Инквизитор
Часть 6 из 15 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Отшельники
– С этого момента вы отреклись от церкви…
– Не стоит обманывать себя, причисляя меня к героям, Натан. Я никакой не герой.
После моей попытки самоубийства Надия исчезла и не желала больше появляться. Внезапно оставшись без собеседника, я чувствовал себя так одиноко, что хотелось выть и кричать от отчаяния. Стены равнодушно наблюдали за моими глупыми попытками. Я звал ее, звал сквозь сон, но она не отвечала. Было похоже, что она ушла навсегда.
Церковь предстала передо мной в новом свете, теперь я многое начал понимать, замечать вещи, которые все это время были перед моим носом.
Весна подходила к концу. Леса шелестели и манили меня сильнее, чем когда-либо. Хотелось сбежать из этого лживого дворца, найти дорогу из царства тьмы. Но ни одно желание не могло заставить меня покинуть церковь и Круг. Даже несмотря на открывшуюся правду, я оставался трусом.
Мое расписание не менялось. Встать, умыться, помолиться, целый день слушать людей, проводить отпевания, заниматься работой священника. Возненавидев Рафаэля и каждого святого отца в собственной церкви, я не мог отречься от нее. В отличие от Чейза, я любил Бога. Я верил Ему, просто не всегда получалось.
Ведьмы. Я скучал по убийству. Уже много недель я не проливал крови, и это тревожило меня. Каждое мгновение, каждый день мне казалось, что сейчас из-за угла выскочит Рафаэль и поведет меня на костер. Уходя ночью на охоту, я резал свиней и обмакивал свой меч в их крови, чтобы не возникало подозрений. Но от отца тяжело что-либо скрыть. Он проницателен, слишком умен, чтобы повестись на такой глупый и дерзкий поступок.
Однажды он вызвал меня в свою комнату. Чувствуя, как подкашиваются от страха ноги, я в очередной раз мысленно воззвал к Надии. Рядом с ней было бы не так страшно, она бы поняла меня, успокоила. Но Надия хранила молчание и не желала появляться. Больше всего меня страшили слова Рафаэля. Я боялся того, что его речи могут снова заманить меня к себе, разуверить в своем здравомыслии. Костры страшили меня меньше повторного погружения в ложь инквизиции.
Массивная дверь открылась передо мной, и я зашел в помещение. Оно было не похожим ни на мою комнату, ни на комнату Чейза. Единственное окно было зашторено пыльным гобеленом, вокруг были зажжены свечи, их пламя дергалось от едва уловимого ветерка. Кровати, как я ни озирался, найти не смог – лишь небольшой матрац на полу да подстеленное под него сено. Я вопросительно взглянул на Рафаэля, забыв о всякой осторожности.
– Святой отец…
Он ответил мне проницательным взглядом из-под кустистых бровей, но промолчал. Я долго стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать или сделать, чтобы не показаться неучтивым.
– Мне доложили, что ты пропускаешь проповеди. – Его густой, тяжелый голос, словно тягучая сметана, прозвучал почти нежно, с укором.
– Я не мог прийти в Круг, отец… Я был на охоте.
– Оставьте эти детские названия, Адам. – Он отмахнулся от моих слов, как от надоедливой мухи. – Называйте вещи своими именами. Охоты и Круга не существует, все это вы придумали только для того, чтобы оправдать свои действия.
Я продолжал смотреть в пол, понимая, что если хоть на мгновение встречусь с его взглядом, то не смогу противиться его воле.
– Вы должны понять, Адам: того, что мы делаем, не нужно стыдиться. Мы исполняем волю Божью, мы избавляем мир, который Он нам доверил, от тварей, не желающих подчиняться Им же установленным правилам.
Ярость захлестнула меня. Впервые за все эти годы безумный, слепой гнев пробудился во мне. Казалось, я готов был броситься на Рафаэля и задушить, загрызть его. Я поднял голову и в это же мгновение почувствовал легкое прикосновение призрачной ладошки к моей руке. Злость прошла.
Рафаэль усмехнулся, словно только этого и ждал. Я понял потом свою ошибку, но было поздно. Отец прекрасно знал, что я уже давно не убиваю ведьм и никакие пытки не заставят меня сознаться в этом. Ему нужно было лишь подтверждение, мой гнев, который я ему любезно предоставил.
