Исход. Как миграция изменяет наш мир
Часть 7 из 25 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Первое из них состоит в том, что неизбежно агрессивная и оскорбительная риторика политического состязания почти наверняка приведет к тому, что проблема иммиграции получит нежелательную окраску: одна партия, зависящая от голосов иммигрантов, будет считаться проиммигрантской, а другая партия, в первую очередь получающая голоса коренного населения, получит репутацию анти-иммигрантской. Вторым последствием служит то, что в условиях, когда у власти будет находиться то одна, то другая партия, периоды, во время которых иммигранты фактически останутся без представительства в правительстве, будут сменяться периодами, когда партия, поддерживаемая большинством коренных жителей, лишится власти из-за ярко выраженных политических предпочтений иммигрантов. Подобный сценарий не является гипотетическим: именно такая ситуация в последнее время складывается на выборах мэра Лондона, поскольку стратегии политических партий отражают географическое распределение иммигрантов и коренного населения, имеющее форму пончика. Ярко выраженное распределение голосов иммигрантов не является неизбежной чертой миграции и не возникает по чьей-либо «вине», но его явно следует избегать. Поскольку крайне однобокие политические предпочтения иммигрантов приводят к таким нежелательным последствиям, это служит серьезной причиной для того, чтобы политические партии придерживались одной и той же иммиграционной политики. Иммиграция — одна из тех политических сфер, в которых предпочтителен единый подход, основанный на совместном анализе имеющихся фактов. Разумеется, из слов о едином подходе не следует, что традиционные партии должны игнорировать этот вопрос.
Абсорбция и отношение коренного населения к мигрантам
Мигрантов из бедных стран в большинстве случаев не ждут в богатых странах с распростертыми объятиями. Им приходится сталкиваться с расизмом и трудовой дискриминацией — поведением, которое не красит их хозяев и может быть обуздано посредством соответствующей политики. Темой данного раздела станет такой показатель, как темп абсорбции — скорость, с которой мигранты вливаются в ряды коренного населения. Очевидно, что подобное отношение к мигрантам может стать серьезным препятствием для этого процесса. Социальная исключенность не способствует становлению единой идентичности.
Но помимо того очевидного соображения, что ксенофобия со стороны коренного населения едва ли способствует абсорбции, о чем еще нам могут сказать общественные науки? В одной потенциально важной недавней работе делается вывод о том, что свою роль играет и общее отношение к мигрантам со стороны коренного населения, которое можно назвать уровнем доверия[54]. Чем выше уровень доверия, проявляемого коренным населением — не только к мигрантам, но и друг к другу, — тем легче мигрантам интегрироваться в основное общество. И это едва ли удивительно: иммигрантам проще выработать в себе привязанность к своему новому обществу — «связующий капитал», о котором говорит Патнэм, — если коренное население доверяет им.
Рис. 3.2. Уровень доверия и темп абсорбации диаспоры
Но если это верно, то в нашей модели появляется еще один механизм обратной связи. Патнэм обнаружил, что разнообразие снижает уровень доверия среди коренного населения — люди замыкаются в себе. Или, с точки зрения рассматриваемой нами проблемы, чем крупнее неабсорбированная диаспора, тем ниже уровень доверия к ней. Но теперь мы должны учесть обратное влияние этого снижения доверия на темп абсорбции диаспоры. Это влияние выражается в том, что чем крупнее диаспора, тем ниже темп ее абсорбции. Темпу абсорбции соответствует крутизна кривой диаспоры; чем выше темп абсорбции, тем круче она идет. При снижении темпа абсорбции она смещается по направлению часовой стрелки. Три возможных исхода изображены на рис. 3.2.
Первый график соответствует ситуации при наличии крупной диаспоры и высокого темпа миграции. На втором графике показана ситуация, в которой естественное равновесие недостижимо: в отсутствие контроля над миграцией размер диаспоры и темп миграции будут возрастать до бесконечности. На третьем графике мы видим ситуацию, в которой влияние размера диаспоры на уровень доверия, а доверия — на темп абсорбции, достаточно сильны для того, чтобы по достижении диаспорой определенного размера число людей, абсорбируемых из нее, начало снижаться. Если такое происходит, то темп миграции не сможет превысить некоего максимального значения. Если контроль над миграцией допускает более высокий предельный темп миграции, то увеличение диаспоры будет продолжаться неограниченно долго.
Абсорбция и политика принимающей стороны
Политика, осуществляемая страной, принимающей мигрантов, в известной степени влияет на настроения как коренного населения, так и мигрантов. Там, где официально проводится политика мультикультурализма, понимаемого как сохранение особой мигрантской культуры, власти признают и поощряют существование социальных связей между иммигрантами, определяемых их культурой. В результате возможно сосредоточение диаспоры в нескольких городах и преобладание учащихся, принадлежащих к диаспоре, в некоторых школах этих городов. Идею о том, чтобы способствовать созданию моноэтнических школ для детей иммигрантов, прогрессивные деятели, в 1960-е годы выступавшие за совместное обучение американских чернокожих и белых детей, восприняли бы с ужасом и недоверием.
