Я иду искать

— А если воспоминания вернутся, как сказал тот детектив?

Мать покачала головой.

— Что бы ты ни вспомнила, доверять этим воспоминаниям нельзя. Их вбил тебе в голову полицейский. Оставь эти мысли в покое. Не говори о них. Ни с кем. Никогда. Дело не только в тебе, Эми. Если ты признаешься, ты испортишь карьеру отца, а я уже и так чувствую чужое осуждение. Твой брат… у него большое будущее. Ты и так достаточно испортила нам жизнь.

— Но, если Тиг не был за ру… — начала я, и она отдёрнула руку. Её голос, только что почти умоляющий, стал холодным и презрительным.

— Эми, перестань драматизировать и строить из себя мученицу. Не надо романтических поступков. Это будет выглядеть жалко. Из тебя не выйдет Джульетты, — она скользнула взглядом по моему телу. — Ты меня поняла?

Я прекрасно её поняла.

И, прости меня Господь, я сделала так, как она велела. Я проглотила свои чувства и позволила им проскользнуть глубоко-глубоко. Они наполнили меня, как ком глины, проникший в желудок.

В глубине души я верила, что всё может решиться и без меня, само собой. Я вела себя достаточно подозрительно, чтобы этот отечески добрый детектив сказал кому-нибудь: Мы всё неправильно поняли. Теперь-то я вижу! За рулём была Эми.

Я ответила бы: Может, и так, но я ничего не помню, — и правосудие само бы свершилось.

Но никто больше не говорил со мной об этом. Ни полицейские, ни адвокат, ни моя семья. Тиг понес наказание за чужое преступление, и никто не сказал мне об этом. Я узнала новости из журнала. Я понятия не имела, куда его отправили, что с ним случилось. У меня не было ни его контактов, ни общих с ним друзей, а звонить его матери или бывшему отчиму было слишком стыдно. Отец нашёл работу в Бостоне, и мы туда переехали.

Следующие три года — а именно столько дали Тигу — я не могла есть. Еда слишком долго меня успокаивала, а я не заслуживала спокойствия. Я хотела ощущать голод. Это сердитое бушующее чувство внутри меня стало моим наказанием.

Я худела, бледнела, слабела, кожа, прежде плотно обтягивавшая тело, теперь повисла, и наконец я стала похожа на ту дочь, которую, возможно, хотела бы моя мать. Но после того, что я совершила, её взгляд на миг останавливался на мне и ускользал, не задерживаясь, словно мои границы по-прежнему на два фута выходили за пределы нынешних очертаний. Внутренности разъедал стыд, он разбухал во мне и вокруг меня, облепляя снаружи и изнутри, а для матери жир и стыд были почти синонимами.

Я так и не смогла наладить отношения с родителями. Сейчас они сводились к равнодушным поздравлениям по телефону с Рождеством или днём рождения и пустым словам о том, что надо бы как-нибудь собраться.

Теперь у меня была своя семья, и в ней всё было иначе. Я позволила Мэдди быть той, кем она хочет — своевольной, порой неуправляемой; Оливер рос в атмосфере спокойствия и обожания. Дэвис не боялся рассказать мне о том, как хотел, чтобы от него ушла жена, хотя её уход до глубины души ранил его ребёнка. В нашем доме царили любовь и понимание, но себя настоящую я в этот дом не пускала.

Я так и не рассказала Дэвису свой страшный секрет. Я выключала свет, когда мы занимались любовью, чтобы он не увидел на моём теле следы от растяжек. Я не рассказала ему о ночи, когда погибла миссис Шипли, и о моменте, когда в полубессознательном состоянии проскользнула за руль.

Вот почему на меня так повлияла игра Ру. Не джин, не сила её обаяния. Глубоко внутри я ощутила, что она видит всю мою подноготную. Она смотрела на меня так, будто понимала, что именно я способна совершить и выдержать. Это пугало, но отчасти даже нравилось. Я ощутила порыв выпить ещё джина, поднять футболку и показать ей чуть заметные белые следы на груди и животе, выпустить правду на волю. Разве не от этого меня спасал дайвинг? Я погружалась с головой, пусть и не в правду, а в воду, спокойную, не страшную.

По опыту я знала — нужно всего лишь дождаться, пока пройдёт это чувство. Люди часто говорят: не знаю, как она с этим живёт! — но при этом сами мирятся с гораздо худшими явлениями. Никто не держит за руку свой самый страшный грех. Наши поступки тяжелы, и мы лишь ждём, когда они пойдут ко дну. С каждым днём они погружаются всё глубже, в такие тёмные места, куда не может добраться свет. Всё, что мне оставалось — ждать. Всё плохое, я знала, погрузится во мрак, потому что так всегда и бывает.

Всё, что мне оставалось — печь пирог. Распечатывать план окрестностей. Возвращаться на работу в «Школу Ныряльщиков». Кормить малыша. Заниматься своими делами и ждать, когда пройдёт время.

Сегодня следовало заняться Мэдисон.

