Испытай меня

— Во сколько твой рейс? — спрашивает он и ставит свою кружку на стол.

Мама бегает туда-сюда между кухонным островком и столом, подносит тарелки с беконом, омлетом и фруктами. Последняя домашняя еда перед отправлением в Чикаго.

— В полдень. — Я отпиваю апельсинового сока, когда Брент тянется через стол, чтобы налить мне кружку кофе.

— Ты говорила с ним после того, как он ушел? — спрашивает мама, перекладывая блинчики со сковородки на блюдце.

— Нет. Я не проверяла сообщения.

— Сейдж, ты жила здесь почти три недели, — бранит мама.

— Мне нужно было отключиться от всего и время на раздумья, чтобы не отвлекаться на сообщения и соцсети.

Брент берет кусочек бекона и кусает, проговаривая с набитым ртом:

— Ну, думаю, это неплохо. Соцсети — это все равно пустая трата времени.

— Говоришь как старик. — Бросаю в него салфетку и закатываю глаза. Мы вместе заливаемся смехом, а мама, наконец-таки, присоединяется к нам за столом. За завтраком мы разговариваем и смеемся, и, насколько я помню, это первый раз, когда я чувствую себя наполненной. Довольной. Осматриваю кухню, и мое сердце будто само по себе медленно восстанавливается, кусочек за кусочком.

Мне все еще придется столкнуться с тем, что ждет меня в Чикаго. Меня охватывает тревога по случаю переезда в город, который я так сильно люблю, и по тому, что уготовила мне дальнейшая жизнь.

— Этот старик будет скучать по тебе, — говорит Брент, нежно улыбаясь.

— Я тоже буду по тебе скучать, — признаюсь я, проглатывая небольшой ком, вставший в горле. Катаю еду по тарелке и осматриваю кухню, на которой росла. Все, что я люблю, находится здесь, на ферме в Дир Крик. Горло слегка сжимается, пока я борюсь с нахлынувшей волной эмоций.

Прочищаю горло и сглатываю.

— Как бы сильно мне ни была ненавистна причина, по которой вернулась домой, я рада, что все-таки приехала. Рада, что успела побыть с Мерфи. Думаю, мне нужно было побыть вместе с вами, — говорю Бренту и маме.

— Мы тоже рады, что провели эти недели с тобой, — говорит мама, отодвигая свою тарелку. — Но не стану врать. Твоя жизнь больше не здесь. Мы всегда будем рядом, Сейдж, но твое место уже не здесь.

Сквозь слезы, затуманившие зрение, вижу огромную мамину улыбку.

Улыбаясь мне, она тихо говорит:

— Расправь свои крылья и лети. Независимо от того, что с тобой случится, когда ты вернешься, Сейдж. Встреть свою жизнь с распростертыми объятиями. Ты живешь мечтой, за которую многие бы умерли… в прямом смысле. — Ее голос надламывается.

Я киваю и вытираю слезы, которые побежали из уголков глаз.

Брент тяжело поднимается и посматривает на нас.

— Вам, женщинам, обязательно всегда становиться такими чересчур эмоциональными? Я тут пытаюсь наслаждаться омлетом, но такое ощущение, будто смотрю эпизод «Доктора Фила».

Мы с мамой начинаем хохотать.

— Ставить тебя в неудобное положение — это наша работа, — говорит она, хлопая Брента по руке.

— Собирайся, Поросенок. Забросим твои вещи и отправимся, — Он встает и забирает свою тарелку со стола, оставляя нас с мамой наедине.

Мама тянется ко мне через стол и берет мою ладонь, в ее глазах застыла мольба.

— Я правда этого хочу, Сейдж. Ступай. Живи.

— Я попытаюсь, — шепчу я. И я правда попытаюсь.

Она сжимает губы и улыбается.

— Старайся сильнее.

— Хорошо. — Киваю в знак обещания.

Следующие полтора часа мы с Брентом проводим за шутками и попытками сохранить хорошее настроение, пока не подъезжаем к аэропорту. Я ненавижу прощаться, и он прекрасно это знает.

Он высаживает меня у обочины, мы обмениваемся колкостями, и я громко хлопаю дверью его пикапа. Он встречает меня у багажника, чтобы помочь вытащить чемоданы.