Однако в то время как мультикультурная политика допускает и даже поощряет сохранение иммигрантскими группами своих культурных и социальных отличий, по отношению к коренному населению государство вынуждено проводить совершенно иную политику. Вполне обоснованный страх перед потенциальной и реальной дискриминацией иммигрантов делает необходимым решительное официальное сопротивление возникновению аналогичных связей среди коренного населения. До начала иммиграции социальные связи, существующие в стране, не могут охватывать никого, кроме коренного населения. Антидискриминационная политика фактически запрещает такие связи: понятно, что они не могут не становиться инклюзивными.
В недавней работе Рууда Коопманса делается вывод о том, что политический выбор действительно влияет на темп интеграции[55]. Мультикультурная политика замедляет интеграцию. Она влечет за собой такие измеряемые последствия, как слабое знание иммигрантами национального языка, которое, как мы знаем, снижает готовность к сотрудничеству при предоставлении общественных благ, а также повышенная географическая сегрегация. Кроме того, Коопманс обнаружил, что интеграцию замедляет и щедрое социальное обеспечение, искушая мигрантов к тому, чтобы оставаться на нижних ступенях социальной лестницы. Разумеется, оно искушает и коренных жителей, но мигранты более податливы к этому искушению, потому что они привыкли к радикально более низкому уровню жизни. Даже скромные социальные выплаты выглядят в их глазах привлекательными, и потому стимул к тому, чтобы найти работу и зарабатывать еще больше, действует на них слабее. Мультикультурализм и щедрое социальное обеспечение замедляют интеграцию мигрантов и дома, и на работе. По данным Коопманса, и тот и другой эффект проявляются в весьма заметных масштабах.
Социальные связи в пределах группы — которые Роберт Патнэм называет «объединяющим» социальным капиталом — налаживать проще, чем связи между группами — «связующий» социальный капитал. Кроме того, социальные связи проще налаживать в маленьких группах, чем в больших. Поэтому сочетание мультикультурализма и антидискриминационных законов может привести к непреднамеренному парадоксу: иммигранты могут оказаться в более удобном положении для накопления объединяющего социального капитала, чем коренное население. Иммигрантам не только разрешают создавать сплоченные общины, сохраняющие их родную культуру — их даже поощряют к этому. Собственно, к одной «общине» сейчас обычно причисляют всех людей, эмигрировавших из одной и той же страны: говорят о «бангладешской общине», «сомалийской общине» и т. п. И напротив, закон требует преобразования всех социальных связей коренного населения из объединяющего в связующий социальный капитал. В результате, несмотря на мучительное социальное испытание, которым становится сам процесс миграции, типичный иммигрант принадлежит к более плотной социальной сети, чем типичный коренной житель. Возможно, именно это дает Патнэму основания говорить о разобщенности коренного населения. Сегодня люди в меньшей степени объединены в социальные сети — по его выражению, они «уходят в оборону». Сочетание политики мультикультурного сепаратизма по отношению к мигрантам и антидискриминационных законов по отношению к коренному населению нарушает золотое правило этики. Одна из этих групп не может рассчитывать на то, что к ней будут относиться так же, как к другой группе. Но при этом вполне очевидно, что коренному населению нельзя позволить сохранение эксклюзивных связей: в данном случае на первом месте стоит интеграционная повестка дня.
Отсутствие единого подхода иллюстрируется контрастом между французской и британской политикой по отношению к иммигрантским культурным практикам, нашедшим выражение в вопросе о парандже. Ношение паранджи вполне буквально разрушает взаимное внимание. Во Франции преобладало мнение о том, что паранджа несовместима с братством, и потому ее ношение было запрещено. Этот запрет поддержали и коммунисты, и правый истеблишмент. Иное дело — Британия: если отдельные политики, принадлежащие к самым разным частям политического спектра, сетовали на все более широкое распространение паранджи, то все без исключения партии считали, что на кону стоит вопрос о свободе от государственного вмешательства. Однако, как показывает французское решение, свободу разрушать братство не обязательно следует причислять к правам человека. Следствием того, что политики двух этих стран сделали разный выбор, стало то, что в Великобритании паранджу носят все чаще, а во Франции ее нигде не увидишь, хотя британские мусульмане намного малочисленнее французских.
Рис. 3.3. Интеграционистская и мультикультурная политика в состоянии равновесия
Еще раз обратимся к нашей модели для того, чтобы выяснить, во что в конечном счете выльется выбор между интеграционистской и мультикультурной политикой, если миграции и дальше будет позволено ускоряться. Этот выбор влияет на темп абсорбции: интеграционистская политика вызывает его рост, а мультикультурная — снижение. Чем ниже темп абсорбции, тем менее крутой будет кривая диаспоры. Замедление абсорбции может иметь два разных итога, которые изображены на рис. 3.3. На левом графике мультикультурная политика, замедляя абсорбцию, в конце концов приведет к увеличению диаспоры и ускорению миграции. На правом графике изображен другой вариант: замедление абсорбции устраняет возможность равновесия. В отсутствие контроля за миграцией размер диаспоры и темп миграции будут возрастать до бесконечности.
