Я - гнев

Посмотрев мужу в глаза, она закричала. Пришлось ее успокоить.

Теперь ее тело лежало в углу. Он даже и не подумал, что стоило бы избавиться от трупа. Он не собирался задерживаться в этом доме. Приближались землетрясения, а сразу после них он должен был встать и пойти туда, куда прикажут голоса. Впереди еще много работы. Но сначала надо добраться до соседнего города.

Когда он покончит с делами, там не останется ни одной живой души.

Сверху послышался шум — дети вернулись из школы. Трое детей. Мальчик и две девочки. Двенадцати, десяти и семи лет. Он ругнулся и посмотрел на часы, недоумевая, как это день так быстро прошел.

— Мам? Пап? — Старший сын кричал так громко, что и мертвого бы разбудил.

— Сейчас поднимусь, — сказал он, довольный тем, как спокойно прозвучал его голос.

Он взял со стола ружье и еще раз проверил, заряжено ли оно. Встал и чуть скривился — колени хрустнули. Потом развернулся и зашагал к лестнице. В голове шептали голоса, мягко обволакивали, соблазняли. Они знали, что делать, и их слова звучали очень убедительно.

Не будет никаких угрызений совести.

Это просто-напросто работа.





Даниэль


— Привет, Даниэль.

Он не поднял взгляд, продолжая рассматривать стены. Кто-то их недавно отмывал. Пытался оттереть грязные пятна. Трещины. Что-то с размаху врезалось в стену. Черные трещины на белой стене. Странно. Он почему-то ждал, что здесь будет чисто, но ошибся. На пыльном кафельном полу виднелись следы — кто-то пододвигал стул чуть ближе к окну. Ободранная дверь, погнутые, покореженные жалюзи — видимо, уборщики отлынивали от работы.

У женщины, которая стояла перед ним, не было белого халата и стетоскопа на шее. Она была одета в бежевый костюм, обута в кроссовки. С распущенными волосами, без очков.

Она выглядела во всех отношениях нормальной.

— Я доктор Коутс, — продолжила она, так и не дождавшись ответа. — Мне нужно кое о чем с тобой поговорить. Ну, ты и сам знаешь.

Даниэль скрестил руки на груди. Потом вспомнил, что читал об этой позе в статьях о психологии. Она считалась защитной. Так он сразу начинал выглядеть виноватым. Как будто он что-то скрывает. Так что он засунул руки в карманы джинсов и принялся постукивать ногой о стол. Шнурки у него были грязные.

— Даниэль?

Он бросил на нее быстрый взгляд. В руках у нее был планшет с ручкой, но она пока ничего не писала — ждала, когда он заговорит. Изольет ей душу. Тогда она запишет его слова и сделает соответствующие выводы.

Ему было нечего сказать.

— Даниэль, ты знаешь, почему ты здесь?

Не говори ни слова. Они все равно ничего не могут сделать. Скоро это кончится.

Однако надо было сказать хоть что-нибудь. Он не хотел целый час таращиться на грязные стены. И почему люди все время хотят заполнить тишину звуками? Даже его мама круглыми сутками не выключала телевизор. Она говорила, что телевизор ее успокаивает, но никогда не приглядывалась к тому, что происходит на экране.

Дело в том, что он не знал, с чего начать. От этого разговора многое зависело. Он мог рассказать о том, что творилось в его голове, сотней разных способов — с разными последствиями. На чем же остановиться?

— Даниэль?

— Он первый начал.

Вот. Три слова. Не лучший выбор. Нужно было сказать что-то другое. В груди у него все сжалось.

Доктор Коутс приподняла уголки губ в улыбке:

— Значит, ты все-таки можешь говорить. Я уж подумала, что ты немой.

Даниэль пожал плечами.

— Отличное начало. Но нет, мы здесь не потому, что он первый начал.

Она подошла к столу и присела на краешек. Даниэль чувствовал запах ее шампуня. Или, может, лосьона для рук. Кокосового.

В комнате повисла тишина — доктор Коутс ждала, пока он снова заговорит. Даниэль знал: нужно что-то сказать, но что? Он был уверен, что обсуждать это бессмысленно. Что случилось, то случилось. Прошлого не изменишь.

Время не повернешь вспять.

А он хотел бы…

Нет, не хотел бы. Ты бы снова это сделал. Не отрицай. Ты ненавидел Чака Стейнберга. Ненавидел. Он всю жизнь обращался с тобой как с мусором. Помнишь, как он пнул бродячую собаку, которую ты кормил? И сказал твоей маме, что ты сам это сделал. А потом что было, помнишь? Нет, он это заслужил.


