Искажение
Часть 25 из 62 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Столь ранний вызов не предвещает ничего хорошего. В клубе собралась почти вся рота: рядовые, командиры взводов и отделений, оба лейтенанта, капитан Бек и какой-то офицер, которого я не могу издали узнать. Водяная Блоха говорит, что это лейтенант Грегор Оско, один из людей Вилмотса. Приходится верить ему на слово, поскольку мы сидим в конце зала, к тому же я плохо запоминаю лица.
Сержанты ходят между рядами, пресекая разговоры. У меня такое ощущение, что нас труднее призвать к порядку, чем в начале миссии. Сам я почти все время молчу – у меня слипаются глаза, ночью я плохо спал. Если честно, мы с Неми немного развлеклись, а потом я не мог заснуть. Пурич бормочет себе под нос, что наверняка предстоит какая-то очередная беседа с целью поднятия боевого духа и что он этого не вынесет.
Речь, однако, о чем-то совершенно другом. Сержант Крелл ставит на стол ноутбук и проектор, направив свет на прибитую к стене простыню. Бек встает, и разговоры внезапно стихают. Воздух кажется густым и очень влажным.
– Господа, то, что вы сейчас увидите, чудовищно и, по сути, не нуждается в комментариях, – говорит командир роты. – Помните об этом фильме, когда у вас возникнут так называемые моральные дилеммы. – Я еще ни разу не видел, чтобы Микель Бек настолько нервничал. – Запись появилась в Сети сегодня ночью. Ее предоставила нам военная разведка. Сержант, включайте.
Эдвард Крелл запускает воспроизведение видео.
Трое повстанцев в масках сидят в помещении без окон, вероятно, в подвале, за деревянным столом. С потолка свисает лампочка в проволочной оправе. Мужчины одеты в военные рубашки и полотняные шапочки с направленным вниз треугольником, знаком культа Гадеса. Лица их закрыты клетчатыми платками. Плечистый тип, сидящий посередине, произносит на неожиданно чистом и беглом рамманском:
– Солдаты МСАРР, меня зовут Эван Гарсия. Это я ежедневно причиняю вам боль за то, что вы оккупируете мою страну. Это я и мои люди ежедневно убиваем вас во имя нашей веры и памяти предков.
В клубе раздается глухой ропот.
– Я призываю вас, солдаты МСАРР, покинуть мой дом. Не делайте ваших детей сиротами, а жен вдовами. Не ждите, пока вас заберут самолеты в металлических гробах. – Гарсия неподвижно вглядывается в камеру. – Вы убиваете нас и насилуете, отбираете у нас свободу, оскверняете святыни и богов. Мы будем вас за это уничтожать, и вам не помогут самолеты, ракеты и танки. Мы найдем вас повсюду, когда вы не будете этого ожидать, а кровь ваша впитается в ремаркскую землю. А теперь полюбуйтесь, что ждет вас за преступления против нашей родины.
Следующий кадр показывает мужчину в рамманской форме, с черным мешком на голове. Он сидит на стуле, привязанный колючей проволокой к спинке. Повстанцы поливают мешок водой; мужчина, задыхаясь, отчаянно выгибается всем телом. Затем его бьют деревянными дубинками и снова поливают водой. Камера наезжает на окровавленную нашивку на груди: «Дрейфус».
– Боже… – вырывается стон у Вернера. – Это Давид!
Больше ему говорить ничего не нужно. Я уже знаю, что на видео – капрал, пропавший во время эвакуации базы Адмирум. Давид Дрейфус не попал в руки арейцев, которые наверняка убили бы его на месте. К несчастью, его лично захватил в плен главный здешний ублюдок – Гарсия.
Очередные кадры демонстрируют сцены избиения, прижигания зажигалкой и порезов ножом. Мне становится нехорошо, к горлу подступают бутерброды с ветчиной, которые я в спешке съел перед тошнотворным сеансом. Так продолжается несколько минут, во время которых слышны в основном крики пытаемого, а затем садистская оргия перемещается наружу.
Окровавленного бесчувственного солдата волокут за внедорожником по песчаной дороге. Он ударяется о торчащие камни, и я уверен, что трос, к которому его привязали, вырвал Давиду руки из суставов. Машина движется медленно, камера дрожит и подпрыгивает, вокруг тела приплясывают бандиты в масках, держа в руках автоматы. Время от времени кто-то из них стреляет в воздух или издает боевой клич. Слышится вой и свист. Водитель внедорожника раз за разом давит на клаксон.
Процессия наконец добирается до небольшого холма. На земле лежит крест, сколоченный из двух массивных досок. Мучители приводят капрала в чувство, подсунув ему под нос какой-то флакон, затем прибивают его руки к кресту и привязывают веревкой ноги, чтобы он не упал. Единственное, что может утешить, – Дрейфус почти сразу снова теряет сознание.
Очередной фрагмент отснят в сумерках. Крест стоит врытый в землю, а вокруг него собрались несколько гадейцев. Я узнаю мускулистую фигуру Гарсии, который машет рукой кому-то за кадром. Появляется еще один бандит с факелом и подходит к месту казни. Древесину и тело замученного солдата, видимо, полили бензином, поскольку от прикосновения факела за несколько секунд вспыхивает пламя. Крест горит, слышен треск. Одетые в камуфляж твари воздевают к небу кулаки. Снова слышны крики и завывания.
В этот момент кто-то сделал стоп-кадр. На стене клуба видна неподвижная картина, изображающая зверство повстанцев. Я думаю о том, что Давид Дрейфус стал нашим мучеником и национальным героем. По моим щекам текут слезы. Кто-то сзади не выдержал и шумно блюет на пол. Рядовой Гаус вскакивает, хватает стул и с диким криком швыряет его наземь, так что тот разлетается на куски.
Четверг, 12 мая, 08.10
Лица моих солдат мрачны. Такое впечатление, что улыбка не появится на них больше никогда – будто перед их глазами навеки застыл тот фильм. Мы только что пересекли Старый город и снова оказались в храме Афродиты. До нас сюда прибыла ремаркская полиция и небольшое подразделение с трудом сколоченной ремаркской армии. Они охраняют выломанные ворота, но не входят внутрь – настолько серьезное табу представляет для ремаркских мужчин культ богини.
Над нашими головами носятся дроны. Вспотевшие и злые, мы входим в здание. Повсюду лежат трупы служительниц, как юных девушек, так и взрослых женщин. У некоторых задраны платья, с других полностью сорвана одежда. По позам тел видно, что они сражались с напавшими, прежде чем их изнасиловали и убили. Их белые одеяния запятнаны кровью. Кому-то разбили голову, кого-то зарезали, кого-то застрелили, кого-то забили насмерть.
Статуя Афродиты, стоящая посреди храма, сброшена с постамента и облита чем-то вонючим. Мы ищем раненых. Пурич и другие спасатели дотрагиваются до шеи каждой из жертв, пытаясь отыскать самый слабый пульс. Наконец они находят девушку, которая подает признаки жизни, заворачивают ее в простыню и выносят наружу. Я давлю ботинками рассыпанные цветы и опираюсь лбом о каменную стену, чтобы слегка его остудить.
Насколько я понимаю, верховная служительница, поддавшись на уговоры городских властей, наконец согласилась на обустройство форпоста на холме. Дочери Коринфа должны были покинуть храм на следующей неделе, но не успели. Сержант Голя сжимает кулаки и без конца повторяет:
– Такие красивые девушки, такие молодые…
– Это все наверняка гадейцы. Никто, кроме них, не осмелился бы войти сюда и убить служительниц, – говорит Баллард.
– Гребаные скоты, – вздыхает сержант.
Неми плачет в боковом нефе. Я подхожу к ней и на мгновение обнимаю, не обращая внимания на взгляды других. Она дрожит в моих руках, не в силах постичь подобной жестокости и ощущая некую особую связь с жертвами. Я говорю ей, что мы обязательно доберемся до сволочей, которые это сделали, хотя вовсе в том не уверен.
Мы выходим на площадь, где приземляются вертолеты медслужбы, и по очереди выносим убитых женщин в герметично закрытых черных мешках. Не знаю, что с ними станет – может, проведут вскрытие, а может, сразу похоронят. Меня переполняет холодная ненависть, взорвавшаяся два дня назад во время утреннего сеанса.
Сперва нападение на базу Кентавр, потом пытки Давида Дрейфуса, а теперь еще и это отвратительное зверское убийство. Каждый из нас, даже неверующий, наверняка сейчас молится о том же самом – о скромной улыбке судьбы, благодаря которой эти ублюдки окажутся в наших руках. Нужно как-то разрядить накопившуюся злость, иначе она обратится против нас самих. Борьба с невидимым врагом доводит всех до бешенства.
Я все больше понимаю теперь людей, которые бросают все и отправляются на север, перебираясь целыми семьями в центральную провинцию Сайлан или дальше, в провинцию Кумран. Многие из них пытаются любой ценой попасть в Рамму. Они терпят голод и неудобства, лишь бы только бежать из этого ада. Жители Хармана, по крайней мере, находятся под нашей защитой. Мы не всегда в состоянии им помочь, но сама близость баз создает некоторое ощущение безопасности. Люди из городов поменьше и селений на юге предоставлены самим себе, отданы на милость повстанческих банд.
Неми говорила мне, что молодые парни оставляют родителей и массово стекаются в радикальные храмы. Умеренные культы Зевса, Афродиты или Афины, сотрудничающие с правительством, теряют приверженцев и все чаще становятся целью атак. Каждый раз, когда кто-нибудь гибнет в братоубийственной войне, гадейцы и арейцы утверждают, будто это все из-за нас. Стоит нам отсюда убраться, и наступит мир и порядок.