Возможно, вы уже начинаете осознавать, как легко просчитаться при проведении миграционной политики. Но сперва нам следует рассмотреть экономические последствия миграции для коренного населения.
Глава 4
Экономические последствия миграции
Экономическая наука дает два четких предсказания о влиянии иммиграции на коренное население. Эти предсказания по неизбежности оказываются чрезмерно упрощенными, а порой и совершенно ошибочными, но прежде чем переходить к сложным вещам, было бы разумно начать с простых.
Экономическое благосостояние коренных домохозяйств отчасти обеспечивается частными доходами, а отчасти — государственными услугами. Что касается дохода, то согласно основным принципам экономики следует ожидать, что трудовая иммиграция приведет к снижению заработной платы и росту отдачи от капитала. В результате положение местных трудящихся ухудшится, а местных владельцев капитала — улучшится. Что касается предоставляемых государством услуг, то имеющееся количество общественного капитала — школы, больницы, дороги — будет распределено среди большего количества людей, и потому объем услуг на душу населения сократится. Чем беднее люди, тем более заметную роль в обеспечении их доходов играет работа при сокращении роли капитала и тем больше их благосостояние зависит от государственных услуг. Таким образом, из основных принципов экономики вытекает вывод о том, что иммиграция обогащает состоятельных коренных жителей, делая бедное коренное население еще более бедным. В утрированном виде этот и без того сверхупрощенный анализ сводится к представлению о том, что средним классам присутствие иммигрантов, сплошь и рядом работающих уборщиками и нянями, идет на пользу, в отличие от рабочего класса, проигрывающего из-за конкуренции с людьми, готовыми трудиться за меньшие деньги, и вынужденного конкурировать с семьями иммигрантов за получение социальных услуг.
Иммиграция и заработки
Настало время обратиться к фактам. К счастью, в нашем распоряжении имеется новое и чрезвычайно надежное исследование, посвященное влиянию иммиграции на заработную плату в Великобритании в период массовой иммиграции[56]. В рамках этой работы изучалось не только усредненное влияние иммиграции на заработки, но и вызванные ею изменения во всем спектре от высокой до низкой зарплаты. Выяснилось, что в нижней части этого спектра иммиграция действительно привела к снижению заработков, как и можно было ожидать, исходя из элементарных экономических принципов. Однако в остальных частях спектра заработная плата выросла. Более того, этот прирост был более значительным и обширным, чем сокращение заработков: большинство местных трудящихся выиграло от миграции. В то время как снижение заработков в нижней части спектра не противоречит элементарным принципам экономики, прирост зарплаты на более высоких уровнях спектра можно объяснить только с помощью соображений, не учитываемых при простейшем анализе. Сами исследователи предполагают, что текучесть рабочей силы, возросшая благодаря наплыву иммигрантов, повысила эффективность рынка труда: иммигранты концентрировались в городах и нишах, обладавших наибольшим потенциалом к созданию новых рабочих мест, — иными словами, в расширяющейся экономике услуг юго-восточной Англии. Благодаря присутствию иммигрантов, облегчившему развитие этого сектора, предприниматели сумели добиться роста производительности труда, что, в свою очередь, позволило повысить заработную плату.
Другая новая работа о влиянии иммиграции на рынок труда основывается на данных из разных стран Европы[57]. И в ней мы тоже находим вывод о том, что иммиграция привела к росту заработков коренного трудящегося населения. Однако механизм, обеспечивший такой результат, поучителен сам по себе: в среднем по Европе иммигранты имеют более высокую квалификацию, чем коренное население, хотя отчасти это объясняется просто нехваткой квалифицированных работников в Европе. Квалифицированный труд дополняет неквалифицированный вместо того, чтобы конкурировать с ним, и тем самым повышает производительность последнего. Разумеется, этот эффект проявляется лишь в случае достаточно выборочной иммиграции, повышающей общий уровень навыков.
Стандартный вопрос, который задают экономисты при наличии победителей и проигравших, сводится к тому, могут ли победители позволить себе компенсировать проигравшим все их убытки и все равно остаться в выигрыше. В том, что касается влияния миграции на заработную плату, преуспевающие местные домохозяйства приобретают намного больше, чем теряют самые бедные, и поэтому могут себе позволить платить им компенсацию. Однако в реальности важен вопрос не о том, возможна ли компенсация, а о том, действительно ли она выплачивается. Это возвращает нас к разговору о взаимном внимании и готовности удачливых помогать менее удачливым. В то время как миграция увеличивает потребность в такой помощи, она может снизить желание оказывать ее.
Таким образом, наиболее вероятное влияние уже произошедшей миграции на заработки сводится к тому, что большинство местных трудящихся выигрывает от нее, за исключением беднейших, остающихся в проигрыше. В то время как это влияние оправдывает миграцию, оно все же проявляется в весьма скромных масштабах. Влияние миграции на заработки местных трудящихся ничтожно по сравнению с тем шумом, который поднимают по этому поводу. Однако эмпирические исследования позволяют анализировать последствия миграции лишь в рамках наблюдаемых фактов. Они мало что могут нам сказать о том, что произойдет в случае дальнейшего ускорения миграции. Давая ответ на этот вопрос, благоразумия ради стоит вернуться к элементарным принципам экономики, с которых мы начали, и сказать, что заработки большинства трудящихся из числа коренных жителей существенно снизятся и останутся пониженными на протяжении многих лет.
