Искушение
Часть 25 из 110 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Мотивируешь на что? – вопрошаю я.
– Ну, не знаю. – Он делает вид, будто рассматривает свои ногти. – Может, на доставание меня из твоей головы?
– Поверь, для этого мне не нужна дополнительная мотивация. Ведь чем скорее ты уберешься, тем скорее я смогу увериться, что мне больше никогда не придется тебя видеть.
Я готовлюсь к его следующему саркастическому замечанию, полагая, что это будет нечто исключительное, но текут секунды, а он так ничего и не говорит. Вместо этого он достает из воздуха мяч и начинает подбрасывать его и ловить по кругу.
Один раз, другой, еще и еще. Сначала я радуюсь тому, что он молчит, но чем дольше длится это молчание, тем сильнее я нервничаю. Потому что хуже, чем знать все, что думает Хадсон, может быть только одно – не знать ничего. Очень может быть, что он сейчас прикидывает, как убить меня, точно как я прикидываю, каким образом убить его.
Однако, в конце концов, он все же переключает свое внимание с мяча обратно на меня.
– Так оно и есть, – невозмутимо говорит он. – Как я и говорил, у тебя стервозный характер.
И опять подбрасывает мяч.
– Лучше уж быть стервозной, чем говнистой.
– Говнистыми бывают все, Грейс. – Говоря это, он смотрит мне прямо в глаза, и его слова впервые кажутся мне искренними. Как и он сам. – Вопрос заключается только в том, достаточно ли они честны, чтобы позволить тебе увидеть их говнистость. И если нет, то именно таких людей и надо опасаться.
– Интересно, почему это похоже на острастку? – спрашиваю я.
– Потому что ты больше не какой-то там слабый, жалкий человек. Ты горгулья, а когда речь идет о том, как прочие относятся к горгульям – к знакомству с горгульей, к обладанию ею – все становятся не тем, чем кажутся.
– В том числе и ты? – осведомляюсь я, чувствуя, как мороз пробегает по коже.
– Разумеется. – Тон у него скучающий и раздраженный. – Но не только я, другие тоже.
Я не знаю, что на это можно ответить, не знаю, пудрит ли он мне мозги или в его словах есть крупица правды. Но прежде чем я прихожу к какому-то выводу, он отступает назад и скрывается в сумраке.
Вот один такой, – шепчет он где-то в глубине моего сознания.
– Что ты хочешь этим сказать? – так же тихо спрашиваю я.
Он качает головой и больше ничего не говорит.
И только когда я отворачиваюсь, только когда Кровопускательница зовет меня по имени, до меня доходит, что подброшенный Хадсоном мяч так и не упал.
Глава 34. Здесь нет места для нас обоих
– Грейс, ты уже пришла в себя? – Голос Кровопускательницы звучит так, словно от меня до нее дальше, чем я ожидала.
– Да, пришла, – говорю я, сев и откинувшись на подушки. – Простите. Хадсон…
– Что Хадсон? – спрашивает Кровопускательница, подавшись вперед и пристально глядя на меня.
И тут до меня доходит, что в сумраке виднеется решетка, которая разделяет нас.
Я резко вскакиваю, шарю глазами и рядом с Кровопускательницей обнаруживаю Джексона.
– В чем дело? – спрашиваю я голосом, ставшим визгливым от страха. – Почему я в клетке?
– Все в порядке, – уверяет меня он.
– Ничего не в порядке. Я не животное в зоопарке. Сейчас же выпустите меня.
Я протягиваю к решетке руку, но тут же передумываю касаться ее, потому что она светится странным светом, как будто по ней пропустили электричество, и я не могу не думать, что это может значить… и что будет со мной, если я дотронусь до нее.
– Мы не можем этого сделать, Грейс, – отвечает Кровопускательница. – Пока.
– Почему? – А что, если Хадсон был прав? Что, если, говоря все это, он не пудрил мне мозги?
– Как бы мне ни нравилось пудрить тебе мозги, Грейс, я не имею привычки предостерегать других без причины, просто так, – из сумрака убеждает меня Хадсон.
– Перестань болтать со мной! – почти кричу я. – Разве ты не видишь, что я в беде?
Джексон и Кровопускательница удивленно переглядываются.
– Они меня не слышат, – напоминает мне Хадсон, и я сжимаю зубы.
– Понятно, – говорит Кровопускательница. – Я знаю, что Хадсон здесь, с тобой. Это я усыпила тебя, когда поняла, насколько крепко он тебя держит.
Часть меня хочет спросить ее, откуда она это знает, но потом я думаю: почему нет? Ведь какой смысл стареть, если при этом ты не узнаешь многое о многом?
– О, я вас умоляю. – Хадсон испускает длинный вздох и, выйдя из сумрака, начинает ходить туда-сюда по узкому пространству возле моей кровати. – Послушать ее, так можно подумать, будто я руковожу какой-то сектой. Я не принуждал тебя делать ничего такого, чего ты не хотела сделать сама.
Я потрясенно поворачиваюсь к нему.
– Ты говоришь о краже атаме и покушении на убийство Коула? И о том, что за три дня я вырубалась уже три раза?
– Если честно, Коул это заслужил. И мы не пытались его убить.
Кровопускательница хватает Джексона за руку и, оттащив его от решетки, что-то говорит ему. Что за жизнь. Опять секреты.
Я пользуюсь этой передышкой, чтобы прошипеть:
– Ты прав. Это делали не мы. Это сделал ты.
Он вздыхает и снова прислоняется к ледяной стене.
– Те же яйца, вид сбоку. Но вернемся к нынешнему положению вещей. Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты ей не доверяла.
– Ты предупредил меня после того, как она посадила меня в клетку. Так какой мне от этого толк? К тому же в клетке я нахожусь из-за тебя, так что виноват в этом ты.
– Ага. Опять та же песня. – Он небрежно машет рукой.
– О чем ты?
– О том, что и куда более сильным людям, чем ты, случалось лезть из кожи вон, лишь бы отмазать моего братца. Не знаю, почему меня вообще удивляет, что ты оказалась такой же, как и все остальные.
– Я не пытаюсь отмазать Джексона! – шиплю я. – Я просто хочу выбраться из этой чертовой клетки. Как вообще ты смог вернуться, не имея тела, и оказался в моей голове?
– Я вернулся, имея тело. – Он качает головой и смотрит на Джексона, который все еще разговаривает с Кровопускательницей. – Да, вернувшись, я не очень-то понимал, что к чему, но это я знаю точно. Последнее, что я помню, – как мой брат пытался убить меня, и я двигался, повинуясь инстинкту, – развоплотился и переносился в его сторону, чтобы защитить себя. Обратившись в камень, ты – я в этом уверен – забрала с собой мое развоплотившееся для переноса тело в то самое мгновение, когда оно воплощалось вновь. И теперь, – он разводит руками, – мы имеем то, что имеем.
Это имеет какой-то смысл, пусть и извращенный – хотя мне и не хочется, чтобы это было правдой. Но как еще это можно объяснить? Я не нарочно перешла в другую ипостась, превратившись в горгулью – я даже не знала, что такое возможно. Быть может, из-за этого мое превращение пошло наперекосяк – из-за того, что как раз в то мгновение Хадсон, развоплотившись, перенесся в меня. Или же из-за моего перехода в другую ипостась его перенос пошел наперекосяк. И в том, и в другом случае вполне может быть, что он заточен в моей голове по моей же вине. Тьфу. Не к такому выводу я хотела прийти.
Эта мысль бьется в моем мозгу, когда я поворачиваюсь к Кровопускательнице.
– Что я должна сделать, чтобы вы выпустили меня?
Кровопускательница и Джексон опять подходят к решетке. На лице Джексона написана отчаянная тревога, и мне вдруг хочется обнять его и уверить, что все будет хорошо.
– Это ты сидишь в клетке, но тебе хочется облегчить его страдания. Что и требовалось доказать, – рычит Хадсон, но я игнорирую его и вместо этого смотрю в глаза Джексона.
Кровопускательница прерывает наш разговор:
– Ты должна дать мне научить тебя, как построить стену, чтобы отгородиться от Хадсона, заблокировать его. Ты должна воздвигнуть преграду между ним и собой. Хадсону нельзя доверять.
– Я знаю.
– Ой ли? Потому что вряд ли ты сможешь до конца осознать это, пока не узнаешь его. Пока по-настоящему не поймешь, как он действует. Ты можешь мне не верить, но придет время, когда тебе захочется ему сопереживать.
– Я бы никогда…
– Да-да, так и будет. Но ты не должна этого делать. Тебе надо оставаться сильной, постоянно быть настороже. В твоем мире нет никого более опасного, чем Хадсон. Никто не может творить того, что способен творить он. Он будет говорить тебе именно то, в чем ты ощущаешь нужду, именно то, что ты хочешь услышать. Он будет лгать тебе, запутывать тебя, а когда ты ослабишь бдительность, он убьет тебя. Или того хуже – убьет всех, кого ты любишь, просто потому, что может.
Хадсон перестает ходить туда-сюда и делает каменное лицо, ожидая моей реакции. Живут только его ярко-голубые глаза, пронимающие меня до самого сердца.
– Я этого не допущу, – говорю я, чувствуя, как меня захлестывает паника. – Как я могу отгородиться от него?
– Именно этому я и хочу тебя научить. Если ты мне позволишь.
– Конечно, позволю. Ведь мы явились сюда именно за этим – чтобы вы научили меня, как избавиться от него. Но я не понимаю, почему вы решили, что надо запереть меня. – Я поворачиваюсь к Джексону. – И почему ты решил, что должен ей это позволить.
Он меняется в лице.
– Я не…
– У него нет выбора. И у тебя тоже. Плохо уже одно то, что Хадсону удавалось завладевать твоим телом. Но теперь, когда он начал говорить с тобой, нам надо найти способ воздвигнуть перегородку между вами прежде, чем станет слишком поздно. И эта клетка развязывает нам руки, поскольку за решеткой остается также и он.
Я замечаю, что она не говорит, что решетка защищает от него также и меня, находящуюся за ней, – но не упрекаю ее, потому что мне надо задать ей куда более важный вопрос:
– Пока не станет слишком поздно?
– Ну, не знаю. – Он делает вид, будто рассматривает свои ногти. – Может, на доставание меня из твоей головы?
– Поверь, для этого мне не нужна дополнительная мотивация. Ведь чем скорее ты уберешься, тем скорее я смогу увериться, что мне больше никогда не придется тебя видеть.
Я готовлюсь к его следующему саркастическому замечанию, полагая, что это будет нечто исключительное, но текут секунды, а он так ничего и не говорит. Вместо этого он достает из воздуха мяч и начинает подбрасывать его и ловить по кругу.
Один раз, другой, еще и еще. Сначала я радуюсь тому, что он молчит, но чем дольше длится это молчание, тем сильнее я нервничаю. Потому что хуже, чем знать все, что думает Хадсон, может быть только одно – не знать ничего. Очень может быть, что он сейчас прикидывает, как убить меня, точно как я прикидываю, каким образом убить его.
Однако, в конце концов, он все же переключает свое внимание с мяча обратно на меня.
– Так оно и есть, – невозмутимо говорит он. – Как я и говорил, у тебя стервозный характер.
И опять подбрасывает мяч.
– Лучше уж быть стервозной, чем говнистой.
– Говнистыми бывают все, Грейс. – Говоря это, он смотрит мне прямо в глаза, и его слова впервые кажутся мне искренними. Как и он сам. – Вопрос заключается только в том, достаточно ли они честны, чтобы позволить тебе увидеть их говнистость. И если нет, то именно таких людей и надо опасаться.
– Интересно, почему это похоже на острастку? – спрашиваю я.
– Потому что ты больше не какой-то там слабый, жалкий человек. Ты горгулья, а когда речь идет о том, как прочие относятся к горгульям – к знакомству с горгульей, к обладанию ею – все становятся не тем, чем кажутся.
– В том числе и ты? – осведомляюсь я, чувствуя, как мороз пробегает по коже.
– Разумеется. – Тон у него скучающий и раздраженный. – Но не только я, другие тоже.
Я не знаю, что на это можно ответить, не знаю, пудрит ли он мне мозги или в его словах есть крупица правды. Но прежде чем я прихожу к какому-то выводу, он отступает назад и скрывается в сумраке.
Вот один такой, – шепчет он где-то в глубине моего сознания.
– Что ты хочешь этим сказать? – так же тихо спрашиваю я.
Он качает головой и больше ничего не говорит.
И только когда я отворачиваюсь, только когда Кровопускательница зовет меня по имени, до меня доходит, что подброшенный Хадсоном мяч так и не упал.
Глава 34. Здесь нет места для нас обоих
– Грейс, ты уже пришла в себя? – Голос Кровопускательницы звучит так, словно от меня до нее дальше, чем я ожидала.
– Да, пришла, – говорю я, сев и откинувшись на подушки. – Простите. Хадсон…
– Что Хадсон? – спрашивает Кровопускательница, подавшись вперед и пристально глядя на меня.
И тут до меня доходит, что в сумраке виднеется решетка, которая разделяет нас.
Я резко вскакиваю, шарю глазами и рядом с Кровопускательницей обнаруживаю Джексона.
– В чем дело? – спрашиваю я голосом, ставшим визгливым от страха. – Почему я в клетке?
– Все в порядке, – уверяет меня он.
– Ничего не в порядке. Я не животное в зоопарке. Сейчас же выпустите меня.
Я протягиваю к решетке руку, но тут же передумываю касаться ее, потому что она светится странным светом, как будто по ней пропустили электричество, и я не могу не думать, что это может значить… и что будет со мной, если я дотронусь до нее.
– Мы не можем этого сделать, Грейс, – отвечает Кровопускательница. – Пока.
– Почему? – А что, если Хадсон был прав? Что, если, говоря все это, он не пудрил мне мозги?
– Как бы мне ни нравилось пудрить тебе мозги, Грейс, я не имею привычки предостерегать других без причины, просто так, – из сумрака убеждает меня Хадсон.
– Перестань болтать со мной! – почти кричу я. – Разве ты не видишь, что я в беде?
Джексон и Кровопускательница удивленно переглядываются.
– Они меня не слышат, – напоминает мне Хадсон, и я сжимаю зубы.
– Понятно, – говорит Кровопускательница. – Я знаю, что Хадсон здесь, с тобой. Это я усыпила тебя, когда поняла, насколько крепко он тебя держит.
Часть меня хочет спросить ее, откуда она это знает, но потом я думаю: почему нет? Ведь какой смысл стареть, если при этом ты не узнаешь многое о многом?
– О, я вас умоляю. – Хадсон испускает длинный вздох и, выйдя из сумрака, начинает ходить туда-сюда по узкому пространству возле моей кровати. – Послушать ее, так можно подумать, будто я руковожу какой-то сектой. Я не принуждал тебя делать ничего такого, чего ты не хотела сделать сама.
Я потрясенно поворачиваюсь к нему.
– Ты говоришь о краже атаме и покушении на убийство Коула? И о том, что за три дня я вырубалась уже три раза?
– Если честно, Коул это заслужил. И мы не пытались его убить.
Кровопускательница хватает Джексона за руку и, оттащив его от решетки, что-то говорит ему. Что за жизнь. Опять секреты.
Я пользуюсь этой передышкой, чтобы прошипеть:
– Ты прав. Это делали не мы. Это сделал ты.
Он вздыхает и снова прислоняется к ледяной стене.
– Те же яйца, вид сбоку. Но вернемся к нынешнему положению вещей. Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты ей не доверяла.
– Ты предупредил меня после того, как она посадила меня в клетку. Так какой мне от этого толк? К тому же в клетке я нахожусь из-за тебя, так что виноват в этом ты.
– Ага. Опять та же песня. – Он небрежно машет рукой.
– О чем ты?
– О том, что и куда более сильным людям, чем ты, случалось лезть из кожи вон, лишь бы отмазать моего братца. Не знаю, почему меня вообще удивляет, что ты оказалась такой же, как и все остальные.
– Я не пытаюсь отмазать Джексона! – шиплю я. – Я просто хочу выбраться из этой чертовой клетки. Как вообще ты смог вернуться, не имея тела, и оказался в моей голове?