— Ты сказал полиции, что не помнишь, как это сделал. — Она свинтила с ручки колпачок и помолчала. — Так откуда же ты знаешь, что он первый начал?

— Это я помню.

Перед тем как продолжить, она сделала кое-какие записи.

— Не хочешь об этом рассказать? О том, что помнишь?

Ты попал, красавчик. Сейчас тебе мало не покажется.

Раньше взрослые почти никогда его не замечали. Теперь его знали все. Всего за несколько минут он превратился из обычного, ничем не примечательного студента в человека, о котором постоянно говорили в учительской и в родительском комитете. Черт возьми, он даже в газету попал. Теперь его все избегали. Другие студенты делали крюк, чтобы обойти его шкафчик. Девчонки, которые раньше хихикали, когда он проходил мимо, теперь отворачивались и смотрели в другую сторону. Последнее, впрочем, его не слишком тревожило. Он предпочитал одиночество.

Так безопаснее.

Скоро все кончится.

— Даниэль! — Доктор Коутс смотрела прямо на него, постукивая кончиками пальцев по планшету. — Все, что ты здесь скажешь, останется между нами, помни об этом. Но напомню тебе еще кое-что. Если ты мне не поможешь, я не смогу помочь тебе.

Он очень хотел бы, чтобы она перестала повторять его имя. Никому не нравится, если ему постоянно напоминают о его существовании.

Даниэль вздохнул:

— Он подошел ко мне после уроков. Прижал меня к шкафчикам. Сказал, что я поцарапал своим велосипедом бок его машины. А я к его машине и близко не подходил. Я даже не знаю, как она выглядит. Я ему это сказал, и он дважды меня стукнул.

В комнате было тихо — только доктор Коутс скрипела ручкой по бумаге. Она писала несколько минут, потом снова подняла глаза на Даниэля. Тот молчал. В кармане у него зазвонил телефон — он забыл его выключить. Песня Райана Адамса показалась оглушительной — звуки гитары словно отражались эхом от стен. Он сбросил звонок.

Вдруг у Даниэля запылали щеки, и ему стало стыдно. Как будто пришел на эту встречу в одном плаще и паре мокрых ботинок. Он на секунду взглянул на доктора и заметил, что она внимательно его изучает.

— Что еще ты помнишь, Даниэль?

Во рту у него пересохло, он не мог сглотнуть. Что он помнил? Ему рассказывали, что он словно сошел с ума. Схватил Чака за шиворот и несколько раз ударил его по лицу. Когда Чак упал на пол, пинал его ногами по голове, пока учитель математики вместе с учителем биологии не оттащил Даниэля. Чак попал в больницу с сотрясением мозга. Ему сделали рентген — врачи боялись, как бы после этой драки у нею не треснул череп. Потом Даниэль увидел, что его кроссовки пропитались кровью до самых носков.

Но он ничего не помнил.

Он знал только то, что ему рассказали.

— Не знаю, — сказал он. — Вроде больше ничего.

Доктор опустила планшет.

— Ничего-ничего не припоминаешь?

— Нет.

— А раньше с тобой такое бывало? Ты забывал когда-нибудь, что с тобой происходило?

Он поколебался и затем помотал головой. Лег. Подождал, пока она сделает еще несколько записей.

— Были травмы головы?

— Нет. Ну, может, когда я был совсем маленький. Но ничего серьезного. Как у всех детей. Кажется, как-то раз я свалился с кровати, и пришлось ехать в травмпункт.

— А в последнее время ничего такого не было?

Даниэль покачал головой.

— А драки?

— Не-а. — По крайней мере, достойные упоминания.

— Приступы агрессии? Хотел когда-нибудь причинить людям боль?

Даниэль никогда не считал себя жестоким. Он был тихим, спокойным мальчиком — каждый день ходил в школу и потом гулял с близкими друзьями. Был не слишком популярным парнем, который во время обеденного перерыва всегда читал, а в хорошую погоду сидел на лужайке и играл на гитаре. Он привык любить, а не драться. Несколько девчонок могли бы это подтвердить. Все думали, что он поступит в колледж, выучится на какую-нибудь гуманитарную специальность и станет невероятно успешным писателем. Даже подпись к его фотографии в школьном альбоме гласила, что «если кто и получит Пулитцеровскую премию по литературе, то это он».

Но жестокость? Нет, не в его духе. По крайней мере, так ему казалось. Так ему хотелось думать…

Заставь их страдать. Они все умрут.

Даниэль потянулся за курткой:

— Мне пора идти.

Доктор Коутс удивленно подняла на него глаза: