Искушение

– Близки? – повторяю я, потрясенная… чем-то и хриплю: – Мы с ним вовсе не близки.

– Не близки? – Теперь уже в замешательстве пребывает она.

– Конечно, нет!

– Ох, я ранен в самое сердце, – говорит Хадсон, перевернув страницу своей книги.

– Замолчи, – рявкаю я, затем переключаю внимание на Мэйси. – Да, мы с ним разговариваем, но это только потому, что он никогда не затыкается.

– Хм-мм, ох и еще раз – ох, – вворачивает Хадсон и, захлопнув свою книгу, встает и идет к окну. Я начинаю беспокоиться – а что, если наше перемирие рухнет опять? А мне просто не под силу выдержать еще один раунд с Его Королевским Ехидством. По крайней мере, сейчас.

– То есть да, иногда он меня смешит, – лепечу я. – И время от времени бывает до странности обаятельным. И подмечает все и во мне, и в окружающем мире. И да, иногда он помогает мне, когда я совсем этого не ожидаю, например, когда я опасалась, что не смогу превратиться в горгулью, или когда не могла понять, каким образом зажечь свечи в читальном уголке, когда я… – Я осекаюсь, поняв, что говорю. И как это звучит.

Мэйси уставилась на меня, удивление и неловкость на ее лице уступили место шоку. А тут еще Хадсон, который, как и она, тоже вдруг замолчал. И я чувствую, что он затаился внутри меня, внимательно слушая.

– Это не то, что ты думаешь, – говорю я ей наконец.

– Понятно, – кивнув, отвечает она, и это совсем не то, чего я ожидаю. Затем она встает и подходит к своему ящику с пижамами. – Думаю, я приму сейчас душ и смою с себя сегодняшнюю грязь.

– Значит, ты больше не хочешь говорить о Зевьере? – спрашиваю я, когда она направляется в сторону ванной.

Она улыбается, улыбка освещает все ее лицо и наконец сменяет серьезность последних минут.

– Мне пока нечего сказать, – говорит она. – Разве что… ведь он понравился тебе, да?

– И даже очень. По-моему, он классный. И подходит тебе.

– Да. – Она кивает, и улыбка сходит с ее лица. – Я тоже так думаю.

Когда за ней закрывается дверь ванной, я проигрываю в голове весь наш разговор, гадая, что могло заставить ее вести себя так странно. Но единственное, что приходит мне в голову, это ее чудная реакция на мои слова о том, что мы с Хадсоном разговариваем друг с другом.

Но что же мне делать? Этот парень живет в моей голове – так разве я могу просто игнорировать все, что он говорит?

– Пожалуйста, не делай этого, – говорит Хадсон, стоя у окна. Думаю, он любит это место, потому что там он смотрится, как один из этих мрачных героев из романов сестер Бронте.

– Ну нет, – фыркает он. – У сестер Бронте все герои слабые, жалкие и странные. Я определенно герой романа Джейн Остен. – Он принимает надменный вид, вздернув подбородок и выпятив грудь. – Как насчет самого мистера Дарси?

Я прыскаю со смеху, как он и хотел, потому что как же тут не смеяться? Он выглядит сейчас так нелепо, что я не могу не хохотать. Особенно когда он напускает на себя оскорбленный вид.

– Никому не говори, но лично я никогда не была фанаткой Дарси, – говорю я, когда наконец перестаю смеяться.

– Что? Да это же святотатство, форменное святотатство!

Теперь он смеется вместе со мной, его лицо сияет, голубые глаза блестят. И я не могу этого понять. Не могу, и все.

– Чего ты не можешь понять? – спрашивает он, и его смех сменяется серьезностью, истолковать которую я тоже не могу. Впрочем, возможно, он находит меня такой же непонятной.

– Я не понимаю, как ты можешь быть таким со мной и в то же время являться воплощением зла? Так не бывает, в этом нет смысла.

– Тебе так кажется, потому что ты не хочешь, чтобы это имело смысл, – говорит он и, осмыслив мои слова до конца, оскорбляется уже не для вида, а всерьез. – Воплощением зла? Ты считаешь меня воплощением гребаного зла?

– А как еще прикажешь называть то, что ты делал?

– Это было необходимо, – отвечает он, качая головой с таким видом, будто ему не верится, что мы вообще ведем этот разговор. Впрочем, возможно, это кажется невероятным и мне самой.

– Необходимо? – бесцветным голосом повторяю я. – Ты в самом деле считаешь, что убить столько людей было необходимо?

– Не делай этого. Не суди меня, ведь ты не знаешь, о чем говоришь. Тебя там не было. Горжусь ли я тем, что сделал? Нет, совсем не горжусь. Сделал бы я это опять? Да, черт возьми. Иногда приходится делать ужасные, жуткие, чудовищные вещи, чтобы не дать случиться тому, что было бы еще хуже.

– Значит, ты думаешь, что, делая все это, ты предотвратил нечто худшее?

– Не думаю, а знаю. И то, что ты мне не веришь, не отменяет того факта, что так оно и есть. А просто говорит о том, что ты вообще ничего не знаешь. – Он запускает пальцы в свои волосы и снова поворачивается к окну. – Но чему я удивляюсь? Мой младший братец тоже ничего не знает, однако ты веришь ему, а не мне.