На жизнь Эфрама Золы, мэра Хармана, уже было совершено несколько покушений. Он пережил их все и старается овладеть ситуацией, но лишь вопрос времени, когда до него наконец доберутся. Главное – не дать себя запугать, не усомниться в своей миссии. Капитан Бек повторяет это при любом удобном случае. Но как не усомниться в осмысленности того, чем мы занимаемся, когда видишь столько тел убитых женщин, а на белой стене здания виднеется большая красная надпись по-раммански «Шлюхи-изменницы»? Как не начать стрелять вслепую?
Ближе к вечеру я урвал несколько минут, чтобы встретиться с Неми. Охрана меня уже знает и закрывает глаза, когда я вхожу в здание для гражданских. Их командир, сержант Поппер, регулярно получает блок сигарет или бутылку бурбона – смотря что попадется мне в руки. Торговля с ремарцами на базе процветает. Их валюта ни хрена не стоит, так что за несколько вианов они готовы с улыбкой продать родную мать. Больше всего на этом наживаются водители мусоровозов.
Я сижу с девушкой на ее маленькой койке, опираясь спиной о стену, и глажу ее по коротким, слегка взъерошенным волосам – мягким, почти бархатным на ощупь. Неми прижалась к моей груди и учащенно дышит. Я боюсь, что она сейчас расплачется.
Оказалось, она знала многих женщин, убитых в храме Афродиты. Раньше она мне об этом не говорила. Я жалею, что мы взяли ее с собой на ту операцию, но лейтенант Остин не представлял всех масштабов зверств и разрушений, которые мы увидели на месте. Он не знал, что все служительницы мертвы или без сознания и переводить будет нечего. Для общения с полицейскими хватило бы Рауля и нескольких солдат, которые, как и Пурич, немного знают ремаркский.
– Ты ведь меня не бросишь, Маркус? – вдруг спрашивает Неми. – Когда все это закончится, заберешь меня с собой?
– Заберу тебя, куда только захочешь, милая. – Я крепко ее обнимаю. – Не думай об этом.
– Я боюсь, что никогда отсюда не уеду. Что-нибудь не получится, и я навсегда останусь в этой кошмарной стране. Я теперь боюсь всего.
– Знаю, это было ужасно. Тебе не следовало этого видеть.
– Когда началась война, мне было двадцать два года. Я хотела отсюда сбежать, но мать, отчим и сестры не захотели. Они говорили, что мы должны остаться, что это наш долг. Если все образованные люди уедут из Ремарка, останется одно быдло и экстремисты, и эта страна окончательно придет в упадок. Но я больше не хочу тут жить, больше не люблю эту страну.
– Послушай, Неми. – Я выпрямляюсь и смотрю ей прямо в глаза. – Даже если со мной что-то случится, если я не вернусь в Рамму…
– Не говори такого!
– Но если все-таки что-то случится, у тебя в любом случае есть право уехать после года службы. Ты получишь убежище, и армия обеспечит тебе транспорт. Я позвоню родителям. Честно говоря, они не самые приятные люди, я их даже недолюбливаю, но они наверняка тебя примут, если я об этом попрошу.
Она со всей силы бьет меня в плечо маленькими кулачками.
– Прекрати, Маркус! Прекрати вообще так говорить!
– Успокойся, Неми. – Я хватаю ее за руки. – Приходится думать обо всем, но я вовсе не собираюсь умирать. Я хочу как-то изменить свою жизнь. А если ты не сможешь покинуть Ремарк, я останусь здесь с тобой. Только не плачь, я этого терпеть не могу.
Немного успокоившись, она встает, включает электрический чайник и заваривает чай. Я смотрю на часы и говорю, что мне скоро пора идти – перерыв заканчивается. Чай – попытка задержать меня на несколько минут. Я не особо люблю ароматный ремаркский настой, но чай, заваренный Неми, отчего-то кажется другим на вкус.
– Парни шутят, что нет такого оружия, которое могло бы меня убить, – говорю я, прихлебывая горячий напиток. – После взрыва на рынке и происшествия в Кумише я начинаю им даже верить. – Мне хочется, чтобы она улыбнулась. – На базе ходят слухи, будто скоро мы снова поедем в пустыню. Это может оказаться опаснее, чем весь здешний ад, так что нужно подготовиться.
– Ты о чем-то договорился с Ахари?
– Да, мы собираемся скоро встретиться. Попробую узнать побольше о базе Дисторсия – может, он что-то слышал. Если в окрестностях холма Отортен происходило нечто странное, полицейские должны об этом знать.
– Я тоже постараюсь что-нибудь выяснить. Поспрашиваю своих знакомых.
– Будь осторожнее. Этим вопросом интересуется военная разведка. Даже странно, что в последнее время они оставили меня в покое. Неизвестно, является ли источник излучения, о котором упоминал Филип Мейер, естественным, или это некое оружие, над которым работали в пустыне. Неизвестно, что на самом деле там добывали.