– Я вернулся, имея тело. – Он качает головой и смотрит на Джексона, который все еще разговаривает с Кровопускательницей. – Да, вернувшись, я не очень-то понимал, что к чему, но это я знаю точно. Последнее, что я помню, – как мой брат пытался убить меня, и я двигался, повинуясь инстинкту, – развоплотился и переносился в его сторону, чтобы защитить себя. Обратившись в камень, ты – я в этом уверен – забрала с собой мое развоплотившееся для переноса тело в то самое мгновение, когда оно воплощалось вновь. И теперь, – он разводит руками, – мы имеем то, что имеем.
Это имеет какой-то смысл, пусть и извращенный – хотя мне и не хочется, чтобы это было правдой. Но как еще это можно объяснить? Я не нарочно перешла в другую ипостась, превратившись в горгулью – я даже не знала, что такое возможно. Быть может, из-за этого мое превращение пошло наперекосяк – из-за того, что как раз в то мгновение Хадсон, развоплотившись, перенесся в меня. Или же из-за моего перехода в другую ипостась его перенос пошел наперекосяк. И в том, и в другом случае вполне может быть, что он заточен в моей голове по моей же вине. Тьфу. Не к такому выводу я хотела прийти.
Эта мысль бьется в моем мозгу, когда я поворачиваюсь к Кровопускательнице.
– Что я должна сделать, чтобы вы выпустили меня?
Кровопускательница и Джексон опять подходят к решетке. На лице Джексона написана отчаянная тревога, и мне вдруг хочется обнять его и уверить, что все будет хорошо.
– Это ты сидишь в клетке, но тебе хочется облегчить его страдания. Что и требовалось доказать, – рычит Хадсон, но я игнорирую его и вместо этого смотрю в глаза Джексона.
Кровопускательница прерывает наш разговор:
– Ты должна дать мне научить тебя, как построить стену, чтобы отгородиться от Хадсона, заблокировать его. Ты должна воздвигнуть преграду между ним и собой. Хадсону нельзя доверять.
– Я знаю.
– Ой ли? Потому что вряд ли ты сможешь до конца осознать это, пока не узнаешь его. Пока по-настоящему не поймешь, как он действует. Ты можешь мне не верить, но придет время, когда тебе захочется ему сопереживать.
– Я бы никогда…
– Да-да, так и будет. Но ты не должна этого делать. Тебе надо оставаться сильной, постоянно быть настороже. В твоем мире нет никого более опасного, чем Хадсон. Никто не может творить того, что способен творить он. Он будет говорить тебе именно то, в чем ты ощущаешь нужду, именно то, что ты хочешь услышать. Он будет лгать тебе, запутывать тебя, а когда ты ослабишь бдительность, он убьет тебя. Или того хуже – убьет всех, кого ты любишь, просто потому, что может.
Хадсон перестает ходить туда-сюда и делает каменное лицо, ожидая моей реакции. Живут только его ярко-голубые глаза, пронимающие меня до самого сердца.
– Я этого не допущу, – говорю я, чувствуя, как меня захлестывает паника. – Как я могу отгородиться от него?
– Именно этому я и хочу тебя научить. Если ты мне позволишь.
– Конечно, позволю. Ведь мы явились сюда именно за этим – чтобы вы научили меня, как избавиться от него. Но я не понимаю, почему вы решили, что надо запереть меня. – Я поворачиваюсь к Джексону. – И почему ты решил, что должен ей это позволить.
Он меняется в лице.
– Я не…
– У него нет выбора. И у тебя тоже. Плохо уже одно то, что Хадсону удавалось завладевать твоим телом. Но теперь, когда он начал говорить с тобой, нам надо найти способ воздвигнуть перегородку между вами прежде, чем станет слишком поздно. И эта клетка развязывает нам руки, поскольку за решеткой остается также и он.
Я замечаю, что она не говорит, что решетка защищает от него также и меня, находящуюся за ней, – но не упрекаю ее, потому что мне надо задать ей куда более важный вопрос:
– Пока не станет слишком поздно?