– Что ты хочешь услышать? Что я доверяю тебе больше, чем Джексону? Что я верю тебе, а не моему суженому?

– Твоему суженому. – Он разражается резким, лающим смехом, от которого меня мороз продирает по коже, хотя я и не понимаю почему. – Да. С какой стати тебе верить мне, не своей паре?

– Знаешь, что? Это нечестно. Ты пытаешься представить дело так, будто речь идет всего лишь о твоем слове против его слова, но в действительности вся школа так боялась тебя, что они плели заговоры с целью убить меня, лишь бы не дать Лии воскресить тебя из мертвых. А люди не ведут себя так просто потому, что им кто-то не нравится, что бы ты там ни говорил.

– Люди боятся того, чего не понимают. Так было и будет всегда.

– Что это значит? – шепчу я, мысленно приказывая ему повернуться ко мне лицом. – Скажи мне, Хадсон.


Он поворачивается, но, когда наши взгляды встречаются, я вижу в его глазах что-то страшное. Что-то темное, отчаянное и полное такой ослепляющей боли, что это разрывает мне душу.

– Ты думаешь, у Джексона есть сила? – шепчет он, и его шепот каким-то образом заполняет всю комнату. – Ты понятия не имеешь о том, что такое настоящая сила, Грейс. Если бы ты это знала, если бы представляла себе, что могу сделать я, тебе не было бы нужды задавать мне эти вопросы, потому что ты бы уже знала ответы.





Глава 68. Правда глаза колет




У меня сжимается горло от уверенности, которой полон его голос, от жути и тьмы, которых он даже не пытается скрыть. Часть меня хочет попросить его объясниться, но другой, большей части меня слишком страшно услышать ответ.

Поэтому я ничего не говорю, а просто продолжаю лежать на кровати, прижимая к груди подушку Мэйси и слушая звук воды, льющейся в душе.

Хадсон тоже молчит, стоя у окна и глядя на тускло освещенный кампус.

Между нами висит напряженное молчание, холодное и лишенное всякого тепла, как тундра зимой. Оно болезненно отдается в заполняющей меня пустоте, и все во мне ноет.

Мне отчаянно хочется сказать что-нибудь – что угодно, – лишь бы разбить лед, сковывающий раскинувшуюся между нами пустыню, но первым заговаривает Хадсон:

– Знаешь, ты была так очаровательна, когда тебе было пять лет.

Я никак не ожидала, что он выдаст такое, и резко сажусь, поскольку странная боль, которой я упивалась, уступила место удивлению.

– О чем ты?

– Ты выглядела очаровательно, когда улыбалась, показывая отсутствие двух передних зубов. Первый выпал сам, а второй ты выбила, когда через две недели ударилась лицом о руль велосипеда.

– Откуда ты это знаешь? – шепчу я.

– Мне об этом рассказала ты.

– Нет. – Я мотаю головой. – Я никому этого не рассказывала. – Потому что иначе мне пришлось бы объяснять, что зуб, пришедший на смену выбитому молочному, рос криво, поскольку молочный был выбит, и что до того, как мне надели на зубы скобку, другие дети насмехались надо мной – поэтому-то я до сих пор так не люблю бобров.

– Ты рассказала мне, – отвечает он, невероятно довольный. – И теперь я смотрю это домашнее видео в цвете и со звуком.

– Какое домашнее видео? – насторожившись, спрашиваю я.

– То, где ты одета в миленькое темно-синее платьице в горошек, в котором ты так любила кружиться в гостиной. Мне особенно нравится твой бант из материи того же цвета.

О боже.

– Ты что, заглядываешь в мои воспоминания?

– Ну, конечно. – Он качает головой, и взгляд его нежен, а улыбка еще нежнее. – Ты была невероятно милым ребенком.

– Ты не можешь этого делать! – говорю я ему. – Не можешь просто влезать в мои воспоминания и разглядывать все, что хочешь.

– Очень даже могу. Ведь они просто лежат без дела.

– Они не «лежат без дела»! Они находятся в моей голове!

– Да, там же, где и я. – Он делает жест, как бы говорящий: это же очевидно. – Так что ты должна понимать, что я имел в виду.

– Да ну?

– Хм-мм, да. А еще мне очень нравится костюм зайчика, в который ты наряжалась, когда тебе было шесть.

– Боже. – Я прижимаю к лицу подушку Мэйси и гадаю, можно ли задушить себя с помощью радужного искусственного меха. И мне кажется, что это не такая уж плохая идея. – Зачем ты это делаешь? – стону я, пытаясь представить себе, на какие ужасные, унизительные воспоминания он может в любую секунду наткнуться в моей голове. Я знаю, их не так уж и много, но сейчас мне кажется, что их запас неисчерпаем.

– Не знаю, не знаю, но вынужден признать, что такие воспоминания у тебя есть. То, что случилось с курицей, когда ты была в третьем классе, было довольно стремно.

– Во-первых, это была не курица, а петух. А во-вторых, он был бешеный.

– У кур не бывает бешенства, – с ухмылкой говорит Хадсон.

– Что? Конечно, бывает.

– А вот и нет. – Он смеется. – Бешенство поражает только млекопитающих. А куры – это птицы, так что бешенством они не болеют.

– Да что ты вообще можешь знать? – кричу я, плюхнувшись на бок. – Ты что, вдруг стал заклинателем кур?