Я намеревалась всерьёз поговорить с ней о мальчиках, машинах и вранье. Накрутив себя, я едва не вознамерилась прибегнуть к суровому методу — запретов и дополнительных домашних обязанностей — но, в конце концов, решила так не поступать. Мэдди — не я, а Лука — не Тиг Симмс. Подумаешь, проехали две мили в крутой машине в солнечное утро, абсолютно трезвые. Нормальное поведение подростков. Именно так его и нужно воспринимать, а не исходя из собственного прошлого.

Я играла с Оливером в «Ку-ку» в гостиной, когда наконец распахнулась дверь и Мэдди, как обычно, громко топая, промчалась по деревянному полу.

— Я дома! — завопила она.

— Ну-ка иди сюда, — сказала я. — Надо поговорить.

Я поднялась, взяла Оливера на руки. Мэдди прошла в гостиную, вслед за ней — Лука. Этого я не ожидала. Оливер радостно завертелся, засиял глупой улыбкой в два зуба, увидев сестру. Он был без ума от Мэдди.

— Помнишь Луку? — спросила Мэд, подходя к нам, чтобы пощекотать Оливеру животик. — Привет, вонючка, — её щёки разрумянились от удовольствия.

Лука безразлично махнул мне рукой и прислонился спиной к барной стойке. В идеально скроенных джинсах и мартинсах он был похож на молодого бога.

— Привет, Лука. Хорошо, что ты пришёл, — соврала я. На самом деле мне нисколько не хотелось, чтобы хоть что-нибудь, связанное с Ру, приближалось ко мне ближе, чем на милю. Но мне нужно было это сделать. Я постаралась говорить дружелюбно, но твёрдо. — Я расскажу тебе о наших семейных правилах. Мы не разрешаем Мэдди кататься на машине с несовершеннолетними водителями. Ребёнку нужно потренироваться по крайней мере год, прежде чем он может возить других детей. Тем более нашу дочь. Это ясно?

— Да, мэм, — ответил он, чем сильно меня удивил. Мэм. В этом слове даже не было иронии.

Щёки Мэдди из розовых сделались алыми. Узнав, что её поймали с поличным, она глазами умоляла меня не позорить её, не выгонять мальчишку из дома. Оливер по-прежнему тянулся к ней, и она взяла его на руки, зарылась пылающим лицом в маленькую шейку.

— И давно у тебя права? — спросила я Луку.

— Хммм… — ответил он, задумавшись, потом пожал плечами. — Меньше года.

Это ещё куда ни шло. Значит, ему лет шестнадцать. Старшеклассник.

— Мы поняли друг друга? — спросила я обоих.

— Прости меня, Чумачеха, — Мэд придвинула лицо к мордочке Оливера и улыбнулась. — Меня казнят на рассвете? Можно мне попрощаться с юным братом? — она шумно чмокнула Оливера в щёчку, и он захихикал. Я не смогла сдержать улыбку, глядя на них.

Отчасти мне хотелось наказать Мэдди и выставить Луку за дверь, но так было бы нечестно. К тому же где-то через час должна была позвонить мамаша Мэдди. Лаура жила в Бирмингеме и, пока находилась под надзором, могла лишь звонить раз в неделю и навещать Мэдди раз или два в год. Вполне вероятно, она могла вообще не позвонить, что тоже было бы ужасно, но также возможно, что она могла позвонить очень поздно, или пьяная, или и то и другое. Тогда нас ожидала тяжёлая среда. Но сегодня был только вторник, и Мэдди, в компании этого мальчишки, глупо улыбалась, кокетничала и целовала малыша.

— На этот раз Лютик не съедят мурены, — сказала я, и она ухмыльнулась.

— Иди к мамочке, — сказала она Оливеру. Я протянула руки и взяла его. Мэдди, повернувшись, потянула Луку за футболку из комнаты.


— Куда вы собрались? — спросила я. Она замерла.

— Наверх. Хочу показать Луке одно видео…

— Принеси айпад сюда, — отрезала я и строго посмотрела на Луку. — Ещё мы не разрешаем Мэдс водить мальчиков в спальню, — при слове «спальня» Мэдди вновь смерила меня страдальческим взглядом, но сдаваться я не собиралась. — Сидите тут. Поешьте. Я пирог испекла.

Вид у Мэдди стал такой, будто она надеялась, что земля разверзнется и поглотит её, а может быть, меня. Но Лука был подростком, и еда его заинтересовала.

— Круто, — сказал он.

— Молока? — предложила я.

— О Господи! — воскликнула Мэдди, но Лука одновременно с ней сказал:

— Да, пожалуйста.

Я стала доставать посуду, и салфетки, и пирог, и одной рукой разливать молоко с «помощью» малыша. Лука бродил мимо нас, осматриваясь. Мэдди, плюхнувшись на стул возле барной стойки, метала в меня испепеляющие взгляды, надеясь выгнать из кухни.

