Искушение

– Да, некоторые люди считают, что так оно и есть.

– Он убил их всех, потому что он гнусный, эгоистичный, жаждущий власти трусливый говнюк, – поправляет его Хадсон. – Он уверил себя в том, что он спаситель таких, как мы.

Меня немного шокирует и даже ужасает то, как Хадсон – кто бы мог подумать – говорит об их с Джексоном отце. Это же он хотел полностью уничтожить другие виды, так почему же он осуждает своего отца, который сделал то же самое?

– Я нисколько не похож на отца, – сквозь зубы говорит Хадсон, и по его тону я слышу, что он задет не на шутку. – Нисколько!

Я не спорю с ним, хотя, по-моему, с его стороны нелепо делать вид, будто его собственные планы и дела не похожи на дела его отца. Конечно, стремясь к главенству над всеми, они истребляли разные кланы магических существ, но это не делает их разными. Они как две стороны одной медали.

И мне надо помнить об этом, чтобы из-за меня не погибли мы все.

Потому что Хадсон не всегда будет оставаться в моей голове. И никто не знает, что он натворит, когда выберется наружу.

Видимо, Джексон думает сейчас о том же, поскольку он подается вперед и говорит:

– Что бы нам ни пришлось делать, мы ни за что не должны выпускать моего брата в мир, позволив ему сохранить его силу. Мой отец истребил всех горгулий. Кто знает, что может сделать Хадсон?





Глава 44. Две головы не лучше, чем одна




Я ожидаю, что Хадсон взорвется, но он не произносит ни слова. Он ведет себя так тихо, что после нескольких минут молчания я подумала бы, что он заснул, если бы не видела, как его нога постукивает по полу, пока он смотрит в окно.

Не знаю, почему он не отвечает на слова Джексона – может, потому, что понимает: все, что сказал о нем Джексон, – правда. Может, потому что он смущен. А может, потому, что он уже выплеснул свой гнев. Не знаю, в чем тут дело, знаю только, что я ожидаю его реакции, какого-то ответа.

Я знакома с Хадсоном всего несколько дней, но мне уже известно, что ему несвойственно долго молчать. Как и не иметь в запасе одну или несколько язвительных ответных реплик…

На меня вдруг наваливается печаль, и я чувствую себя такой измученной, что мне приходится подавить зевок. Однако Джексон замечает его – он подмечает все – и говорит:

– Хватит, поиск данных может подождать до завтра. Давай отведем тебя в твою комнату.

Мне хочется возразить, но я так обессилела, что только киваю.

– Разве нам не надо убрать все это? – Я показываю на стол, на котором все еще горят свечи.

– Я могу довести тебя до твоей комнаты, а потом вернуться и убрать со стола. – Джексон тянет меня к двери.

– Не глупи. Вдвоем мы уберемся тут за десять минут, а потом сможем отправиться в мою комнату.

Но мы управляемся не за десять, а за пять минут, после чего идем к моей комнате. Когда мы оказываемся у двери, я вижу, что Джексон хочет поцеловать меня, как он сделал это вчера, но сейчас Хадсон не спит. Правда, он не говорит со мной, но видит и слышит все, и я не могу целоваться с Джексоном, когда за нами наблюдает его брат – особенно когда он делает это изнутри моей головы.

И мне совсем не хочется, чтобы Хадсон или кто-то другой знал, о чем я думаю, когда Джексон целует меня… или, что еще хуже, что я чувствую в этот момент. Это сугубо личное и касается только меня.

Поэтому, когда Джексон хочет поставить у моей двери огромную вазу с цветами, чтобы освободить руки, я кладу ладонь на его предплечье, останавливая его.

– Трое – это уже толпа, – говорю я.

Сначала он не понимает, о чем я, но потом до него доходит, и он, кивнув, делает шаг в сторону.

– Ну что, тогда до завтра? Мы можем встретиться на завтраке в десять, а затем пойти в библиотеку, если тебя это устроит.