– Мне нужно… спуститься… спуститься в подземелье, – бормотал я в ужасе и пятился к двери.
Мне не хватило смелости больше смотреть ему в глаза. Присутствие Надии, которое, казалось, должно было придать мне сил, наоборот, отрезвило. Я не знал, почему она сдержала меня. Возможно, покончи я с ним тогда, ничего бы не случилось. Никому не пришлось бы страдать. Но нам всегда дорого приходится платить за свои ошибки. И я заплатил.
Вместо того чтобы идти в подземелье, я переоделся и снова сбежал в город. Одна из таверн, моя любимая, приняла меня как родного. У входа одноглазый седой старик с грязной повязкой на лице тоскливо играл на дудочке.
Я сел за самый дальний стол, заказав себе кружку эля, и думал о том, как теперь вернуться в церковь. Рафаэль прекрасно знает, что я открыл правду, что я вышел из-под его власти. Легкая смерть ждала меня в лучшем случае, если же нет… Тогда долгое и упорное перевоспитание. Любого можно вернуть на истинную сторону. Нужно лишь хорошо постараться.
Передо мной на скамейку присел старик, тот самый, что играл на дудочке. Я не сразу узнал его. На лице у старика была грязь, волосы поседели и отросли до плеч, наполовину выдранные клочьями. Только серые глаза, точно такие же, как и мои, выглядели знакомо.
– Здравствуй, Адам.
– Отец.
Он положил руки на стол, потирая их. Было заметно, что он ужасно нервничал, но было еще что-то в его взгляде. Разочарование, может быть.
– Ты стал священником, – произнес он едва слышно в окружавшем нас гомоне чужих голосов.
Люди смеялись, играли на разных инструментах, пили, веселились. Я гордо посмотрел на отца.
– А ты сомневался?
Старик покачал головой. В его взгляде читалась безмерная усталость, и это раздражало. Мы не виделись больше шести лет, но он, казалось, и не заметил этого.
– Она была невиновна. Твоя мама. Она не была ведьмой, даже лекарем. Но Рафаэль все равно сжег ее.
Я молчал. Что мне нужно было сказать ему? Что мне жаль? Что я виноват? Что я исправлюсь и больше никогда так не поступлю? Ничего из этого я не чувствовал и не желал чувствовать.
– Но для тебя это не важно, я вижу. – В его единственном глазу блеснула злость. – Ты доверился этому дьяволу, стал его щенком, раболепствуешь ему.
Я все так же молчал. Старику нужно было выговориться, а священники для того и нужны.
– Скажи, Адам, почему? Почему ты все еще не видишь правды? Не откроешь для себя истину? Она ведь перед твоим носом…
– Я прекрасно знаю! – гневно воскликнул я. Самолюбию иногда тяжело сопротивляться. – Мне известно, что происходит.
Удивление отразилось на лице старика.
– Но тогда как? Почему ты все еще остаешься в церкви?
– Мне больше некуда идти. Церковь – мой единственный дом. – Я пожал плечами. – Там я под защитой Бога.
– Глупец! – Он нахмурился. – Дом можно найти где угодно, если уметь искать. А Бог… Не уверен, что он одобрил бы то, что творится в церкви.
Долгое время мы сидели молча, слушая пьяные завывания толпы. Отчего-то в этой таверне я чувствовал себя иначе. Ощущал себя обычным человеком, словно у меня был выбор, словно мне не нужно вечером возвращаться в церковь и вершить правосудие. Чего только человек не сделает ради самообмана. Ни у кого здесь не было свободы, права выбора, но эти люди все же умудрялись жить так, как им подсказывала совесть. Они не превращались в монстров и не вешались от отчаяния. Они были людьми.
– Я не могу винить тебя, – как будто стыдясь себя, сказал старик. – У каждого своя жизнь, свой выбор, не мне тебя судить.
– Выходит, и священники иногда ошибаются?
– Выходит, что так.
Он больше ничего не сказал, поднялся и ушел. Еще долго мне слышалась песня губной дудочки. И легкие, едва уловимые слова Надии:
«Все хорошо. Теперь все будет хорошо».
Отец простил меня, но семьей мы больше не были.
* * *
На следующий день его поймали. Спонтанно, без особых указаний он попался стражам за помощь маленькой ведьме. Я не знал, была ли это моя сестра или просто какая-то девчонка. Я был уверен лишь в одном: Рафаэль знал о нашем разговоре в трактире и не мог доставить мне удовольствие знать, что отец живет.
Когда его вели на плаху, он взглянул на меня в последний раз. В его взгляде я не увидел укора или вины, там ничего не было. Он покорялся смерти. Он был старик. Я дернулся в его сторону, но властная рука Рафаэля преградила мне путь. Он посмотрел на меня с упрямой решимостью, и я не решился больше сделать ни шага. В конце концов, моему отцу доставалась почти безболезненная смерть. Чего еще можно желать в старости?
Стальной топор, блеснув на солнце, опустился на несчастную шею, послышался хруст костей, брызнула кровь. Отрубленная голова упала с плахи и покатилась по дороге. Лицо залила алая жидкость, но единственный глаз оставался чист. Он смотрел прямо на меня, пустой, мертвый, не глаз моего отца. Меня передернуло, и я отвернулся. Я еще никогда не отворачивался на казнях.
* * *
Стояла жаркая ночь июня. Прошло несколько недель со смерти отца, я уже практически перестал о нем думать. Должно быть, мне полагалось чувствовать боль от утраты или хотя бы грусть, хоть что-нибудь. Но, видимо, когда убиваешь такое количество людей, смерти близкого человека недостаточно, чтобы пробудить тебя к жизни. Да и к тому же мы с отцом уже давно не были друг другу дороги.
Рафаэль наблюдал за мной все время, я чувствовал его ястребиный взгляд повсюду, каждое слово, произнесенное мной, подвергалось проверке, мне приходилось думать над каждым движением, каждым действием. Он приказал мне чаще ходить на проповеди в Круг. В этот раз я решил послушаться его. Страх говорил во мне, а долгое отсутствие Надии подвергало опасности мой разум вновь. Поэтому мне оставалось только согласиться на уговоры Рафаэля.
К тому времени я почти месяц не посещал подземелье. Здесь ничего не изменилось. Все те же мокрые холодные каменные стены, крысы, шныряющие под ногами, и затхлый запах. Здесь не было жизни, живыми заключенные выходили отсюда только для смерти, и облегчение читалось в их глазах.
Отчего-то в тот день там почти никого не было. Не знаю, как я оказался в крыле для заключенных. Я искал Надию. Она молчала и не показывалась.
Пустые грязные клетки, омытые чужой кровью, разевали на меня свои пасти. Открытые решетки чернели узкими проходами. Вдалеке я услышал крики. Мне не хотелось слушать, я уже развернулся, чтобы уйти. Но призрак перегородил мне узкий проход. Надия смотрела на меня виновато и в то же время требовательно. Я не хотел ее слушать, дрожь пробежала по моей спине. Мне захотелось оказаться далеко-далеко и от этого места, и от женских криков, и от взгляда мертвой ведьмы.
«Адам, пожалуйста…»
Мне показалось, что я ослышался. Чтобы призрак кого-то о чем-то просила? Такое случалось не каждый день. Но в этот раз ей не удастся меня убедить, думал я. Мне было нетрудно представить, каким пыткам подвергают пойманную ведьму.
«Адам!»
Я проигнорировал ее голос, направляясь к крутой лестнице. Я старался заглушить голос Надии в своей голове, но оставалось единственное, что мне не удалось заставить замолчать. Собственное бешено стучащее сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Мне было страшно так, как никогда прежде не было.
Я почувствовал появление Надии за спиной, почувствовал взгляд ее темных глаз. Мне захотелось спрятаться от него, закрыться руками, исчезнуть, как могла исчезнуть она.
«Адам! Хватит убегать! Остановись!»
Я зажал ладонями уши и упорно продолжил шагать. Казалось, кровь, бегущая по телу, должна была уже разорвать меня на части.
«Трус!»
Слово резануло острием ножа. Я развернулся и встретился глазами с Надией. Она смотрела с разочарованием, с глубокой скорбью и презрением. Презрением ко мне. Никто никогда не разочаровывался во мне так, как она. Но, если подумать, до этого момента никто и не верил.
