Искушение

Я поворачиваюсь влево, чтобы поделиться этой шуткой с Хадсоном, но обнаруживаю, что его тут нет.

Дядя Финн уже находится на сцене, он один, хотя там стоят восемь украшенных прихотливой резьбой кресел, поставленных в ряд позади микрофона и звуковой аппаратуры, с которыми он возится.

Я невольно смеюсь, потому что здесь, в этом актовом зале, словно сошедшем со страниц рассказа ужасов, мой дядя занимается тем, чем всегда занимаются директоры и замдиректора старшей школы перед общими собраниями учеников и учителей. Обычность всего этого забавляет меня, но также пробуждает во мне легкую ностальгию.

Нет, это тоска не столько по моей прежней жизни, сколько по той девушке, которой я была прежде. Обыкновенной. Нормальной. Средней.

В глубине души я остаюсь все той же скучной Грейс, которой я была всегда, но в Кэтмире я являю собой аномалию. Ту, на кого глазеют, ту, о ком шепчутся. Чаще всего я не обращаю на это внимания и не удивляюсь – ведь я как-никак сопряжена с Джексоном Вегой, а Хадсон Вега обитает в моей голове. И да, у меня есть докучная привычка превращаться в камень, когда я того хочу.

Так что еще бы им не глазеть.

– Давай сядем вон там, – говорит Мэйси, показав на два кресла в переднем ряду. – Я хочу как следует рассмотреть всю эту хрень.

Я не очень-то люблю сидеть в передних рядах, но сейчас мне совсем не до споров. К тому же так я смогу хорошенько рассмотреть родителей Джексона и Хадсона.

– Нет! – Крик Хадсона гремит в моей голове, такой оглушительный, такой ярый, что я останавливаюсь как вкопанная, гадая, какого рода нападения мне надо сейчас ожидать.

Но все, похоже, идет нормально – то есть нормально, по меркам Кэтмира, где стайка ведьм здесь же играет в мяч, перекидывая его друг другу с помощью легких движений пальцев.

– В чем дело? – спрашиваю я, чувствуя, как неистово колотится мое сердце.

– Не садись впереди. Не приближайся к ним.

– Не приближаться к кому? – недоумеваю я, оглядываясь по сторонам в поисках угрозы, которой я пока не вижу.

– К моим родителям. Они были бы очень довольны, если бы ты села так близко, чтобы они могли тебя рассмотреть.

– По-моему, в сложившихся обстоятельствах это нормально, – пожав плечами, говорю я. – Мне тоже хочется их рассмотреть.

Мэйси ушла немного вперед после того, как крик Хадсона заставил меня замереть, и я обхожу несколько групп учеников, пытаясь догнать ее.

– Черт возьми, Грейс! Я сказал – нет!

– Что-что? – спрашиваю я, пораженная и немало раздраженная. – Ты что, пытался мне сейчас что-то приказать?

– Им нельзя доверять, – говорит он. – Тебе нельзя просто сесть под носом у короля и королевы, воображая, что при этом с тобой ничего не произойдет.

– Мы же будем находиться на собрании, окруженные множеством народа. – Я изумленно качаю головой. – Что они могут мне сделать?

Я машу рукой Гвен, которая бочком подходит к Мэйси, уже сидящей в переднем ряду. Я все еще нахожусь позади них, нас разделяют семь или восемь рядов, и я обхожу нескольких учеников, идя к ним.

– Все, чего захотят! Это я и пытаюсь тебе сказать. Мой отец возглавляет Круг именно потому, что он убил всех, кто мог хоть как-то ему угрожать. И он делает это постоянно на протяжении двух тысяч лет. Неужели ты думаешь, что он не решится так же убить и тебя?

– Во время собрания всей школы? В присутствии моего дяди и всех учителей Кэтмира и на глазах всех учеников? Что-то не верится. Так что успокойся и дай мне сесть.

Я спускаюсь еще на пару ступенек, но затем вдруг застываю на месте не потому, что я этого хочу, а потому, что мои ноги не желают двигаться. Совсем.

Я начинаю паниковать, не понимая, в чем дело, но затем меня осеняет.

– Не смей! Хадсон! Сейчас же пусти меня!

– Грейс, подожди! – Голос Хадсона звучит успокаивающе, что только бесит меня еще больше. – Послушай меня!

– Нет! Нет, нет, нет! Я не стану ничего слушать, пока ты контролируешь мое тело. Да что на тебя нашло?

– Я просто хочу, чтобы ты на минутку задумалась.

– А я просто хочу, чтобы ты меня отпустил. Если ты не отпустишь меня сию же секунду, то, когда я наконец выдворю тебя из моей головы, я убью тебя. Я сделаю тебя обыкновенным человеком, воткну клинок в твое черное сердце и подожду, пока ты не умрешь! А затем воткну его еще раз.