– Провести утро субботы с тобой – что может быть лучше? – спрашиваю я.

– Хорошо. – Он хочет отдать мне цветы, но я обнимаю его и притягиваю его лицо к своему, чтобы быстро-быстро поцеловать в губы.

– Спасибо за вечер. Это было классно.

– Да? – Он выглядит смущенным, но довольным. Должна признаться, что сейчас у него ужасно милый вид.

– Да. Ты… – Я замолкаю, стараясь облечь мысль в слова.

Джексон прислоняется к дверному косяку и смотрит на меня с широкой ухмылкой на лице и огромной вазой с цветами в руках – и при этом ухитряется выглядеть все так же чертовски сексуально.

– Я что? – спрашивает он, скорчив дурацкую рожу.

– Полный кретин, – смеясь, говорю я.

Он тоже смеется.


– Это не то, что я надеялся услышать, но я удовольствуюсь и этим. – Он отдает мне цветы, затем целует меня в щеку. – Потому что ты моя.

Мое сердце превращается в лужицу – другого слова для этого нет.

– Вот и хорошо, – отвечаю я. – А ты мой.

Затем Джексон открывает передо мной дверь, и я вплываю в комнату, чувствуя, что мои голова и сердце полны этим парнем, этим сильным, удивительным парнем, который будит во мне такие чувства, о существовании которых я прежде и не подозревала.

Мэйси здесь нет – наверное, она сейчас с другими ведьмами и занимается каким-то колдовством, – так что я просто ставлю цветы на стол и плюхаюсь на кровать. Пару минут спустя я врубаю любимый плей-лист и беру с тумбочки книгу. Но это та же самая книга, которую я читала четыре месяца назад перед тем, как превратилась в горгулью, так что у меня не получается вспомнить сюжет.

Через три минуты, прочтя пять страниц, я откладываю книгу, думаю, что бы посмотреть на «Нетфликсе», но мне ничего не приходит в голову, и, в конце концов, я просто начинаю ходить по комнате, дотрагиваясь до вещей и ища, чем бы заняться.

Но заняться мне нечем – я давно не бывала в комнате одна и чувствую себя сейчас так неуютно, что в это трудно поверить. Не знаю, что со мной не так, ведь, приехав в Кэтмир, я жаждала уединения, и вот я одна, однако мне не по себе.

Наконец я решаю принять душ и лечь спать, но на полпути к ванной понимаю, что не могу этого сделать. Когда я принимала душ вчера, Хадсон спал. А сейчас он не спит.

Он продолжает молчать и не сказал мне ни слова со времени своей вспышки в библиотеке, но он лежит на кровати Мэйси и читает – я немного вытягиваю шею, чтобы увидеть название книги – это «Преступление и наказание» Достоевского. Может, он симпатизирует Родиону, который убивает людей ради своих эгоистичных целей?

Я колеблюсь. Мне хочется вымыть голову, но я ни за что не разденусь и не стану принимать душ, пока он смотрит на меня – пусть даже и кажется, что он читает. Разве он может не увидеть моей наготы, если ее буду видеть я сама? Ведь он как-никак находится в моей голове.

– Я не стану этого делать. – Когда Хадсон вдруг произносит эти слова, я вздрагиваю. Он все еще лежит на кровати Мэйси, скрестив ноги и положив руки под голову, но теперь книга покоится у него на груди.

Мне хочется спросить его, что именно так подействовало на него, что он замолчал так надолго, – но я довольствуюсь вопросом о его последних словах.

– О чем ты?

– Я не стану подсматривать, как ты раздеваешься и принимаешь душ. Можешь об этом не волноваться.

– Понятно, но как ты можешь не смотреть? Ведь на самом деле ты находишься в моей голове, хотя мне и кажется, что ты лежишь на кровати Мэйси. – Я стучу себя по голове. – Ты все еще тут.