Я не помнил, как меч, пристегнутый к моему поясу, оказался в руках. Как побелели костяшки пальцев, сжимающих стальной эфес, как я царапал собственные ладони ногтями от напряжения. В полутьме своего сознания я бежал по черным коридорам, которые смотрели на меня словно на предателя. До меня донесся звук ломающейся кости. Гадко, жутко! Я почувствовал отвращение ко всему этому, к пыткам, к издевательствам.
Солдат было двое. Они были слишком заняты, выкрикивая ведьме вопросы, на которые она не даст им ответы. Мне не стоило труда подобраться к ним сзади. Первый удар пришелся на солдата слева. Он даже не узнал, что случилось. Лезвие почти полностью раскололо его череп, обрушившись посередине, дробя кости. Второй солдат обернулся, и истинное, почти детское, удивление отразилось на его лице. Он узнал во мне инквизитора. Мгновением позже ему пришлось схватиться за горло, из которого фонтаном брызнула кровь. Солдат повалился на землю, издавая булькающие звуки, прощаясь с жизнью.
– С этого момента вы отреклись от церкви…
– Не стоит обманывать себя, причисляя меня к героям, Натан. Я никакой не герой.
После моей попытки самоубийства Надия исчезла и не желала больше появляться. Внезапно оставшись без собеседника, я чувствовал себя так одиноко, что хотелось выть и кричать от отчаяния. Стены равнодушно наблюдали за моими глупыми попытками. Я звал ее, звал сквозь сон, но она не отвечала. Было похоже, что она ушла навсегда.
Церковь предстала передо мной в новом свете, теперь я многое начал понимать, замечать вещи, которые все это время были перед моим носом.
Весна подходила к концу. Леса шелестели и манили меня сильнее, чем когда-либо. Хотелось сбежать из этого лживого дворца, найти дорогу из царства тьмы. Но ни одно желание не могло заставить меня покинуть церковь и Круг. Даже несмотря на открывшуюся правду, я оставался трусом.
Мое расписание не менялось. Встать, умыться, помолиться, целый день слушать людей, проводить отпевания, заниматься работой священника. Возненавидев Рафаэля и каждого святого отца в собственной церкви, я не мог отречься от нее. В отличие от Чейза, я любил Бога. Я верил Ему, просто не всегда получалось.
Ведьмы. Я скучал по убийству. Уже много недель я не проливал крови, и это тревожило меня. Каждое мгновение, каждый день мне казалось, что сейчас из-за угла выскочит Рафаэль и поведет меня на костер. Уходя ночью на охоту, я резал свиней и обмакивал свой меч в их крови, чтобы не возникало подозрений. Но от отца тяжело что-либо скрыть. Он проницателен, слишком умен, чтобы повестись на такой глупый и дерзкий поступок.
Однажды он вызвал меня в свою комнату. Чувствуя, как подкашиваются от страха ноги, я в очередной раз мысленно воззвал к Надии. Рядом с ней было бы не так страшно, она бы поняла меня, успокоила. Но Надия хранила молчание и не желала появляться. Больше всего меня страшили слова Рафаэля. Я боялся того, что его речи могут снова заманить меня к себе, разуверить в своем здравомыслии. Костры страшили меня меньше повторного погружения в ложь инквизиции.
Массивная дверь открылась передо мной, и я зашел в помещение. Оно было не похожим ни на мою комнату, ни на комнату Чейза. Единственное окно было зашторено пыльным гобеленом, вокруг были зажжены свечи, их пламя дергалось от едва уловимого ветерка. Кровати, как я ни озирался, найти не смог – лишь небольшой матрац на полу да подстеленное под него сено. Я вопросительно взглянул на Рафаэля, забыв о всякой осторожности.
– Святой отец…
Он ответил мне проницательным взглядом из-под кустистых бровей, но промолчал. Я долго стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать или сделать, чтобы не показаться неучтивым.
– Мне доложили, что ты пропускаешь проповеди. – Его густой, тяжелый голос, словно тягучая сметана, прозвучал почти нежно, с укором.
– Я не мог прийти в Круг, отец… Я был на охоте.
– Оставьте эти детские названия, Адам. – Он отмахнулся от моих слов, как от надоедливой мухи. – Называйте вещи своими именами. Охоты и Круга не существует, все это вы придумали только для того, чтобы оправдать свои действия.
