Искажение

– Как, блядь, могло случиться, что такая здоровая машина въехала в самый центр?! – размышляет вслух капрал Соттер. – Да та их гребаная полиция должна была несколько раз остановить его по пути!

– Недалеко отсюда стройка, – говорит рядовой Лукас. – Мы проезжали там, и я видел еще два «Кавказа». Они делают какую-то насыпь или что-то вроде.

– Твою мать. – Ремми Кранец трет ладонями закопченное лицо. – В жизни не видел такой бойни. Кишки на деревьях, ноги и руки валяются по всей площади, повсюду кровь…

– Хватит, блядь! – У Масталика дрожит подбородок. – Сосредоточьтесь на работе.

Хорошо, что у нас была своя задача, и мы появились здесь с опозданием. Тем, кто оказался тут в числе первых, в том числе взводу сержанта Северина, еще много дней будут сниться кошмары. Не хотелось бы, чтобы то же самое коснулось моих парней.

Над площадью пролетает вертолет медслужбы, воют сирены, из пожарных шлангов на горящие останки грузовика льется вода. Если бы кто-то сделал фотографию происходящего, он запечатлел бы на ней лицо ремаркской войны. Но подобное как-то никому не приходит в голову.



Понедельник, 25 апреля, 14.30



На тротуаре лежит мой первый труп. Он еще жив и дрожит под болоньевой курткой, которую Пурич накинул ему на лицо и грудь, но на самом деле он уже мертв.

Он вышел из подворотни, когда мы поспешно бежали по улице в сторону полицейского участка, вызванные к схваченному террористу. Улочка оказалась слишком узкой, чтобы проехать по ней на «скорпионе», и отделение Вернера осталось у машин на перекрестке. Мы как раз миновали въезд в серый двор и прошли несколько шагов, когда из тени появился этот парень. Баллард, страховавший с тыла, заметил движение и сообщил остальным.

Я все еще ощущаю дрожь, вспоминая случившееся: иду в середине и резко оборачиваюсь, когда юноша достает из кармана штанов пистолет, настолько медленно и неуклюже, что, прежде чем он успевает прицелиться, мы уже прикладываем к плечам автоматы. Крис стреляет первым, но промахивается, хотя ему ближе всего. Парень поднимает руку и целится ему в лицо. Я нажимаю на спуск, всаживая три пули прямо в его грудную клетку, и по всему моему телу пробегает холодная судорога.

Ремарец падает наземь, не издав ни стона. Пистолет выпадает из его руки. Подбежавший Пурич пинком отбрасывает оружие к стене. Несколько проходивших мимо женщин поднимают крик и вой, из окон выглядывают люди. Баллард стоит рядом со мной, недоверчиво качая головой.

– Блядь, Маркус, я не попал.

– Может, ты стоял слишком близко, – шепотом говорю я. – Издали стрелять легче.

Сегодня я вступаю в «черный клуб», к которому принадлежат те из моих товарищей, кто убил человека, – Водяная Блоха, Пурич, Баллард, Вернер и многие другие. Иногда ты видишь лицо жертвы, иногда твой выстрел оказывается неточен. Юноша, который лежит у наших ног, наверняка хотел отомстить за какой-то поступок, совершенный нами в прошлом, может, за смерть отца или арест брата. Он совершил нечто вроде самоубийства, обременив тем самым мою совесть.

В крови еще бурлит адреналин, но желудок уже наполняется тошнотворной тяжестью, которая отравит меня так же, как и остальных. Единственное, что я могу сделать, – избавить жертву от мучений. И потому, хотя мы должны оказать ему помощь или просто ждать, пока он истечет кровью, я подхожу ближе и добиваю его выстрелом в сердце.

Пурич молча крестится, за всех нас.

– Идем, – говорит он. – Нас ждут в участке.

– А с ним что? – спрашивает Гаус.

– Пусть забирают. Гребаная война.

В Ремарке никто уже не рассчитывает на снисхождение. После случившегося на базе Кентавр командиры намеками дали нам понять, что по мере возможности нам не следует брать пленных. Мы должны сломить боевой дух этих фанатичных ублюдков, прежде чем они сломят нас. Даже если это безусые юнцы, которыми манипулируют служители культа.





Глава третья




Вторник, 26 апреля, 13.30

Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк



Вчера я убил человека, сынок. Можно сказать, действовал в целях самообороны: если бы я этого не сделал, он убил бы или тяжело ранил моего друга, а может, и меня. Я до сих пор не могу назвать то чувство, которое меня одолевает, и не знаю, мой дорогой, в каком виде оно осядет в моей душе, чтобы остаться навсегда.