– Но если бы это было оружие, профессор не стал бы столь открыто об этом говорить в интервью для журнала. Ему пришлось бы дать подписку о неразглашении тайны.
– Именно, что-то тут не сходится, – киваю я и ставлю чашку. – Похоже, он не знал, с чем они имеют дело. – Я целую Неми на прощание. От нее пахнет фруктами, соком красной смородины. – Не беспокойся, все будет хорошо. Через месяц, в конце июня, пройдет половина нашей миссии. Потом уже будет легче.
– Маркус, ты тоже будь осторожнее. Хочу, чтобы ты знал: это не просто военное приключение. Я люблю тебя и не могу тебя потерять.
Понедельник, 16 мая, 10.05
Мы возвращаемся с вызова на заварушку, возникшую перед главпочтамтом в Хармане. Сегодня день выплаты жалованья чиновникам и учителям. Банковская система Ремарка еще не восстановилась после войны, так что большинство зарплат выдают в кассах предприятий или на почте. Кто-то возбудил толпу, распространив слух об отсутствии денег, и люди начали штурмовать небольшое здание неподалеку от мэрии.
Хватило самого́ появления армии, чтобы их утихомирить, но нормальное утро полетело к черту. Туда мы мчались сломя голову, но теперь спокойно возвращаемся на базу Эрде. Два «скорпиона», первого отделения и нашего, едут по улочкам убогих предместий, чтобы угодить Доктрине видимости – дать местным ощущение безопасности, или, скорее, запугать повстанцев. Когда мы въезжаем в район Габра, Баллард тормозит за первым поворотом, показывая на грузовик в конце улицы.
Вокруг машины, оклеенной логотипами мебельной фирмы, бегают несколько молодых людей, похоже обливая ее бензином. Нас они пока не заметили. Я говорю по радио Вернеру, что мы подъедем ближе и при необходимости откроем огонь. Приходится, однако, быть осторожнее, чтобы не устроить взрыв.
– Та фирма, «Альди Калини», должна была доставить нам новые кровати, – говорит Дафни. – Старые уже совсем разваливаются. А эти мудаки атакуют поставщиков.
– Вперед, Крис! – приказываю я и передаю сообщение на базу.
Баллард вдавливает педаль газа, и вскоре мы уже возле грузовика «хуавэй». Высыпаем из машины с оружием на изготовку. Пурич крепче сжимает приклад MG2, а второй «скорпион» останавливается в нескольких метрах за нами.
Первое, что я замечаю, – свешивающееся из двери кабины тело водителя. Видимо, он высунулся, чтобы прикрикнуть на бандитов, и получил пулю в голову. Двигатель продолжает работать. Бандиты бросают канистры и то, что у них в руках, и бегут, застигнутые врасплох. Один из них огибает «хуавэй» и бежит в нашу сторону. Мгновение спустя его срезает очередь из бортового пулемета отделения Вернера.
Второй скрывается в проходе между зданиями слева. Остальные четверо запрыгивают в припаркованный перед грузовиком пикап – теперь я вижу, что именно он преграждал проезд. Слышится писк шин, и автомобиль резко срывается с места.
– Гаус, Дафни, в машину! – кричу я, махая рукой первому отделению, чтобы они ехали за пикапом. – Пурич, Баллард, за мной! Включить глушители!
Даниэль молниеносно соскакивает с башенки, хватая по пути автомат. Я забираю с собой самых проворных парней из отделения. Мы пропускаем разогнавшийся «скорпион» первого отделения и бросаемся в погоню за беглецом – сперва в разрушенную подворотню, а потом в засыпанный обломками и мусором двор. На земле пляшет под порывами ветра полиэтиленовый пакет, вокруг пугают дырами окон обгоревшие стены.
Мы проверяем высокую груду обломков и остатки помойки. Один из домов сохранился получше – трехэтажный, каменный, с бетонными балконами. Мы уже собираемся туда войти, заглянуть в темное нутро, когда я слышу звук катящейся консервной банки, который доносится откуда-то с противоположной стороны двора.
Показываю в ту сторону парням и приказываю им окружить цель, а сам иду наперерез, приложив приклад к плечу. Палец на спусковом крючке слегка дрожит. Я стараюсь выровнять дыхание, но по спине стекают капли пота. Баллард крадется справа от меня к кирпичной стене, оставшейся от склада для инструментов. Пурич заходит слева, напряженный как струна. Мы преодолеваем несколько десятков метров на полусогнутых.
Внезапно из-за стены выбегает темная фигура и мчится к дыре, за которой находится солидных размеров площадь. Пурич целится в мужчину в спортивном костюме, но передумывает и бежит следом за ним. Он выбегает на другую сторону, за ним Баллард. Я пытаюсь поспеть за парнями, одновременно контролируя обстановку.
Оба дьявольски проворны, и метров через сто они настигают бандита, который получает удар автоматом по голове и падает наземь. Когда я подхожу к ним, они уже связывают руки ремарца за спиной. Пурич хватает его за волосы и показывает мне перепуганную грязную физиономию с вытаращенными глазами.