Я продолжал смотреть в пол, понимая, что если хоть на мгновение встречусь с его взглядом, то не смогу противиться его воле.
– Вы должны понять, Адам: того, что мы делаем, не нужно стыдиться. Мы исполняем волю Божью, мы избавляем мир, который Он нам доверил, от тварей, не желающих подчиняться Им же установленным правилам.
Ярость захлестнула меня. Впервые за все эти годы безумный, слепой гнев пробудился во мне. Казалось, я готов был броситься на Рафаэля и задушить, загрызть его. Я поднял голову и в это же мгновение почувствовал легкое прикосновение призрачной ладошки к моей руке. Злость прошла.
Рафаэль усмехнулся, словно только этого и ждал. Я понял потом свою ошибку, но было поздно. Отец прекрасно знал, что я уже давно не убиваю ведьм и никакие пытки не заставят меня сознаться в этом. Ему нужно было лишь подтверждение, мой гнев, который я ему любезно предоставил.
– Мне нужно… спуститься… спуститься в подземелье, – бормотал я в ужасе и пятился к двери.
Мне не хватило смелости больше смотреть ему в глаза. Присутствие Надии, которое, казалось, должно было придать мне сил, наоборот, отрезвило. Я не знал, почему она сдержала меня. Возможно, покончи я с ним тогда, ничего бы не случилось. Никому не пришлось бы страдать. Но нам всегда дорого приходится платить за свои ошибки. И я заплатил.
Вместо того чтобы идти в подземелье, я переоделся и снова сбежал в город. Одна из таверн, моя любимая, приняла меня как родного. У входа одноглазый седой старик с грязной повязкой на лице тоскливо играл на дудочке.
Я сел за самый дальний стол, заказав себе кружку эля, и думал о том, как теперь вернуться в церковь. Рафаэль прекрасно знает, что я открыл правду, что я вышел из-под его власти. Легкая смерть ждала меня в лучшем случае, если же нет… Тогда долгое и упорное перевоспитание. Любого можно вернуть на истинную сторону. Нужно лишь хорошо постараться.
Передо мной на скамейку присел старик, тот самый, что играл на дудочке. Я не сразу узнал его. На лице у старика была грязь, волосы поседели и отросли до плеч, наполовину выдранные клочьями. Только серые глаза, точно такие же, как и мои, выглядели знакомо.
– Здравствуй, Адам.
– Отец.
Он положил руки на стол, потирая их. Было заметно, что он ужасно нервничал, но было еще что-то в его взгляде. Разочарование, может быть.
– Ты стал священником, – произнес он едва слышно в окружавшем нас гомоне чужих голосов.
Люди смеялись, играли на разных инструментах, пили, веселились. Я гордо посмотрел на отца.
– А ты сомневался?
Старик покачал головой. В его взгляде читалась безмерная усталость, и это раздражало. Мы не виделись больше шести лет, но он, казалось, и не заметил этого.
– Она была невиновна. Твоя мама. Она не была ведьмой, даже лекарем. Но Рафаэль все равно сжег ее.
Я молчал. Что мне нужно было сказать ему? Что мне жаль? Что я виноват? Что я исправлюсь и больше никогда так не поступлю? Ничего из этого я не чувствовал и не желал чувствовать.
– Но для тебя это не важно, я вижу. – В его единственном глазу блеснула злость. – Ты доверился этому дьяволу, стал его щенком, раболепствуешь ему.
Я все так же молчал. Старику нужно было выговориться, а священники для того и нужны.
– Скажи, Адам, почему? Почему ты все еще не видишь правды? Не откроешь для себя истину? Она ведь перед твоим носом…
– Я прекрасно знаю! – гневно воскликнул я. Самолюбию иногда тяжело сопротивляться. – Мне известно, что происходит.
Удивление отразилось на лице старика.
– Но тогда как? Почему ты все еще остаешься в церкви?
– Мне больше некуда идти. Церковь – мой единственный дом. – Я пожал плечами. – Там я под защитой Бога.
– Глупец! – Он нахмурился. – Дом можно найти где угодно, если уметь искать. А Бог… Не уверен, что он одобрил бы то, что творится в церкви.