Миграция и жилищные условия
В богатых странах важнейшим активом является жилье, на которое приходится около половины всех материальных активов. Поэтому в дополнение к влиянию миграции на заработки потенциально важным с точки зрения экономического благосостояния коренного населения является и ее влияние на доступ к жилью. Очевидно, что миграция посредством различных механизмов увеличивает давление на жилой фонд.
В потенциале самым важным моментом является конкуренция между изначально бедными и семейными мигрантами и местной беднотой за получение социального жилья. Поскольку мигранты в массе своей более бедны и имеют более крупные семьи, чем коренное население, то они испытывают нетипично высокую потребность в социальном жилье, однако удовлетворить эту потребность возможно лишь за счет бедного коренного населения. В то время как влияние миграции на заработки местной низкооплачиваемой рабочей силы ничтожно, конкуренция за социальное жилье сказывается намного заметнее: мигранты не только бедны, но и скапливаются в небольшом числе бедных кварталов. Даже миграция прежних лет, вероятно, имела своим следствием весьма значительный эффект вытеснения, а дальнейшее ускорение миграции в потенциале может еще больше снизить доступность социального жилья для бедных слоев коренного населения.
Имеют ли мигранты однозначное право на получение социального жилья — вопрос этически запутанный и являющийся темой активных политических дебатов. В то время как мигранты живут в нужде по сравнению с коренным населением принимающего их общества, они уже испытали значительное повышение своего уровня жизни по сравнению с условиями существования в их родном обществе. Дополнительное удовлетворение их потребностей, выражающееся в предоставлении социального жилья, требует жертв со стороны коренных жителей, которые сами испытывают нужду по стандартам своего общества. Социальное жилье — не единственное нормированное общественное благо: источником особенно острого конфликта является также школа. Дети тех иммигрантов, которые не говорят на местном языке, нуждаются в повышенном внимании со стороны учителей, но такое же внимание требуется и неуспевающим детям из бедных коренных семей. Точечное выделение бюджетных средств может в известной степени решить этот вопрос, но на практике перед учителями встает жесткий выбор, связанный с определением приоритетов. Утилитаристы-универсалисты тем не менее указывают, что поскольку мигранты нуждаются сильнее, чем те коренные жители, которых они лишают социальных благ, то всеобщее благосостояние все равно повысится. Однако их оппоненты остаются при убеждении в том, что, поскольку мигрантам и без того повезло резко увеличить свои личные доходы, то нет никаких оснований для того, чтобы передавать в их распоряжение непропорционально большую долю социального жилья.
Принцип равного внимания к мигрантам и коренным жителям можно применять как к группам, так и к индивидуумам. Если определенной доле коренного населения обеспечен нормированный доступ к социальному жилью, то согласно принципу равного внимания к группам мигрантам должна быть выделена такая же доля жилья, вне зависимости от личных свойств претендентов. И в некоторых местах действительно сложилась такая практика. Импульсом к ней отчасти послужило чувство справедливости в понимании местного коренного населения, а отчасти — практическая потребность в интеграции.
Принцип группового равноправия можно оспорить с этической точки зрения: для того чтобы каждый отдельный иммигрант не был человеком второго сорта, он должен иметь точно те же права, какие есть у всех коренных жителей. Если мигранты нуждаются сильнее, чем коренное население, то критерий потребности действительно должен обеспечить им расширенный доступ к социальному жилью, имеющемуся в ограниченном количестве. Однако аргументация о недопустимости второсортности сама по себе уязвима при ее применении на индивидуальном уровне. Как указывалось в главе 3, предоставление таких общественных благ, как социальное жилье, обеспечивается посредством бесчисленного множества игр, основанных на сотрудничестве. Хотя гражданство — понятие юридическое, нравственную силу ему придает соблюдение условия о взаимном внимании. Гражданство не сводится ни к праву на получение благ от государства, ни к обязательству уважать закон: в первую очередь человека делает гражданином определенное отношение к другим людям. Для того чтобы продолжалось предоставление общественных благ, необходимо, чтобы мигранты и коренное население относились друг к другу с тем же взаимным вниманием, с которым относятся друг к другу коренные жители. Если сохранение культурной обособленности понимается как личное право, несмотря на его потенциальную угрозу для предоставления общественных благ, то мы получим конфликт между этим правом на своеобразие и личным правом на социальное жилье, предоставление которого возможно благодаря местной культуре. Оказывается, что вопрос о том, можно ли считать этот принцип групповых прав разумным с этической точки зрения, весьма немаловажен, и мы еще вернемся к нему в главе 6.
Помимо конкуренции за социальное жилье, мигранты, вставая на ноги, вступают в конкуренцию и на рынке частного жилья, которая ведет к росту цен и арендной платы. Согласно недавней оценке, сделанной для Великобритании Бюро бюджетной ответственности, цены на жилье из-за миграции выросли примерно на 10 %. Опять же, этот эффект выглядит более значительным, чем влияние миграции на заработную плату. Поскольку непропорционально большую долю владельцев жилья составляют пожилые и богатые люди, то повышение цен на жилье вследствие миграции подразумевает серьезный рост нагрузки на менее обеспеченные слои. Более того, вследствие высокой географической концентрации мигрантов одни регионы будут затронуты гораздо сильнее, чем другие. Вызванный миграцией рост цен на жилье, почти не ощутимый на большей части страны, выливается в очень серьезное удорожание жилья в Лондоне, на юго-востоке страны и в некоторых других кластерах массовой иммиграции, давая 10-процентный прирост цен в масштабах страны. Любопытно, что этот резкий разрыв в ценах на жилье между севером и югом затрудняет переезд из других регионов Великобритании на юго-восток. Иммиграция повышает возможности фирм из развивающихся регионов по найму служащих, но в то же время непреднамеренно снижает внутреннюю мобильность местной рабочей силы. Так возникает еще один механизм, снижающий благосостояние коренного населения: оно лишается возможности переходить на более высокооплачиваемые должности в развивающихся регионах.
Если миграция в целом производит такое экономическое воздействие на коренное население, то в таком случае действительно непросто понять, почему экономисты в большинстве своем оценивают миграцию весьма положительно. Возможно, мы упускаем из виду какие-то важные моменты? Сейчас мы рассмотрим некоторые из этих моментов — включая выдвигавшиеся другими авторами, а также такие, которым, на мой взгляд, до сих пор уделялось незаслуженно мало внимания.
Исключительность иммигрантов и ее последствия
Миграцию нередко оправдывают аргументом о том, что ее положительное воздействие сказывается лишь в долгосрочном плане. Речь идет о том, что мигранты проявляют непропорционально большую изобретательность или по крайней мере в достаточной степени отличаются от местного населения для того, чтобы нестандартно мыслить, — и потому их прибытие ускоряет общий темп инноваций. При этом часто ссылаются на тот факт, что в США на долю иммигрантов и их детей приходится непропорционально большая доля запатентованных изобретений. Короче говоря, иммигранты — в большинстве своем люди исключительные. Это важный аргумент: благодаря иммиграции инновативных людей темпы развития могут возрасти в непропорционально большой степени по отношению к числу иммигрантов. Однако за американским опытом может стоять не столько исключительная природа мигрантов вообще, сколько исключительная природа самой Америки как магнита для предпринимателей-новаторов. Более того, если в мигранты сами собой отбираются люди исключительные, то выигрыш, получаемый богатыми странами, компенсируется потерями, которые несут бедные страны — источники иммиграции. Перекачка талантов из бедных стран в богатые не обязательно должна служить причиной для глобального ликования. Наконец, отметим, что даже если мигрантам присуща непропорционально высокая инновативность, дело может быть не в том, что инновативные люди более склонны к миграции, а в том, что сам опыт иммиграции делает людей более инновативными. Например, некоторые факты говорят о том, что билингвизм положительно сказывается на мыслительных способностях[58].
Долгосрочное влияние миграции на экономический рост измерить сложно. Сама по себе иммигрантская исключительность, похоже, сохраняется лишь в среднесрочном плане: с течением времени потомки мигрантов смешиваются с окружающим населением. Таким образом, одним очевидным долгосрочным эффектом миграции является рост населения. При высоком уровне доходов не существует практически никакой связи между численностью населения страны и ее доходом, поэтому нам так или иначе не стоит ожидать серьезного долгосрочного влияния миграции на экономику. Люксембург, Сингапур, Норвегия и Дания, имея небольшое население, входят в число мировых лидеров по объему дохода на душу населения. Таким образом, полезно ли большое население для страны или вредно, зависит в первую очередь от соотношения между численностью ее населения и площадью территории, пригодной для использования в экономике. В число явно недонаселенных стран входит Австралия: всего 30 миллионов человек на целый материк. Макс Корден, выдающийся австралийский экономист, убедительно доказывает, что Австралии пошел бы на пользу значительный прирост населения[59]. На другом конце спектра находятся Англия и Нидерланды — самые густонаселенные страны в Европе и одни из самых густонаселенных в мире. При такой высокой плотности населения открытые пространства становятся здесь редкостью. По мере роста населения они не только более интенсивно используются, но и сокращаются вследствие роста потребности в жилье и инфраструктуре, и потому значительная чистая миграция вряд ли способна принести этим странам долгосрочную чистую прибыль и в конечном счете не сможет продолжаться неограниченно долго[60].