– Блядь! – тяжело дышит Даниэль. – Взяли тепленьким, Маркус.
Сержанты ходят между рядами, пресекая разговоры. У меня такое ощущение, что нас труднее призвать к порядку, чем в начале миссии. Сам я почти все время молчу – у меня слипаются глаза, ночью я плохо спал. Если честно, мы с Неми немного развлеклись, а потом я не мог заснуть. Пурич бормочет себе под нос, что наверняка предстоит какая-то очередная беседа с целью поднятия боевого духа и что он этого не вынесет.
Речь, однако, о чем-то совершенно другом. Сержант Крелл ставит на стол ноутбук и проектор, направив свет на прибитую к стене простыню. Бек встает, и разговоры внезапно стихают. Воздух кажется густым и очень влажным.
– Господа, то, что вы сейчас увидите, чудовищно и, по сути, не нуждается в комментариях, – говорит командир роты. – Помните об этом фильме, когда у вас возникнут так называемые моральные дилеммы. – Я еще ни разу не видел, чтобы Микель Бек настолько нервничал. – Запись появилась в Сети сегодня ночью. Ее предоставила нам военная разведка. Сержант, включайте.
Эдвард Крелл запускает воспроизведение видео.
Трое повстанцев в масках сидят в помещении без окон, вероятно, в подвале, за деревянным столом. С потолка свисает лампочка в проволочной оправе. Мужчины одеты в военные рубашки и полотняные шапочки с направленным вниз треугольником, знаком культа Гадеса. Лица их закрыты клетчатыми платками. Плечистый тип, сидящий посередине, произносит на неожиданно чистом и беглом рамманском:
– Солдаты МСАРР, меня зовут Эван Гарсия. Это я ежедневно причиняю вам боль за то, что вы оккупируете мою страну. Это я и мои люди ежедневно убиваем вас во имя нашей веры и памяти предков.
В клубе раздается глухой ропот.
– Я призываю вас, солдаты МСАРР, покинуть мой дом. Не делайте ваших детей сиротами, а жен вдовами. Не ждите, пока вас заберут самолеты в металлических гробах. – Гарсия неподвижно вглядывается в камеру. – Вы убиваете нас и насилуете, отбираете у нас свободу, оскверняете святыни и богов. Мы будем вас за это уничтожать, и вам не помогут самолеты, ракеты и танки. Мы найдем вас повсюду, когда вы не будете этого ожидать, а кровь ваша впитается в ремаркскую землю. А теперь полюбуйтесь, что ждет вас за преступления против нашей родины.
Следующий кадр показывает мужчину в рамманской форме, с черным мешком на голове. Он сидит на стуле, привязанный колючей проволокой к спинке. Повстанцы поливают мешок водой; мужчина, задыхаясь, отчаянно выгибается всем телом. Затем его бьют деревянными дубинками и снова поливают водой. Камера наезжает на окровавленную нашивку на груди: «Дрейфус».
– Боже… – вырывается стон у Вернера. – Это Давид!
Больше ему говорить ничего не нужно. Я уже знаю, что на видео – капрал, пропавший во время эвакуации базы Адмирум. Давид Дрейфус не попал в руки арейцев, которые наверняка убили бы его на месте. К несчастью, его лично захватил в плен главный здешний ублюдок – Гарсия.
Очередные кадры демонстрируют сцены избиения, прижигания зажигалкой и порезов ножом. Мне становится нехорошо, к горлу подступают бутерброды с ветчиной, которые я в спешке съел перед тошнотворным сеансом. Так продолжается несколько минут, во время которых слышны в основном крики пытаемого, а затем садистская оргия перемещается наружу.
Окровавленного бесчувственного солдата волокут за внедорожником по песчаной дороге. Он ударяется о торчащие камни, и я уверен, что трос, к которому его привязали, вырвал Давиду руки из суставов. Машина движется медленно, камера дрожит и подпрыгивает, вокруг тела приплясывают бандиты в масках, держа в руках автоматы. Время от времени кто-то из них стреляет в воздух или издает боевой клич. Слышится вой и свист. Водитель внедорожника раз за разом давит на клаксон.
Процессия наконец добирается до небольшого холма. На земле лежит крест, сколоченный из двух массивных досок. Мучители приводят капрала в чувство, подсунув ему под нос какой-то флакон, затем прибивают его руки к кресту и привязывают веревкой ноги, чтобы он не упал. Единственное, что может утешить, – Дрейфус почти сразу снова теряет сознание.
Очередной фрагмент отснят в сумерках. Крест стоит врытый в землю, а вокруг него собрались несколько гадейцев. Я узнаю мускулистую фигуру Гарсии, который машет рукой кому-то за кадром. Появляется еще один бандит с факелом и подходит к месту казни. Древесину и тело замученного солдата, видимо, полили бензином, поскольку от прикосновения факела за несколько секунд вспыхивает пламя. Крест горит, слышен треск. Одетые в камуфляж твари воздевают к небу кулаки. Снова слышны крики и завывания.
