Из жизни кукол

Глаза, которые не верили губам

“Пеликан”




В 1904 году армия японского императора разгромила в Порт-Артуре русскую эскадру; в том же году в стокгольмском районе Сёдермальм приступили к строительству одного здания. Здание, в котором впоследствии разместилось питейное заведение, построили, как это ни смешно, по инициативе Общества трезвости. Ресторан назвали как город, где потопили русскую флотилию; он стал местом праздников. Компания, ведавшая торговлей спиртными напитками, определяла норму спиртного в сто пятьдесят миллилитров для мужчин и в половину указанного объема для женщин, однако женский туалет здесь появился лишь спустя восемьдесят лет, в 1984 году.

Вера проложила сюда дорожку еще в конце шестидесятых и до сих пор называла “Пеликан” по-старому — “Поттан”, в честь “Порт-Артура”.

Она закрыла дверь туалета и вернулась к столику как раз, когда официантка принесла заказ и два очередных шота в ведерке со льдом. Вера и Кевин заказали по порции тефтелек со сливочным соусом и протертой брусникой. Считалось, что тефтельки в “Пеликане” имеют размер мячиков для гольфа, хотя “бильярдные шары” было ближе к правде.

— Не скучаешь по работе? — спросил Кевин и тут же услышал в ответ смех.

— Вот уж нет. Я же тогда превратилась в пародию. Коп из телесериала: вечно уставшая, без единой иллюзии, начинающая пьяница.

— Пьяница?

— Просто чтобы ты знал. Сейчас-то все в порядке, но тогда слишком многое пошло наперекосяк.

Конечно, Кевин видел Веру в легком подпитии, но представить ее себе не вяжущей лыка у него никак не получалось. В ней слишком много чувства собственного достоинства, у нее слишком острый ум. А еще она слишком красива, чтобы напиваться.

Вера сменила тему разговора и спросила, что Кевин думает насчет ожидаемых перестановок в полиции.

— Хотелось бы, чтобы новые принципы — сосредоточиться на преступлениях против женщин и детей — не остались на бумаге, — ответил Кевин. — А ты что думаешь?

— Слава богу, мне этим не придется заниматься. — Вера отпила пива. — Через несколько лет начнется черт знает что, да плюс еще три старых добрых “п”… Взаимное тортометание между политиками, полицейским начальством и преподавателями. — Вера усмехнулась. — Во всяком случае, один преподаватель точно этим занимается. Профессора Перссона[20] и одного более чем достаточно… Ну а как продвигается дело с теми девушками?

— Я так понимаю, ты не про Тару — ту, что обнаружили мертвой у шестиэтажного дома?

Вера кивнула.

Кевин отодвинул тарелку. Он бы с удовольствием подождал с этим разговором до конца ужина.

— Я посмотрел пару видеозаписей, изъятых два года назад, когда расследовали дело одного педофила на западе Швеции. Лассе хотел, чтобы я помог ему обнаружить нестыковки.

На первый взгляд в тех видео все было не хуже, чем в других, точно не хуже, но что-то в этой картинке не давало Кевину покоя.

Нова изо всех сил старалась производить впечатление довольной и беззаботной девочки, но изнутри пробивалось нечто, что Кевин за неимением лучшего описания обозначил как “вонь”.

Тот же удушающий эффект, что и от озона. И налет скверной актерской игры только усиливал эту вонь.

Так пахнет тьма.

— Тебе разве не рекомендовали отдохнуть от таких видео?

— Будем реалистами. Иногда они неизбежны.

И Кевин стал тихо рассказывать о первом фильме.

— Судя по репликам, она работала на заказ, — закончил он, и в памяти зазвучал тонкий голосок, от которого ему хотелось плакать.

Отрепетированные, придуманные заранее слова. Глаза, которые не верили губам.

— Мы считаем, что видео записано для парня, который лет десять занимается вербовкой и обработкой девочек.

Кевину пока не хотелось называть имен. Даже Вере.

— На второй записи отчетливо виден пакет с адресом продуктового магазина, который находится в Фисксетре. Ну как, как те, кто анализировал эту запись два года назад, могли упустить такую деталь?!

Вера покачала головой.

— Мне кажется, некоторые следователи перегружены. Внимание притупляется… Чему тут удивляться.

— А я вот очень удивился. Трое следователей смотрели запись — и не обратили внимания на пакет. Некоторые так жаждут посадить преступника, что забывают про жертву. Может быть, мы нашли бы эту девушку два года назад, если бы кое-кто сделал свою работу как следует.