Хадсон ведет меня в сторону, обходя учеников, торопящихся занять места, затем заводит в скрытую нишу между двумя панелями. Чувствовать, что мое тело контролирует кто-то другой, а я нахожусь на пассажирском сиденье, – это, наверное, одно из самых неприятных ощущений за всю мою жизнь. Возмущение надругательством, страх, гнев нарастают во мне и сливаются в грандиозную бурю.

Когда мы оказываемся в нише, я чувствую, как Хадсон напрягается, стараясь отпустить мое сознание. Это похоже на хождение по мокрой грязи, но, в конце концов, сопротивление уходит, и я оказываюсь на свободе. Я чувствую, как пустоту заполняю я сама, и меня захлестывает паника.

А когда я вижу его и он поворачивается ко мне лицом, панику сменяет жгучий гнев. Он вскидывает руки.

– Ладно, ладно. Извини.

Я делаю глубокий вдох и силюсь успокоиться. А затем говорю себе: к черту, – и ухватываюсь за ту часть себя, которую так долго подавляла.

– Иди ты в жопу.

– Ну, как, лучше? – спрашивает Хадсон. – Теперь ты уделишь мне минутку, послушаешь меня?


Я взбешена.

– Я больше никогда не буду тебя слушать. Никогда.

Мое сердце колотится так, будто я бегом спустилась с десятого этажа, голова идет кругом, потому что я понимаю, что Хадсон, видимо, уже пробил ту стену, которую Кровопускательница помогла мне возвести. Как такое возможно? Как он мог набрать такую силу, что уже разрушил ее, хотя с той поры не прошло и недели?

Неужели я так слаба? Или это он так силен?

Он стоит совершенно неподвижно, и на его лице написана мольба.

– Я всего лишь пытаюсь помочь тебе, Грейс. Я всего лишь хочу…

– Помочь мне? – Я бросаюсь на него, как викинг-берсерк, охваченная таким бешенством, что мне хочется вцепиться ногтями в его самодовольную рожу. От этого меня удерживает только одно – осознание, что на самом деле его тут нет. – Злоупотребив моим доверием и наплевав на свободу моей воли? Это у тебя называется помочь?

– Это вовсе не так…

– Кажется, именно так! – Я вне себя и знаю, что это заметно, потому что глаза Хадсона широко раскрываются, и в них отражается неподдельное отчаяние. Так что я почти что чувствую себя виноватой. Почти. Но Хадсон ясно продемонстрировал, что он не желает уважать мое право распоряжаться моим собственным телом и даже мое право хотя бы пять минут не слышать его болтовни.

А потому вместо того, чтобы направиться туда, где меня ожидает Мэйси, я беру свой телефон и пишу ей, что я сейчас приду. Затем упираю руки в бедра, чтобы объясниться с Хадсоном раз и навсегда.





Глава 71. Месть похищенного тела




– Грейс, прости, мне очень жаль. – Видимо, до Хадсона наконец дошло, как я взбешена, поскольку он пытается успокоить меня. – Я вовсе не собирался лишать тебя права выбора…

– Но сделал ты именно это, и я не стану с этим мириться.

Ярость, порожденная всем тем, что случилось в последние пять месяцев, поднимается во мне, как волна, и я обрушиваю на Хадсона ее всю – и потому, что он это заслужил, и потому, что я больше не могу сдерживать ее.

– Я была лишена права самой выбирать, что мне делать со своей жизнью с тех самых пор, как я попала в эту дурацкую школу.

– Грейс, пожалуйста…

– Нет! Я не дам тебе говорить. – Я тыкаю в него пальцем. – После того, что ты сейчас сделал, я не дам тебе вернуться к тем отношениям, которые существовали между нами до сих пор. Ты уже почти неделю без умолку болтаешь в моей голове, но сейчас ты будешь слушать меня. Я беру свои слова обратно. Я утратила контроль над своей жизнью не тогда, когда приехала сюда, а до того как я попала в эту школу – и это случилось из-за тебя. Из-за твоей психованной извращенки-подружки. Она была так влюблена в тебя, что убила моих родителей. Убила только для того, чтобы я оказалась в этой школе. Чтобы Джексон смог найти девушку, которая с ним сопряжена. Чтобы она смогла использовать его силу для твоего воскрешения из мертвых. Я знаю, все смеются над этой классной шуткой – как же, меня чуть не принесли в жертву во время гребаного ритуала, – но подумай вот над чем. Обыкновенный человек, девушка из Сан-Диего, оказывается посреди гребаной Аляски, где она привязана к алтарю, чтобы какая-то гнусная мерзавка смогла воскресить своего склонного к геноциду урода-дружка.