Присущая иммигрантам склонность добиваться успеха в среднесрочном плане способствует экономическому росту и потому выгодна для коренного населения. Но, как и в случае с миграцией вообще даже непропорционально большие успехи мигрантов при достижении некоего предела способны превратиться в проблему. Успехи иммигрантов могут деморализовать наименее преуспевающие слои коренного населения, вместо того чтобы вдохновлять их. В Америке дети иммигрантов в среднем лучше образованны и больше зарабатывают, чем дети коренного населения[61]. В Великобритании хронической социальной проблемой является отсутствие устремлений у детей из рабочих семей — черта, полностью противоположная свойственной иммигрантам нацеленности на успех. Как первая, так и вторая наклонность сплошь и рядом оказываются самоисполняющимися. Десятилетия разрушенных надежд привели к тому, что среди низших слоев коренных британцев возобладал фатализм: не пытайтесь ничего изменить — и вы избежите разочарования. Сравнение с преуспевающими мигрантами лишь укрепляет уверенность в неизбежности провала. Даже те дети иммигрантов, у которых в семье говорят не по-английски, сейчас показывают более высокие результаты, чем дети из нижней половины коренного рабочего класса. Деморализацию может усугублять конкуренция: те дети рабочих, которые сопротивляются давлению со стороны общества, ожидающего, что и они станут неудачниками, по сути состязаются за пространство на эскалаторах — роль которых выполняют колледжи и программы профессиональной подготовки — с детьми мигрантов, стремящихся к успеху. Более того, проблемы, встающие перед детьми иммигрантов — незнание языка и дискриминация, — являются конкретными и могут быть решены посредством достаточно активной политики; собственно говоря, они уже решаются. Однако при этом возникает опасность пренебрежения более расплывчатой и сложной проблемой отсутствия стремлений у некоторых слоев коренного населения.
Гиперуспехи мигрантов могут вызывать проблемы даже в той среде, где успех — дело обычное. Восточноазиатские «матери-тигрицы» прославились тем, что добиваются от своих детей выдающихся достижений. Методы, которые при этом используются, носят неоднозначный характер — есть мнение, что в жертву успехам приносятся нормальные детские радости: игры и фантазии. Поэтому иммиграция выходцев из Восточной Азии в общество, практикующее менее эффективные методы воспитания, вполне предсказуемо приведет к тому, что самые лакомые места в учебных заведениях достанутся данному слою иммигрантов. Например, в Сиднее, главном городе Австралии, школа, традиционно считавшаяся лучшей в городе, сейчас примерно на 90 % заполнена детьми из восточноазиатских семей. Азиатские дети составляют около 70 % учащихся в лучших государственных школах Нью-Йорка — таких, как Stuyvesant и Bronx Science. Умные дети из числа коренного населения вытесняются из этих школ. Разумеется, подрастающее поколение австралийцев и американцев, скорее всего, окажется умнее, чем оно стало бы при отсутствии этой конкуренции со стороны энергичных иммигрантов. В некотором важном смысле австралийцы и американцы в целом выиграют от этой демонстрации талантов. Тем не менее мы также вправе отметить, что «сверкающие призы» успеха достанутся меньшему числу детей из коренных семей. Что ждет для себя коренное население в этой ситуации: чистую прибыль или чистый убыток, — в принципе вопрос открытый. Можно отметить такой малоизвестный факт, что многие североамериканские университеты де-факто вводят у себя квоты на прием восточных азиатов. Некоторые британские частные школы судя по всему прибегают к расовой дискриминации противоположного характера: между ними идет такая серьезная конкуренция за рейтинг, зависящий от выпускных оценок, что брать на обучение непропорционально большую долю восточноазиатских учеников становится заманчиво легким путем к успеху. Децентрализованная скрытая дискриминация со стороны университетов и школ, несомненно, неэтична, хотя она представляет собой естественный ответ на пробелы в государственной политике. В свою очередь, эти пробелы являются следствием табу на публичное обсуждение вопроса.
Тот же самый процесс происходит и в Канаде, но в более серьезных масштабах, а масштаб здесь имеет значение. Восточные азиаты сейчас занимают около половины мест в канадских университетах по таким предметам, как право. Таким образом, вполне вероятно, что в следующем поколении около половины канадских судей будет иметь восточноазиатское происхождение. Станет ли такой состав судейского корпуса проблемой для местного населения, зависит от того, насколько хорошо восточные азиаты интегрированы в канадское общество. С одной стороны, вполне возможно, что восточные азиаты просто станут канадцами: и то, что половина судей в Канаде окажется выходцами из Восточной Азии, будет столь же несущественно, как если бы половина из них была левшами. Но с другой стороны, можно предположить, что в условиях активно насаждаемого мультикультурализма восточные азиаты превратятся в замкнутую, сплоченную общину, практикующую эндогамные браки и обладающую своей собственной культурой со своеобразными ценностями и убеждениями. В таком случае у коренного населения будут вполне понятные основания для беспокойства по поводу того, что такая большая доля судебных дел разбирается людьми, сохраняющими иную культуру.
