осмелилась задать себе вопрос — любил ли он меня?

Я должна была лечь с ним на тот матрас. Может быть, мы снова целовались бы, или обсуждали пьяные глупости, или уснули бы бок о бок. Если бы я только могла…

Я видела другое развитие событий, другой мир. Тот, в котором миссис Шипли нарезала круги по городу, пока её беспокойный малыш не уснул, а потом все они как ни в чём не бывало поехали домой. В этом мире я была бы совсем другой Эми. Моя семья не переехала бы в Бостон. Мы с Тигом закончили бы школу, поступили в разные колледжи, перестали общаться. Или нет. Мы могли бы остаться друзьями. Приезжали бы домой на лето. Снова и снова целовались бы, много раз, много лет.

Может быть, сейчас я растила бы кудрявых детей в этом доме возле автомастерской. А может быть, он собирал бы Лексусы, а я изучала литературу во Франции. Я не знала, как могла сложиться наша жизнь. Я знала только, чего никогда бы не случилось.

В том, другом мире я никогда не встретила бы Шарлотту. Она не подарила бы мне Дэвиса. Они с Мэдди нашли бы другую маму. А Оливер? Он никогда не родился бы.

Я ни за что не хотела бы мир, в котором не было Оливера. Ни за что на свете. И всё-таки я хотела знать — любил ли меня Тиг? Хоть немного?

Он вернулся. Теперь на нём были джинсы и футболка с логотипом «Реставрации». Сел напротив меня. Места было мало, наши колени соприкасались, я чувствовала его свежее мятное дыхание.

— Мне нужно многое тебе сказать, — пробормотал Тиг. Он всегда был болтуном. Фонтанировал идеями, размахивал руками, бурные жесты служили пунктуацией.

— Мне тоже. Мне очень многое нужно сказать.

Сидя так близко, я даже в сумрачном свете видела, как он постарел. На щеках появились глубокие морщины, словно скобки у рта. В уголках глаз — складки. Я надеялась, это оттого, что он много улыбался. Зубы он не исправил, резцы по-прежнему чуть выдавались вперёд.

— Почему ты выплатила мою ипотеку? — спросил он.

Конечно, он знал, что это сделала я. Ру знала.

— Я перед тобой в долгу, — сказала я тихо. — Когда ты понял, что это я?

Он покачал головой.

— Не сразу. Я был слишком счастлив, чтобы задаваться вопросами. Уже думал, всё, придётся закрываться, и тут бабах! Случилось чудо! Кто смотрит в рот дарёному коню? Спустя несколько недель мы с ребятами, с моей группой, играли ту песню «Pixies», Monkey Gone to Heaven — Господи, ты так любила эту песню.

— Я помню, — сказала я.

— Ну вот, я пел эту песню и думал о тебе. Я всегда думаю о тебе, когда мы играем «Pixies». И я подумал: да это Смиффи. Это может быть только она. Потому что куча денег не падает на голову ни с того ни с сего. Их нужно искать. Тогда я захотел тебя увидеть. Поблагодарить. Спросить, почему ты мне помогла.

Это меня удивило. Конечно, он знал, почему я ему помогла. Или он врал? Я по-прежнему была уверена, что их пути с Ру на определённом этапе пересеклись. Он рассказал ей всё обо мне. О нас, о том, что мы сделали. Иначе картина не складывалась. Но зачем он выдал меня Ру, если не злился, не хотел отомстить? Если был мне благодарен? Картина всё равно не складывалась.

— Тиг, — сказала я, глядя в чашку с кофе, потому что не могла смотреть ему в глаза. — Ты знаешь почему. Я была перед тобой в долгу. И сейчас всё ещё в долгу.