В этот момент кто-то сделал стоп-кадр. На стене клуба видна неподвижная картина, изображающая зверство повстанцев. Я думаю о том, что Давид Дрейфус стал нашим мучеником и национальным героем. По моим щекам текут слезы. Кто-то сзади не выдержал и шумно блюет на пол. Рядовой Гаус вскакивает, хватает стул и с диким криком швыряет его наземь, так что тот разлетается на куски.
Четверг, 12 мая, 08.10
Лица моих солдат мрачны. Такое впечатление, что улыбка не появится на них больше никогда – будто перед их глазами навеки застыл тот фильм. Мы только что пересекли Старый город и снова оказались в храме Афродиты. До нас сюда прибыла ремаркская полиция и небольшое подразделение с трудом сколоченной ремаркской армии. Они охраняют выломанные ворота, но не входят внутрь – настолько серьезное табу представляет для ремаркских мужчин культ богини.
Над нашими головами носятся дроны. Вспотевшие и злые, мы входим в здание. Повсюду лежат трупы служительниц, как юных девушек, так и взрослых женщин. У некоторых задраны платья, с других полностью сорвана одежда. По позам тел видно, что они сражались с напавшими, прежде чем их изнасиловали и убили. Их белые одеяния запятнаны кровью. Кому-то разбили голову, кого-то зарезали, кого-то застрелили, кого-то забили насмерть.
Статуя Афродиты, стоящая посреди храма, сброшена с постамента и облита чем-то вонючим. Мы ищем раненых. Пурич и другие спасатели дотрагиваются до шеи каждой из жертв, пытаясь отыскать самый слабый пульс. Наконец они находят девушку, которая подает признаки жизни, заворачивают ее в простыню и выносят наружу. Я давлю ботинками рассыпанные цветы и опираюсь лбом о каменную стену, чтобы слегка его остудить.
Насколько я понимаю, верховная служительница, поддавшись на уговоры городских властей, наконец согласилась на обустройство форпоста на холме. Дочери Коринфа должны были покинуть храм на следующей неделе, но не успели. Сержант Голя сжимает кулаки и без конца повторяет:
– Такие красивые девушки, такие молодые…
– Это все наверняка гадейцы. Никто, кроме них, не осмелился бы войти сюда и убить служительниц, – говорит Баллард.
– Гребаные скоты, – вздыхает сержант.
Неми плачет в боковом нефе. Я подхожу к ней и на мгновение обнимаю, не обращая внимания на взгляды других. Она дрожит в моих руках, не в силах постичь подобной жестокости и ощущая некую особую связь с жертвами. Я говорю ей, что мы обязательно доберемся до сволочей, которые это сделали, хотя вовсе в том не уверен.
Мы выходим на площадь, где приземляются вертолеты медслужбы, и по очереди выносим убитых женщин в герметично закрытых черных мешках. Не знаю, что с ними станет – может, проведут вскрытие, а может, сразу похоронят. Меня переполняет холодная ненависть, взорвавшаяся два дня назад во время утреннего сеанса.
Сперва нападение на базу Кентавр, потом пытки Давида Дрейфуса, а теперь еще и это отвратительное зверское убийство. Каждый из нас, даже неверующий, наверняка сейчас молится о том же самом – о скромной улыбке судьбы, благодаря которой эти ублюдки окажутся в наших руках. Нужно как-то разрядить накопившуюся злость, иначе она обратится против нас самих. Борьба с невидимым врагом доводит всех до бешенства.
Я все больше понимаю теперь людей, которые бросают все и отправляются на север, перебираясь целыми семьями в центральную провинцию Сайлан или дальше, в провинцию Кумран. Многие из них пытаются любой ценой попасть в Рамму. Они терпят голод и неудобства, лишь бы только бежать из этого ада. Жители Хармана, по крайней мере, находятся под нашей защитой. Мы не всегда в состоянии им помочь, но сама близость баз создает некоторое ощущение безопасности. Люди из городов поменьше и селений на юге предоставлены самим себе, отданы на милость повстанческих банд.
Неми говорила мне, что молодые парни оставляют родителей и массово стекаются в радикальные храмы. Умеренные культы Зевса, Афродиты или Афины, сотрудничающие с правительством, теряют приверженцев и все чаще становятся целью атак. Каждый раз, когда кто-нибудь гибнет в братоубийственной войне, гадейцы и арейцы утверждают, будто это все из-за нас. Стоит нам отсюда убраться, и наступит мир и порядок.