С каждым моим словом глаза Хадсона раскрываются все шире, на его лице отражаются подавленность и шок. Но мне все равно. Я была раздавлена несколько месяцев, так что пусть он поживет с этим хотя бы пять гребаных минут.

– И даже до этого дело обстояло отнюдь не идеально – меня раз за разом пытались убить, и все из-за того, что все боялись тебя! И вот я оказываюсь сопряжена с вампиром – с вампиром, – хотя за две недели до этого я даже не подозревала, что они есть. Правда, это классно. Он замечательный и добрый, и я люблю его, и это круто, что мы вместе.

Но я даже не могу этим насладиться, потому что едва мы с ним приходим в себя после нападения Лии, как, откуда ни возьмись, появляешься ты и пытаешься убить моего суженого. Я спасаю его и оказываюсь заперта с тобой неизвестно где три месяца и двадцать дней. Три месяца и двадцать дней, которых я даже не помню.

Волосы падают мне на лицо, и я прерываю свою филиппику, чтобы убрать свои дурацкие непокорные кудряшки, пытаясь не обращать внимания на еще одну вещь, которую я не могу контролировать и держать под контролем.

– И тут ты завладеваешь моим телом и моими руками едва не убиваешь Коула и крадешь атаме. И заставляешь меня проснуться в чужой крови. – Произнося эти слова, я для наглядности тычу его пальцем в грудь, ибо я никогда не смогу это забыть, и он должен это знать. – Ты много дней живешь в моей голове без разрешения, а затем вдруг решаешь, что это я – я – зашла слишком далеко просто-напросто потому, что тебе не нравится то место, на которое я хочу сесть? Да кто ты такой? Может, тебе и кажется, что ты пытаешься защитить меня, но должна сказать, что все то плохое, что случилось со мной за последние пять месяцев, было самым непосредственным образом связано с тобой.

Так что послушать минутку надо не мне, а тебе. Послушать и наконец понять, по какой причине ничего из того, что ты хочешь сказать, не должно иметь для меня ровно никакого значения.

К тому времени, когда я заканчиваю высказывать ему всю свою горечь, всю свою ярость и всю свою боль, его лицо становится мертвенно-бледным. Как наверняка и мое. Я не люблю выходить из себя, не люблю орать на других, потому что от этого никогда не бывает толку. И я никогда еще не выходила из себя так, как сейчас. Так стоит ли удивляться тому, что голова болит так сильно, будто я проплакала целую неделю?

Но поведи я себя с ним вежливо и мягко, это бы ничего мне не дало. Он бы просто продолжал отметать все мои возражения и переть на меня, словно танк. Нет, я этого не допущу, я больше не позволю ему завладеть моим телом, и ему придется это понять.

– Я не… – Он замолкает. – Я не хотел… – Он опять обрывает речь. – Прости, мне очень жаль. Я знаю, тебе это неважно, что, наверное, и немудрено, но мне правда очень жаль, Грейс.

– Проехали, – со вздохом отвечаю я. – Но никогда больше не делай такого. Никогда.

Он начинает говорить что-то еще, но мне уже надоел этот разговор. Собрание вот-вот начнется, и у меня нет никакого желания слушать, как он извиняется или говорит банальности, пытаясь найти себе оправдание… или как он опять заводит свою шарманку о том, где мне нужно сесть и кого опасаться.

Но я не наивная дура, что бы он там ни думал, и, отвернувшись от него, я возвращаюсь из ниши в зал, но, оказавшись в центральном проходе, поворачиваю не налево, а направо… и, подойдя к третьему ряду с конца, сажусь за спинами двух здоровенных парней-драконов. Отсюда я с грехом пополам могу видеть сцену и слышать все, что будут говорить, однако разглядеть меня саму здесь наверняка будет нелегко.

Думая об этом, я достаю телефон и пишу Джексону, сообщая, что я сижу в одиночестве сзади, потому что у меня болит голова и мне, возможно, придется уйти пораньше.

Это вполне соответствует истине, поскольку у меня и впрямь раскалывается голова, но я не хочу писать ему всего. Как не хочу, чтобы он отправился искать меня. Раз я не хочу привлекать к себе их внимания, мне не стоит сидеть рядом с их сыном.

– Спасибо, – говорит Хадсон, садясь на соседнее кресло, но я не отвечаю ему. Не потому, что я все еще зла, а потому, что мне нечего ему сказать. И сейчас, и, быть может, вообще, если он не одумается и не начнет вести себя адекватно.

Я ожидаю, что он скажет что-нибудь такое, отчего я взовьюсь, попытается спорить со мной, но он не произносит ни слова. Может, он усвоил урок – думаю, время покажет.

Джексон присылает мне сообщение, спрашивая, не нужно ли мне чего, и, когда я пишу, что нет, объясняет, что, по приказу короля и королевы, он не присутствует в зале.