— Помочь занести их внутрь? — спрашивает Брент, когда ставит два огромных чемодана на тротуар.

— Нет, сама справлюсь. — Беру вытягивающиеся ручки обоих чемоданов и крепко держусь за них.

Мы неловко обмениваемся взглядами, а затем Брент говорит:

— Не знаю, говорил ли тебе хоть раз, Сейдж, но я так тобой горжусь. — Слезы жгут глаза, и я громко выдыхаю. — Верни его, — говорит он, а затем подходит ближе и сгребает меня в объятия.

— Я попытаюсь, — произношу в его плечо, отвечая на его объятие.


— Напиши мне потом, чтобы я знал, как ты добралась. Я беспокоюсь о тебе, Поросенок. — В его карих глазах есть некий намек на грусть.

— Хорошо. Позаботься о маме за меня.

— Всегда. — Он обходит пикап и отъезжает, а я смотрю, как задние фары исчезают за поворотом.

Делаю резкий вдох, вдыхая бодрящий осенний ветерок. Прохлада почти жжет легкие, но я смакую момент. Как обычно в аэропорту практически никого. Зарегистрировавшись, я прохожу через пункт охраны, а затем жду у входа объявления на посадку. Небольшая пересадка в Миннеаполисе, и где-то часа через два я буду снова в Чикаго. Ладони начинают потеть, когда задумываюсь о своем будущем и о том, каким оно будет.





* * *


Захватывающий вид на Чикаго открывается на горизонте, когда осеннее солнце начинает уходить в закат. Вид озера Мичиган наполняет мою душу и напоминает об удовольствии, которое я всегда тут находила. Мы приземляемся, и тогда нервозность начинает нарастать.

Чувствую страх, когда все мыслимые сценарии проносятся у меня в голове. Где я его найду? Что, если его нет в городе? Что, если он не захочет со мной говорить?

Отбросив все негативные мысли, забираю чемоданы и вызываю такси. Я даже еще не сказала Эвелин, что приехала.

Ко мне подъезжает черный «Мерседес», и водитель с трудом запихивает два моих огромных чемодана в багажник небольшого автомобиля. Когда мы приезжаем к моей квартире, доброжелательный водитель помогает мне занести чемоданы наверх. Эвелин дома нет, но я не трачу времени на передышку. Уже пять вечера, большинство сотрудников «Джексон-Гамильтон» разошлись по домам, но я знаю, что Холт еще там.

Я практически бегу три квартала к поезду, и, стоя там, понимаю, что все больше становлюсь нетерпеливой с каждой проходящей минутой в ожидании поезда. Когда я все-таки добираюсь до офиса, солнце уже село, а небо потемнело. Огромное лобби, где обычно суетится народ, сейчас пустынно и тускло освещено. Ларри сидит за огромным столом и коротко машет мне.

— Мисс Филлипс! — оживленно произносит он. — Давненько вас не видел.

— Пришлось отлучиться по семейным делам, Ларри, — говорю я, пробегая мимо него.

Он машет мне вслед, качая головой и бормоча что-то типа «всегда куда-то спешат».

Я захожу в пустой лифт, и двери закрываются. Мое сердце бьется быстрее из-за того, что я все ближе к Холту. Когда двери распахиваются на нужном этаже, я мешкаю, но заставляю себя выйти. Двери закрываются позади меня, и мои ноги несут меня по коридору, к которому я уже так привыкла.

Брент помог мне понять, что иногда дорогие люди делают нам больно, но это не значит, что они нас не любят. Это редко происходит нарочно, но, тем не менее, легче от этого не становится. Вспоминая слова Холта, я понимаю, что верю ему. Верю, что он просто хотел исправить ошибки своего отца. Для него это был единственный способ.

Не думаю, что Холт хотел влюбиться в меня, но, как я поняла, вы не можете выбирать, в кого влюбиться. Любовь застает нас в самые неожиданные моменты нашей жизни. Один вызов, и я безнадежно влюбилась в того, кто может мне помочь распрощаться с прошлым — если я позволю этому случиться.