На жизнь Эфрама Золы, мэра Хармана, уже было совершено несколько покушений. Он пережил их все и старается овладеть ситуацией, но лишь вопрос времени, когда до него наконец доберутся. Главное – не дать себя запугать, не усомниться в своей миссии. Капитан Бек повторяет это при любом удобном случае. Но как не усомниться в осмысленности того, чем мы занимаемся, когда видишь столько тел убитых женщин, а на белой стене здания виднеется большая красная надпись по-раммански «Шлюхи-изменницы»? Как не начать стрелять вслепую?
Ближе к вечеру я урвал несколько минут, чтобы встретиться с Неми. Охрана меня уже знает и закрывает глаза, когда я вхожу в здание для гражданских. Их командир, сержант Поппер, регулярно получает блок сигарет или бутылку бурбона – смотря что попадется мне в руки. Торговля с ремарцами на базе процветает. Их валюта ни хрена не стоит, так что за несколько вианов они готовы с улыбкой продать родную мать. Больше всего на этом наживаются водители мусоровозов.
Я сижу с девушкой на ее маленькой койке, опираясь спиной о стену, и глажу ее по коротким, слегка взъерошенным волосам – мягким, почти бархатным на ощупь. Неми прижалась к моей груди и учащенно дышит. Я боюсь, что она сейчас расплачется.
Оказалось, она знала многих женщин, убитых в храме Афродиты. Раньше она мне об этом не говорила. Я жалею, что мы взяли ее с собой на ту операцию, но лейтенант Остин не представлял всех масштабов зверств и разрушений, которые мы увидели на месте. Он не знал, что все служительницы мертвы или без сознания и переводить будет нечего. Для общения с полицейскими хватило бы Рауля и нескольких солдат, которые, как и Пурич, немного знают ремаркский.
– Ты ведь меня не бросишь, Маркус? – вдруг спрашивает Неми. – Когда все это закончится, заберешь меня с собой?
– Заберу тебя, куда только захочешь, милая. – Я крепко ее обнимаю. – Не думай об этом.
– Я боюсь, что никогда отсюда не уеду. Что-нибудь не получится, и я навсегда останусь в этой кошмарной стране. Я теперь боюсь всего.
– Знаю, это было ужасно. Тебе не следовало этого видеть.
– Когда началась война, мне было двадцать два года. Я хотела отсюда сбежать, но мать, отчим и сестры не захотели. Они говорили, что мы должны остаться, что это наш долг. Если все образованные люди уедут из Ремарка, останется одно быдло и экстремисты, и эта страна окончательно придет в упадок. Но я больше не хочу тут жить, больше не люблю эту страну.
– Послушай, Неми. – Я выпрямляюсь и смотрю ей прямо в глаза. – Даже если со мной что-то случится, если я не вернусь в Рамму…
– Не говори такого!
– Но если все-таки что-то случится, у тебя в любом случае есть право уехать после года службы. Ты получишь убежище, и армия обеспечит тебе транспорт. Я позвоню родителям. Честно говоря, они не самые приятные люди, я их даже недолюбливаю, но они наверняка тебя примут, если я об этом попрошу.
Она со всей силы бьет меня в плечо маленькими кулачками.
– Прекрати, Маркус! Прекрати вообще так говорить!
– Успокойся, Неми. – Я хватаю ее за руки. – Приходится думать обо всем, но я вовсе не собираюсь умирать. Я хочу как-то изменить свою жизнь. А если ты не сможешь покинуть Ремарк, я останусь здесь с тобой. Только не плачь, я этого терпеть не могу.
Немного успокоившись, она встает, включает электрический чайник и заваривает чай. Я смотрю на часы и говорю, что мне скоро пора идти – перерыв заканчивается. Чай – попытка задержать меня на несколько минут. Я не особо люблю ароматный ремаркский настой, но чай, заваренный Неми, отчего-то кажется другим на вкус.
– Парни шутят, что нет такого оружия, которое могло бы меня убить, – говорю я, прихлебывая горячий напиток. – После взрыва на рынке и происшествия в Кумише я начинаю им даже верить. – Мне хочется, чтобы она улыбнулась. – На базе ходят слухи, будто скоро мы снова поедем в пустыню. Это может оказаться опаснее, чем весь здешний ад, так что нужно подготовиться.
– Ты о чем-то договорился с Ахари?
– Да, мы собираемся скоро встретиться. Попробую узнать побольше о базе Дисторсия – может, он что-то слышал. Если в окрестностях холма Отортен происходило нечто странное, полицейские должны об этом знать.
– Я тоже постараюсь что-нибудь выяснить. Поспрашиваю своих знакомых.
– Будь осторожнее. Этим вопросом интересуется военная разведка. Даже странно, что в последнее время они оставили меня в покое. Неизвестно, является ли источник излучения, о котором упоминал Филип Мейер, естественным, или это некое оружие, над которым работали в пустыне. Неизвестно, что на самом деле там добывали.
– Но если бы это было оружие, профессор не стал бы столь открыто об этом говорить в интервью для журнала. Ему пришлось бы дать подписку о неразглашении тайны.