Еще один аспект, в котором проявляется исключительность иммигрантов, — это их активы. В то время как большинство мигрантов из бедных стран изначально обладают меньшими активами по сравнению с коренным населением и потому конкурируют с ним за социальное жилье, капитал становится одним из критериев для выдачи въездных виз. В результате распределение средств среди мигрантов приобретает двойной перекос: среди них не только больше бедных, чем среди коренного населения, но и больше богатых. Популярный довод, которым обосновывается политика выдачи виз богатым людям, сводится к тому, что привезенный ими дополнительный капитал даст прирост производительности и заработной платы. Экономистам следует скептически относиться к этому аргументу. Капитал свободно перетекает из одной богатой страны в другую, и потому дополнительный капитал, привезенный мигрантами, с большой вероятностью будет компенсирован оттоком, восстанавливающим равновесие на финансовых рынках. Но поскольку непосредственный приток капитала вполне очевиден, в то время как компенсирующий отток скрыт от глаз общественности, политики все шире используют богатство как критерий допуска в страну. Однако прибытие состоятельных иммигрантов сказывается на жилищном рынке: богатые люди покупают дорогую собственность. Например, в Лондоне около 70 % элитного жилья сейчас скуплено мигрантами. Это может отразиться на обществе. Фред Хирш выдвинул концепцию «позиционных благ»: это такие блага, которые наделяют их обладателей социальным престижем, но имеются в ограниченном количестве[62]. Он был обеспокоен тем, что рост процветания порождает разочарование у тех людей, которые не могут себе позволить приобретение подобных благ, несмотря на рост доходов. Если Хирш прав, то на первый взгляд полезное для страны, хотя и унизительно звучащее заявление о намерении отобрать у других стран их богачей может оказаться весьма спорным шагом.
В то время как иммиграция сверхбогачей, возможно, не столь желательна, как многие думают, антииммиграционное лобби старается сыграть на другом аспекте, наделяющем иммигрантов исключительностью, — на их преступных наклонностях. Данные о преступности среди мигрантов страдают поразительной неполнотой, однако их приближенной заменой может служить доля иностранцев среди заключенных. По всей Европе в силу разных причин иностранцы, как правило, составляют непропорционально большую часть населения тюрем. Весьма типична в этом отношении Франция, где на долю иностранцев приходится около 6 % общего населения страны и 21 % заключенных. За пределами Европы эта тенденция проявляется не повсеместно: в США мигранты отличаются значительно более низким уровнем преступности по сравнению с коренным населением. Я обсуждал эту ситуацию с руководителем исследовательского подразделения британского Министерства внутренних дел, и мы пришли к выводу о том, что такой результат, по-видимому, обусловлен четырьмя факторами. Первый из них — та культура, которую мигранты привозят с собой из своего родного общества[63]. Профессор Сэмпсон, социолог из Гарварда, объясняет пониженную преступность мигрантов в США рядом характерных социальных черт мексиканцев. Он сравнивает их крепкие семейные структуры, трудовую этику и религиозность, снижающие склонность к преступлениям, с американской культурой 1950-х годов. Поскольку разные группы иммигрантов резко различаются своей культурой, это влияние определяется не масштабами миграции, а ее структурой. Вторым фактором являются законные возможности, имеющиеся у мигрантов в принимающей их стране. Если они не обладают особыми навыками и сталкиваются с дискриминацией на рынке труда, то с большей вероятностью выберут преступный образ жизни. Таким образом, создает ли этот фактор прочную связь между миграцией и преступностью, зависит как от состава мигрантов с точки зрения их квалификации, так и от политики на рынке труда. Третий фактор носит демографический характер: большинство преступлений совершается молодыми лицами мужского пола, и потому если политика властей в первую очередь благоприятствует иммиграции молодых мужчин, то мигранты составят непропорционально большую долю заключенных. Четвертым фактором служат социальные связи с другими членами общества. В силу антисоциальности преступного образа жизни его легче примирить с самоуважением: чем слабее связи с потенциальными жертвами, тем ниже уровень взаимного внимания.
Если сложить воздействие миграции на доходы коренного населения применительно к различным временным горизонтам, то мы получим, что краткосрочное воздействие миграции будет разным в зависимости от того, кем вы являетесь. По-видимому, вполне разумным будет предположение, что на нижних ступенях лестницы дохода коренные трудящиеся сталкиваются с некоторым снижением заработной платы, уменьшением мобильности и довольно значительным сокращением доступа к социальному жилью, однако большинство трудящихся оказываются в выигрыше. В среднесрочном плане присущая иммигрантам склонность добиваться успеха ведет к росту доходов, но может лишить коренное население сверкающих призов. В долгосрочном плане любое экономическое влияние иммиграции будет ничтожным. Единственным очевидным долгосрочным результатом миграции является сокращение открытого пространства, приходящегося на одного человека.