— Как классно, — заметил Лука, разглядывая висевший над диваном коллаж — восемнадцать фото морских животных. Он указал в центр, на яркого красно-оранжевого моллюска. — Кто это?

— Голожаберный моллюск, — сказала я, и Лука рассмеялся. — Да, странное название. Это маленькие моллюски без раковины, они бывают всевозможных безумных расцветок и форм. Хочешь — верь, хочешь — нет, но вот этот маленький сине-белый господин с крыльями — тоже голожаберный.

— Вот это и это — одинаковые животные? — он с удивлением переводил взгляд с одного моллюска на другого.

— Ага. Эти фотки Чума делала. Она инструктор по дайвингу, — сказала Мэдди гордо, сама того не желая.

— Правда? — он через плечо окинул меня взглядом, полным уважения. Указав на маленького блёклого осьминога, добавил: — Это моё любимое животное. У меня в детстве был плюшевый осьминог. Я везде таскал его за собой, пока у него не отвалились все щупальца.

— Это фото сделала Мэдс, — сказала я, и Лука с таким же уважением посмотрел на неё.

— Ты тоже занимаешься дайвингом?

— Ага, — ответила она, заправив кудряшку за ухо и смущённо улыбаясь. — В десять лет получила сертификат, до этого тоже ныряла, в бассейне.

— Как круто! — воскликнул Лука, и Мэдди умоляюще посмотрела на меня.

— Чума и тебя научит, хочешь?

— Я буду очень рад, — Лука сел рядом с Мэд, и его грациозная поза составила резкий контраст с её ссутуленной фигурой. Откусив огромный кусок пирога, он сказал с набитым ртом: — Офигенно!

Потом, проглотив и повернувшись к Мэд, добавил: — А моя мама ничего не печёт.

Я поверила. Трудно было представить, как Ру в фартуке облизывает миксер.

— Из-за поста?

Лука недоумённо посмотрел на меня, и я уточнила:

— Ну, знаешь, пост — это перед Пасхой, когда нельзя есть конфеты или материться…

Он пожал плечами, и я поняла, что Ру не особенно верующая. В то же время мне стало стыдно — чего я прицепилась к ребёнку? Лука — вполне приличный «молчаливый наблюдатель», и манеры у него куда лучше, чем могли быть у сына такой сучки. Но мне всё же хотелось узнать о ней побольше.

— Или вообще никогда?

Он пожал плечами.

— Мы дома даже хлеба не держим.

— А твоя мама… — начала было я, но меня перебила Мэдисон.

— Пошли в подвал. Там на компе видео посмотрим.

Со спальней ежу понятно, но я не знала, как воспримет Дэвис решение его дочери уединиться с мальчиком в подвале. Мы ещё не обсуждали этот вопрос, потому что до сегодняшнего дня не было необходимости. На мой взгляд, на удобной кушетке можно было залететь ничуть не хуже, чем на кровати, а Лука, каким бы вежливым ни казался, был всего лишь шестнадцатилетним мальчишкой. Но, может быть, я перенесла на него свою неприязнь к его матери. Стала бы я думать то же самое про другого мальчишку, который захотел бы посмотреть с Мэдс видео в подвале?

— Ладно, ладно, — смягчилась я, — намёк поняла. Иди за айпадом, Мэдди, и можете сидеть в гостиной. Не буду вам мешать.

Я направилась в свою комнату, чтобы дочитать «Дом Мирта». Оливер ворочался на коврике, полусонно ворча. Он спал три раза в день и, когда ему не мешали, был просто идеальным ребёнком. Когда я вышла из гостиной, подростки стали шумнее и увереннее. Их разговор доносился до меня, и, хотя я не могла разобрать слов, только интонацию, было очевидно, что они нравятся друг другу. Может, как мальчик и девочка, может, просто как друзья, но беседа звучала жизнерадостно и непринужденно.

Так же было и у нас с Тигом. Оба изгои, мы начали с совместной лабораторной работы, но внезапно обнаружили, что нам удивительно легко общаться. Между нами возникла мгновенная, простая химия, и я ощутила этот чуть слышный щелчок, который раздаётся, когда встречаешь своего человека. То же самое было и с Шарлоттой. Она была умной, смешной, очаровательно суетливой, и в наших разговорах никогда не возникало неловкой паузы. По всей видимости, в гостиной зарождалась новая, крепкая дружба. Я покачала головой и принялась за книгу. Читала, пока Оливер не заворчал.

Я потащила его в кровать, по пути слушая болтовню Мэдди, жизнерадостную, хотя было уже четыре часа, а Лаура всё ещё не позвонила. Обычно в таких случаях Мэдди уже начинала нервничать, ждать и делать вид, что не нервничает и не ждёт. Я прислушалась: Лука своим баритоном сказал что-то, и она рассмеялась. Не кокетливо захихикала, а по-настоящему громко, гортанно расхохоталась.

Добравшись до детской, я села в кресло-качалку, прижав к себе Оливера. В горле стоял ком.

Этот парень тут, похоже, надолго.