– Не знаю как. Я могу закрыть глаза и погрузиться в себя так, чтобы не проявлять активности в твоем сознании. Можешь принять свой душ. Тебе не надо опасаться паскудства с моей стороны.

– Это ты и сделал тогда, в библиотеке? Погрузился в себя? – Не знаю, почему меня это занимает, почему я не могу просто принять свою победу и радоваться тому, что он наконец так надолго оставил меня в покое. Но особой радости я не испытываю, и мне хочется знать, что именно заставило его замолчать.

– Нет, – отвечает он. – Я все время был здесь. Я просто…

– Что?

– Не знаю. – Он качает головой. – Наверное, мне просто хотелось подумать.

– Я могу это понять.

Он улыбается, притом без тени насмешки – впервые за сегодняшний день. Но в его улыбке нет и веселья. Она просто какая-то… грустная.

– В самом деле можешь?

Это хороший вопрос, вопрос, на который я не знаю ответа. У меня сейчас много забот, но я впервые думаю о том, каково это – быть Хадсоном. Быть заточенным в голове девушки, которую ты почти не знаешь и которая не скрывает, что она не испытывает к тебе теплых чувств. Оставаться там, пока она не выяснит, как не только выдворить тебя из своей головы, но и сделать обыкновенным человеком, то есть тем, кем ты никогда не был.

Я знаю, как странно и отчужденно я чувствую себя, понимая, что часть меня – это горгулья, а не человек. Должно быть, еще более ужасно быть всю жизнь вампиром и знать, что, освободившись из плена, ты потеряешь краеугольный камень всего того, что составляет твою суть.

Ужасно знать, что я буду виновата в том, что Хадсон лишится самой своей идентичности. Но, с другой стороны, какая у меня альтернатива? Выпустить его на волю и надеяться, что он не использует свою сокрушительную силу, чтобы пойти войной на весь мир?

Он не сделал абсолютно ничего, чтобы можно было поверить, что он не затеет войну.

– Ты права, – говорит он.

– Насчет чего?

Он переворачивается на кровати, так что теперь я вижу только его спину.

– Ты понятия не имеешь, каково это – быть мной.

Так оно и есть, но его слова все равно задевают меня, и я несколько секунд стою, не зная, как ответить. В конце концов, я решаю, что хорошего ответа мне не найти – и что сейчас самое время принять этот самый душ. В своем нынешнем настроении Хадсон наверняка не захочет нарушать свое обещание.

Я бы не нарушил его в любом случае. Это утверждение проникает в мой мозг так незаметно, что я не сразу уясняю себе его смысл.

Но, когда он доходит до меня, я не могу не ответить: Я знаю. Потому что так оно и есть, хотя я и не могу сказать, откуда я это знаю.

И только когда я начинаю смывать с волос бальзам, мне в голову приходит кое-что еще. Дело отнюдь не в том, что, зайдя в свою комнату, я начала скучать и никак не могла найти себе места, потому что не знала, чем себя занять. Дело в том, что в моей голове не было Хадсона, говорящего все те нелепые, колкие и забавные вещи, которые он говорит обычно и которые так сбивают меня с толку.

Это может показаться глупым, но каким-то образом за последние несколько дней я привыкла слышать его голос в моей голове. Привыкла к его вечным комментариям, надменным суждениям и даже к тому, что он заставляет меня признаваться себе в том, что я думаю и чувствую на самом деле.

Не знаю, как это произошло – ведь я ненавижу этого парня и все то, что он символизирует – а также все, что он творил. Но это произошло, и теперь я не понимаю, как мне относиться к тому, что я, быть может, начинаю думать о Хадсоне не только как о враге. Нет, я не думаю о нем как о друге – я не так наивна, чтобы вообще потерять осторожность, – но теперь он все же не кажется мне таким уж мерзким.

Это не самая изящная формулировка, и я ожидаю, что сейчас он разразится язвительной тирадой, но он продолжает молчать. Потому что делает то, что обещал – дает мне возможность уединиться.