Стоит ли заменять иммигрантами стареющее население
Широкое распространение — особенно в Европе — получил и такой аргумент в пользу миграции, как демографический[64]. Существует идея о том, что «Иммигранты нужны нам, потому что мы стареем». Некоторые общества в результате крайне некомпетентной социальной политики получили неблагоприятный демографический профиль коренного населения. Одним из наиболее вопиющих примеров служит Россия, где постсоветская катастрофа, связанная с неудачно проведенным экономическим переходом, привела к резкому снижению рождаемости и росту смертности. Население России сокращалось и только сейчас начинает восстанавливать прежнюю численность. Следствием этих процессов станет фаза, в течение которой уровень иждивенчества — число иждивенцев, приходящихся на одного человека трудоспособного возраста, — весьма резко вырастет. Для устранения этого дисбаланса Россия может прибегнуть к такому способу, как поощрение иммиграции трудящихся молодого возраста. Такая же проблема, хотя и в менее драматической форме, стоит в Италии и Китае. Прибытие иммигрантов на постоянное место жительства представляет собой довольно решительный способ исправить временный демографический дисбаланс. Существуют и альтернативные варианты — такие как эмиграция части пожилых людей: например, многие норвежские пенсионеры сейчас переселяются в Южную Европу. Кроме того, общество может потратить часть своих активов — так же, как делают люди, вышедшие на пенсию. За счет такой траты общество сможет импортировать больше товаров, чем оно экспортировало. В свою очередь, это освободит трудящихся, которые вместо участия в производстве смогут обслуживать потребности пожилых людей. Подобное расходование активов вполне посильно для России, имеющей огромные валютные резервы и колоссальные запасы природных ресурсов.
Однако один лишь тот факт, что общество стареет, — еще не причина для привлечения лишних рабочих рук. Одним из самых вдохновляющих результатов взаимодействия между наукой и публичной политикой является быстрое повышение глобальной ожидаемой продолжительности жизни — примерно на два года за каждое десятилетие. Моя ожидаемая продолжительность жизни примерно на восемь лет превышает ожидаемую продолжительность жизни моего отца, родившегося на сорок лет раньше меня. Вследствие присущей СМИ тенденции к пессимизму они порой усматривают в этом какую-то проблему: нас якобы ожидает засилье дряхлых стариков. Но в реальности срок активной жизни увеличивается почти так же быстро, как и общий срок жизни. Единственная причина, по которой старение населения может создать проблему, связана с политическими промахами. Устанавливая пенсионный возраст и размер пенсии (в большинстве своем это происходило в середине XX века), политики бездумно называли конкретную цифру — скажем, шестьдесят пять или шестьдесят лет, — вместо того чтобы привязывать пенсионный возраст к средней ожидаемой продолжительности жизни. За каждые десять лет к ожидаемой продолжительности жизни прибавляются еще два года, вследствие чего период жизни на пенсии по умолчанию удлиняется. В результате те редкие случаи, когда политики собираются с духом и пытаются поднять пенсионный возраст с целью компенсировать прирост ожидаемой продолжительности жизни, вызывают у разочарованного населения приступы ярости. При столь стремительном росте ожидаемой продолжительности жизни мы не можем себе позволить сохранять прежние сроки выхода на пенсию. По мере того как общество становится богаче, оно может постепенно снизить пенсионный возраст по отношению к ожидаемой продолжительности жизни, однако этот возраст не следует привязывать к какой-то конкретной цифре.
Но почему бы не исправить эти промахи, допущенные властями при установлении пенсионного возраста, привлечением молодых иммигрантов? Потому что такой стратегии хватит ненадолго. Наплыв мигрантов трудоспособного возраста обеспечивает обществу лишь временный прирост налоговых сборов, в то время как ожидаемая продолжительность жизни по-прежнему возрастает. Экономисты предлагают недвусмысленный способ борьбы с преходящим характером прироста доходов: их следует приберечь. Например, правительство могло бы использовать временное увеличение поступлений, обеспеченное прибытием молодых мигрантов, для сокращения государственной задолженности. Что ему категорически не следует делать, так это принимать на себя новые постоянные обязательства по части расходов — таких как выплата пенсий. Однако именно к этому сводится аргумент о том, что «Нам нужны иммигранты, чтобы компенсировать старение населения».
Более того, демографическая аргументация предполагает, что мигранты снижают численность иждивенцев по отношению к трудящимся: будучи молодыми, они входят в состав рабочей силы и потому уравновешивают рост числа коренных жителей пенсионного возраста. Но у трудящихся мигрантов тоже есть дети и родители. Одним из показателей, резко отделяющих бедные общества от богатых, служит желательное количество детей в семье: как правило, мигранты из бедных обществ, еще не усвоившие норм богатого общества, заводят непропорционально много детей. Привозят ли мигранты своих родителей-иждивенцев в принимающую их страну, зависит главным образом от миграционной политики в этой стране. В Великобритании к 1997 году стремление мигрантов из бедных стран привозить с собой родственников-иждивенцев приняло такие масштабы, что доля работающих мигрантов сократилась до 12 %. Учитывая детей и родителей, мы никак не можем допустить, что мигранты хотя бы временно снижают уровень иждивенчества. В ряде недавних статей датского профессора экономики Торбена Андерсена исследуется возможное влияние иммиграции на устойчивость щедрой системы социального обеспечения скандинавского типа. Андерсен приходит к выводу о том, что миграция не только не помогает сохранять такую систему, но и может ее подорвать из-за сочетания роста уровня иждивенчества и невысокой квалификации мигрантов[65].
Могут ли иммигранты восполнить нехватку квалифицированного труда