– Именно, что-то тут не сходится, – киваю я и ставлю чашку. – Похоже, он не знал, с чем они имеют дело. – Я целую Неми на прощание. От нее пахнет фруктами, соком красной смородины. – Не беспокойся, все будет хорошо. Через месяц, в конце июня, пройдет половина нашей миссии. Потом уже будет легче.
– Маркус, ты тоже будь осторожнее. Хочу, чтобы ты знал: это не просто военное приключение. Я люблю тебя и не могу тебя потерять.
Понедельник, 16 мая, 10.05
Мы возвращаемся с вызова на заварушку, возникшую перед главпочтамтом в Хармане. Сегодня день выплаты жалованья чиновникам и учителям. Банковская система Ремарка еще не восстановилась после войны, так что большинство зарплат выдают в кассах предприятий или на почте. Кто-то возбудил толпу, распространив слух об отсутствии денег, и люди начали штурмовать небольшое здание неподалеку от мэрии.
Хватило самого́ появления армии, чтобы их утихомирить, но нормальное утро полетело к черту. Туда мы мчались сломя голову, но теперь спокойно возвращаемся на базу Эрде. Два «скорпиона», первого отделения и нашего, едут по улочкам убогих предместий, чтобы угодить Доктрине видимости – дать местным ощущение безопасности, или, скорее, запугать повстанцев. Когда мы въезжаем в район Габра, Баллард тормозит за первым поворотом, показывая на грузовик в конце улицы.
Вокруг машины, оклеенной логотипами мебельной фирмы, бегают несколько молодых людей, похоже обливая ее бензином. Нас они пока не заметили. Я говорю по радио Вернеру, что мы подъедем ближе и при необходимости откроем огонь. Приходится, однако, быть осторожнее, чтобы не устроить взрыв.
– Та фирма, «Альди Калини», должна была доставить нам новые кровати, – говорит Дафни. – Старые уже совсем разваливаются. А эти мудаки атакуют поставщиков.
– Вперед, Крис! – приказываю я и передаю сообщение на базу.
Баллард вдавливает педаль газа, и вскоре мы уже возле грузовика «хуавэй». Высыпаем из машины с оружием на изготовку. Пурич крепче сжимает приклад MG2, а второй «скорпион» останавливается в нескольких метрах за нами.
Первое, что я замечаю, – свешивающееся из двери кабины тело водителя. Видимо, он высунулся, чтобы прикрикнуть на бандитов, и получил пулю в голову. Двигатель продолжает работать. Бандиты бросают канистры и то, что у них в руках, и бегут, застигнутые врасплох. Один из них огибает «хуавэй» и бежит в нашу сторону. Мгновение спустя его срезает очередь из бортового пулемета отделения Вернера.
Второй скрывается в проходе между зданиями слева. Остальные четверо запрыгивают в припаркованный перед грузовиком пикап – теперь я вижу, что именно он преграждал проезд. Слышится писк шин, и автомобиль резко срывается с места.
– Гаус, Дафни, в машину! – кричу я, махая рукой первому отделению, чтобы они ехали за пикапом. – Пурич, Баллард, за мной! Включить глушители!
Даниэль молниеносно соскакивает с башенки, хватая по пути автомат. Я забираю с собой самых проворных парней из отделения. Мы пропускаем разогнавшийся «скорпион» первого отделения и бросаемся в погоню за беглецом – сперва в разрушенную подворотню, а потом в засыпанный обломками и мусором двор. На земле пляшет под порывами ветра полиэтиленовый пакет, вокруг пугают дырами окон обгоревшие стены.
Мы проверяем высокую груду обломков и остатки помойки. Один из домов сохранился получше – трехэтажный, каменный, с бетонными балконами. Мы уже собираемся туда войти, заглянуть в темное нутро, когда я слышу звук катящейся консервной банки, который доносится откуда-то с противоположной стороны двора.
Показываю в ту сторону парням и приказываю им окружить цель, а сам иду наперерез, приложив приклад к плечу. Палец на спусковом крючке слегка дрожит. Я стараюсь выровнять дыхание, но по спине стекают капли пота. Баллард крадется справа от меня к кирпичной стене, оставшейся от склада для инструментов. Пурич заходит слева, напряженный как струна. Мы преодолеваем несколько десятков метров на полусогнутых.
Внезапно из-за стены выбегает темная фигура и мчится к дыре, за которой находится солидных размеров площадь. Пурич целится в мужчину в спортивном костюме, но передумывает и бежит следом за ним. Он выбегает на другую сторону, за ним Баллард. Я пытаюсь поспеть за парнями, одновременно контролируя обстановку.
Оба дьявольски проворны, и метров через сто они настигают бандита, который получает удар автоматом по голове и падает наземь. Когда я подхожу к ним, они уже связывают руки ремарца за спиной. Пурич хватает его за волосы и показывает мне перепуганную грязную физиономию с вытаращенными глазами.
– Блядь! – тяжело дышит Даниэль. – Взяли тепленьким, Маркус.