Самый худший лозунг, какой только придуман за всю историю, – «Да здравствует смерть!» Это в чистом виде отрицание жизни, черный некрофильский штамп. Как сказал когда-то профессор Мигель де Унамуно-и-Хуго: «И я, человек, который провел свою жизнь в формулировании парадоксов, вызывавших гнев у тех, кто не улавливал их смысла, должен вам сказать, как опытный авторитет, что у меня вызывает отвращение этот варварский парадокс».[1]

Сынок, ты должен знать, что, хотя меня окружает смерть и мне придется убить еще многих людей, я никогда не встану на ее стороне, ибо смерть – отсутствие возможностей и отсутствие выбора, отсутствие времени, которое ты можешь использовать или потерять. Можно думать о ней как об избавлении от страданий, но кто испытает облегчение, когда ты умрешь?



Парни зовут меня к телефону в конце коридора. Звонит сержант из караульного помещения внизу, сообщая, что капитан Заубер ждет у входа и ей нужно срочно со мной поговорить. Поправляя на ходу помятую форму и пытаясь взять себя в руки, я сбегаю по лестнице. Начальница медсанчасти уводит меня на улицу, чтобы переговорить без свидетелей.

– Как ты себя чувствуешь, Маркус?

– Вчера я убил человека, госпожа капитан. До сих пор трясет.

– Ты прекрасно знаешь, что я спрашиваю не об этом. Хотя и это тоже важно. – Она закуривает, а затем угощает и меня. – Хорошо, что тебя трясет. Если бы вся эта дрянь накапливалась бессимптомно, тебе в конце концов башку бы снесло.


Перед моим мысленным взором возникает катящаяся по бетонному плацу голова в шлеме.

– Вы про то, что случилось в Кумише?

– Да, капрал. Мне нужно знать, есть ли у тебя какие-то галлюцинации или иные нарушения сознания. Расскажи обо всем, что кажется тебе необычным.

Я пытаюсь сообразить, какую цель преследует доктор Заубер, заводя со мной этот разговор. Возможно, это любопытство ученого, шанс на крупное открытие, а может, она сотрудничает с Вилмотсом и собирает данные для разведки. Но я знаю, что если бы она хотела мне навредить, то давно бы уже это сделала.

По сути, я полностью отдан на ее милость. Многие на моем месте наверняка бы обрадовались, что кто-то обнаружил электрод, и сбежали бы из этого проклятого места, даже в тюрьму. Но для меня это нечто вроде вызова, я ощущаю боль уязвленного самолюбия. Да и куда мне возвращаться?

Я рассказываю о голубом свечении перед глазами и мрачных картинах, которые я видел на госпитальной койке, – о чудовище, истекающем кровью глубоко под землей, о словах, приходящих ниоткуда или из самых дальних закоулков памяти, о том, что я всю жизнь пребывал на грани безумия, которое здесь существует физически. А в конце я добавляю пророческое видение во время ареста повстанцев отрядом жандармерии, выкладывая все карты на стол.

Госпожа доктор слушает с интересом, не перебивая. Мы подходим к дверям медсанчасти и останавливаемся под небольшим навесом. Начинает моросить мелкий дождь, которого я наверняка бы даже не заметил, если бы не громкий стук капель о жесть.

– Ценю твою откровенность, капрал, – улыбается Линда Заубер. – Теперь ты понимаешь, что можешь мне доверять?

– Да, госпожа капитан. Но зачем вы все это для меня делаете?

Она на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Несколько лет назад покончил с собой мой сын – выпрыгнул из окна в свой девятнадцатый день рождения, из-за того, что провалил экзамен в мединститут. Моему мужу хочется верить в несчастный случай, но я знаю, что его убила депрессия. Когда я узнала, что ты прошел процедуру ГСМ, я не могла пройти мимо. Чем-то ты напоминаешь мне его.

– Прошу прощения, что спросил. – Я не знаю, куда девать взгляд.

– Не извиняйся, Маркус. Из-за личной трагедии я остро реагирую на некоторые ситуации. За тобой я внимательно наблюдаю с февраля, а теперь пытаюсь понять, с чем ты столкнулся в Кумише. Я уже разговаривала с лейтенантом Остином и собираюсь побеседовать с капитаном Беком и майором Гиггсом. Я знаю, ты готов на все, чтобы выяснить, что с тобой случилось, и обещаю тебе помощь. Воспользоваться ею или нет – решай сам.