— Проколы бывают у всех. У твоего отца бывали проколы, у меня бывали проколы. И все эти ошибки потом казались просто невероятными.

— Я врезал в челюсть педофилу, которого отпустили на свободу. И меня отстранили от дела.

— Да бог с ним. Я не о таких проколах говорю. Невозможно заметить вообще все нестыковки и ляпы… А та девочка — по-твоему, теперь вы сможете ее найти?

— Надеюсь. Невозможно определить точно, когда сделана запись, но качество картинки показывает, что использовался современный телефон, не старше пяти лет. Для начала у нас есть два имени и жилой район.


— И теперь вы прогоните эти имена через реестр записей гражданского состояния за последние пять лет?

— Да. Нужно же с чего-то начинать.

Пока Кевин рассказывал о записях, Вера не притрагивалась к еде. Она достала из емкости со льдом шоты, протянула Кевину стопку. Они встретились взглядами, кивнули друг другу и опустошили стопки. “Альборг Таффель”, именно его выбрал бы отец.

— Интересно, как на твой рассказ отреагировал бы папа, — сказала Вера.

— Поехал бы в Фисксетру с бейсбольной битой.

— Чтобы сокрушить чьи-нибудь коленные чашечки.

— Сломать палец-другой.

— Пересчитать ребра… — Вера сдержанно улыбнулась. — Вы с ним нечасто обсуждали твою работу?

— Нет, в подробностях — не обсуждали.

— И он никогда не спрашивал, почему ты решил заниматься именно этим?

— Ну как… Спрашивал, много раз. Я всегда отвечал — потому, что хочу засадить в тюрьму самых вонючих мерзавцев.

Вера перегнулась через стол и повертела в пальцах стопку, серьезно глядя на Кевина.

— Все из-за твоего дяди, да?

Крепкие спиртовые пары в глотке, с привкусом тмина, укропа и фенхеля.

Перед ним сидела Хелен Миррен. Глаза Хелен Миррен, рот Хелен Миррен; Кевин видел тревогу и сострадание, окрашенные гневом. Какая-то сцена из “Брайтонского леденца”.

— Мамин брат… Человек, который сегодня был на похоронах. Когда ты с ним разговаривал, я заметила, что что-то не так. У тебя был такой вид, как будто тебя сейчас вырвет.

Вера взяла его за руку. Какие теплые у нее пальцы, а ведь она только что крутила в руках стаканчик с шотом.

— Не обязательно говорить сейчас. Просто знай: когда захочешь рассказать — я буду рядом.

Кевин усмехнулся и кашлянул.

— Это было очень давно, — сказал он — и ощутил себя на краю смерти.

Вот и все, подумал Кевин. Это как умереть.

— Мне было девять лет…

Он заговорил, и с каждой фразой ему делалось легче, словно слова оставляли после себя какие-то полости, места, где раньше были гной, незаживающая рана или безобразный нарыв.

Кевин говорил слишком громко — соседние столики прислушивались, — но ему было все равно.

Если когда-то он — от стыда или не желая себе ни в чем признаваться — сомневался, действительно ли восемнадцать лет назад в палатке на Гринде произошло то самое, то теперь все сомнения ушли. Он стал рассказывать, как одно-единственное событие преследует его всю жизнь и именно это событие заставляет его делать в полиции то, что он делает, по восемь-двенадцать часов в день, круглый год.

Вера молча слушала, не притрагиваясь ни к еде, ни к напиткам.

— У меня секса-то нормального не было, за несколькими жалкими исключениями. За четыре года — ни одной девушки… И после времени, проведенного в угрозыске за компьютерами, лучше не стало, — закончил Кевин и только теперь заметил, что все еще держит Веру за руку.

Какой же он неудачник, даже смешно. Растерявшись, Кевин отпустил ее руку.

— Ты как? Нормально? — спросила Вера.

— Не знаю.

Кевину вдруг вспомнилась фотография из семейного фотоальбома: Вера стоит на веранде в черном раздельном купальнике, стройная, загорелая, живот немного торчит. Когда ему было пятнадцать, он брал фотоальбом с собой в туалет.

— Никто, кроме тебя, не знает, — сказал он. Добавлять, что никто, кроме Веры, не должен об этом знать, было не обязательно.

Вера кивнула.

— Выйдем, покурим?

Она достала из сумочки сигариллы, и оба встали из-за стола.

— Что ты можешь рассказать о той девочке, Таре? — спросила Вера, направляясь к выходу.

Кевин придержал перед ней тяжелую старинную дверь.