На всем этаже полная тишина, свет включен только по периметру помещения. Через стеклянные стены кабинета я вижу стол Холта — пустой, — а в кабинете темно. Я останавливаюсь. Его нет в офисе. Я разочарованно вздыхаю. Через стекло вижу, как переливаются огни ночного города. Открываю дверь и захожу внутрь, завороженная видом города. А затем сердце будто останавливается. Глядя из окна на город, в темноте стоит Холт. Засунув руки в карманы, он совершенно не двигается.

Когда я отпускаю ручку двери, она щелкает, что заставляет Холта слегка подпрыгнуть. Однако он не оборачивается.

— Джойс, иди домой. Остальное подождет до завтра. — Его голос низкий и безжизненный. Он кажется уставшим, потерпевшим поражение.

Мои руки дрожат, пока я пытаюсь найти подходящие слова… нужные слова. Тихо закрываю дверь и прочищаю горло. Дыхание перехватывает, я облизываю губы и с трудом говорю:

— Холт?

Даже в темноте я вижу, как все его тело застывает. Он продолжает стоять у окна, выглядывая на улицу с восемьдесят какого-то этажа. Я делаю несколько шагов к нему, но останавливаюсь, когда он все еще не отвечает и не узнает меня. Вот так он чувствовал себя, когда я игнорировала его на ферме? Мое сердце болезненно сжимается от того, насколько сильно я, должно быть, его обидела.

— Я… Я… — запинаюсь я, пытаясь подобрать слова. — Я прощаю тебя. — Мой голос надламывается, но я заставляю себя пройти через это. Делая глубокий вдох, я нахожу силы, чтобы продолжить: — Я люблю тебя, Холт. Знаю, что сейчас это ничего не значит, но я должна была тебе это сказать. Мне жаль, как я вела себя с тобой на ферме, мне нет оправдания из-за того, что я тебе там наговорила. Я была зла, но больше всего мне было больно… — Я замолкаю, давая ему время сказать что-нибудь, ну хоть что-то.

Он медленно оборачивается и смотрит на меня. Я не могу разобрать выражение его глаз в темноте. Вытащив руки из карманов, Холт опускает руки по бокам, ссутулив свои широкие плечи. Когда тусклый лунный свет проникает в кабинет, и огни ночного города мерцают за ним, Холт кажется всего лишь силуэтом, однако он все равно самый красивый мужчина на свете.

— Я верила тебе, — говорю я робким голосом. — А ты мне врал.

Слышу, как он тихо вздыхает. Холт не отвечает и не шевелится. Он стоит прямо и пристально наблюдает за мной. Может показаться, что в темноте трудно разглядеть его реакцию на меня, но мне вовсе не нужно видеть ее. Я чувствую Холта. На расстоянии почти двух метров я чувствую его злость, боль и взволнованность. Я ощущаю искорки, которые всегда летали между нами, но также и его тревогу и страх, которые не покидают меня саму.

— Но я понимаю, почему ты так сделал, Холт, и я прощаю тебя.

Тишина в его кабинете леденит кровь. Я жду его ответа, но он по-прежнему не говорит ни слова. Его молчание отвечает на все томительные вопросы в моей голове. Он покончил со мной, имея на то все основания.

— Я лишь должна была это сказать. — К горлу подкатывает тошнота.

Я разворачиваюсь и тихонько выхожу из его кабинета. Холт никак не пытается меня остановить, и, когда слезы заполняют глаза, я чувствую облегчение от высказанных слов. Холт, может, и обидел меня, но он также освободил меня. Он научил меня снова любить. Этот мужчина со своими тайнами вернул меня к жизни. Открыл мое сердце и дал мне возможность снова испытать любовь.

Как только подхожу к своему столу, размещенному в темном углу офиса, начинаю собирать свои личные вещи. Фотография со мной, Зэем, Роуэном, Кинсли и Эмери, маленький бамбук, который теперь завял, и несколько других принадлежностей из выдвижного шкафчика стола.

— Что ты делаешь? — Голос Холта пугает меня.

— Очищаю стол, — говорю я, прижимая ладонь к груди.

— Оставь. Тебе все это пригодится в понедельник на работе.

Я моргаю.