– Спасибо, госпожа капитан. Обязательно воспользуюсь.

– Хорошо. – Заубер нервно кусает губы. – Я немного покопалась в медицинской документации. Случай Виктора Гинека и твоих товарищей по взводу не уникален. Что-то подобное случилось по крайней мере однажды во время Пятого контингента. Двоих солдат из Тригеля во время патруля в пустыне поразило нечто, описанное свидетелями как яркая вспышка.

– Не знал.

– Похоже, в каждом контингенте случались необъяснимые происшествия и исчезновения в пустыне Саладх, которые командование прятало под сукно. А наши союзники по коалиции в подозрительной спешке покинули форпост Дисторсия. Попробуем выяснить этот вопрос, пока туда снова не послали вашу роту. А в том, что вас туда пошлют, можно не сомневаться – это лишь вопрос времени.



Четверг, 28 апреля, 02.30



Я просыпаюсь, оцепенев от страха и не в силах пошевелиться. Хочется встать или позвать Петера, но тело не слушается. Широко раскрыв глаза, я не вижу ни очертаний мебели, ни отблесков на стенах от фонаря на плацу.

Часы на полке показывают половину третьего. Больше я ничего не успеваю разглядеть, еще глубже проваливаясь в жаркое подобие сна, заполненное голубым светом, который пронизывает мозг и течет вдоль позвоночника, выкручивая каждый нерв.

Я снова лежу на полу школы в Кумише и скрежещу зубами, видя сквозь ножки столов и стульев, как Ротта терзает невидимая сила. Голова солдата ударяется о пол, изо рта течет пена. Джим таращится на меня и, кажется, пытается что-то сказать, но слова, которые я слышу, исходят не из его рта – просачиваясь в меня вместе со светом.

Я превратился в белковый световод, по которому мчится информация. Содержания не помню – хаотические фразы не складываются воедино. Но я помню тембр голоса – теплый и металлический, определенно женский. И помню, что существо, говорившее со мной, звали Эстер, и оно однозначно не было человеком.

Паралич внезапно отступает, и я столь резко дергаюсь на койке, что с грохотом приземляюсь на пол. Усиль просыпается и зажигает лампочку над головой, полусонно глядя, как я карабкаюсь обратно на свою пропотевшую койку.

– Что случилось, Маркус?

– Уф-ф… – я делаю глубокий вдох. – Ничего особенного, кошмар приснился.

Он гасит свет и отворачивается к стене, а я мысленно повторяю единственное имя, словно благодаря этому могу понять нечто большее.



Вторник, 3 мая, 18.05



Мой коммуникатор ожил. С утра я получил несколько сообщений, но не все открыл. Ответил только отцу, который коротко написал, что желает мне здоровья и счастливого возвращения домой. «Спасибо, папа». У меня нет особого настроения праздновать свой тридцать третий день рождения, и я никому не признаюсь, что он именно сегодня. Не люблю напускных любезностей и похлопывания по спине.

Сержант Голя объявил после обеда, что мы должны провести осмотр машин, немного их почистить и заправить топливом и маслом, так что мы поехали на край базы, к ангару механиков. Несколько парней, интересующихся техникой, копаются вместе с ними под капотом и заглядывают снизу. Главенствуют Усиль и Гаус, которые со знанием дела рассказывают молодым солдатам, насколько важна конфигурация шасси в форме буквы V, что ослабляет поражающую силу дорожных мин. Может, это и правда, но, честно говоря, конструкция эта мало чем поможет, если «айдик» вдарит сбоку.

Остальные протирают стекла, чистят кузова с помощью пневматических моек и высыпают изнутри песок. Мы проделываем это каждые несколько недель, но всякого дерьма внутри набралось до дури. Ларс заодно находит любимый брелок, завалившийся в какую-то щель, и с гордостью показывает подвеску в форме пули с выгравированным сердцем и именем своей жены. Мария Норман подарила ему этот брелок перед миссией. Меня его история волнует мало, но я терпеливо выслушиваю ее, поскольку парень мне нравится.

Когда мы уже собираемся покинуть мастерскую, появляется сержант и отзывает меня в сторону. Мы выходим из здания и останавливаемся возле бочки, в которой иногда сжигаем собственное говно. На базе Эрде не всегда работает канализация, а туалетные кабинки опорожняются по графику.

– Что там за история с Бенешем? – спрашивает Голя. – Что ты, блядь, натворил?!

– Вы про что, господин сержант?