Долгое время мы сидели молча, слушая пьяные завывания толпы. Отчего-то в этой таверне я чувствовал себя иначе. Ощущал себя обычным человеком, словно у меня был выбор, словно мне не нужно вечером возвращаться в церковь и вершить правосудие. Чего только человек не сделает ради самообмана. Ни у кого здесь не было свободы, права выбора, но эти люди все же умудрялись жить так, как им подсказывала совесть. Они не превращались в монстров и не вешались от отчаяния. Они были людьми.
– Я не могу винить тебя, – как будто стыдясь себя, сказал старик. – У каждого своя жизнь, свой выбор, не мне тебя судить.
– Выходит, и священники иногда ошибаются?
– Выходит, что так.
Он больше ничего не сказал, поднялся и ушел. Еще долго мне слышалась песня губной дудочки. И легкие, едва уловимые слова Надии:
«Все хорошо. Теперь все будет хорошо».
Отец простил меня, но семьей мы больше не были.
* * *
На следующий день его поймали. Спонтанно, без особых указаний он попался стражам за помощь маленькой ведьме. Я не знал, была ли это моя сестра или просто какая-то девчонка. Я был уверен лишь в одном: Рафаэль знал о нашем разговоре в трактире и не мог доставить мне удовольствие знать, что отец живет.
Когда его вели на плаху, он взглянул на меня в последний раз. В его взгляде я не увидел укора или вины, там ничего не было. Он покорялся смерти. Он был старик. Я дернулся в его сторону, но властная рука Рафаэля преградила мне путь. Он посмотрел на меня с упрямой решимостью, и я не решился больше сделать ни шага. В конце концов, моему отцу доставалась почти безболезненная смерть. Чего еще можно желать в старости?
Стальной топор, блеснув на солнце, опустился на несчастную шею, послышался хруст костей, брызнула кровь. Отрубленная голова упала с плахи и покатилась по дороге. Лицо залила алая жидкость, но единственный глаз оставался чист. Он смотрел прямо на меня, пустой, мертвый, не глаз моего отца. Меня передернуло, и я отвернулся. Я еще никогда не отворачивался на казнях.
* * *
Стояла жаркая ночь июня. Прошло несколько недель со смерти отца, я уже практически перестал о нем думать. Должно быть, мне полагалось чувствовать боль от утраты или хотя бы грусть, хоть что-нибудь. Но, видимо, когда убиваешь такое количество людей, смерти близкого человека недостаточно, чтобы пробудить тебя к жизни. Да и к тому же мы с отцом уже давно не были друг другу дороги.
Рафаэль наблюдал за мной все время, я чувствовал его ястребиный взгляд повсюду, каждое слово, произнесенное мной, подвергалось проверке, мне приходилось думать над каждым движением, каждым действием. Он приказал мне чаще ходить на проповеди в Круг. В этот раз я решил послушаться его. Страх говорил во мне, а долгое отсутствие Надии подвергало опасности мой разум вновь. Поэтому мне оставалось только согласиться на уговоры Рафаэля.
К тому времени я почти месяц не посещал подземелье. Здесь ничего не изменилось. Все те же мокрые холодные каменные стены, крысы, шныряющие под ногами, и затхлый запах. Здесь не было жизни, живыми заключенные выходили отсюда только для смерти, и облегчение читалось в их глазах.
Отчего-то в тот день там почти никого не было. Не знаю, как я оказался в крыле для заключенных. Я искал Надию. Она молчала и не показывалась.
Пустые грязные клетки, омытые чужой кровью, разевали на меня свои пасти. Открытые решетки чернели узкими проходами. Вдалеке я услышал крики. Мне не хотелось слушать, я уже развернулся, чтобы уйти. Но призрак перегородил мне узкий проход. Надия смотрела на меня виновато и в то же время требовательно. Я не хотел ее слушать, дрожь пробежала по моей спине. Мне захотелось оказаться далеко-далеко и от этого места, и от женских криков, и от взгляда мертвой ведьмы.
«Адам, пожалуйста…»
Мне показалось, что я ослышался. Чтобы призрак кого-то о чем-то просила? Такое случалось не каждый день. Но в этот раз ей не удастся меня убедить, думал я. Мне было нетрудно представить, каким пыткам подвергают пойманную ведьму.
«Адам!»
Я проигнорировал ее голос, направляясь к крутой лестнице. Я старался заглушить голос Надии в своей голове, но оставалось единственное, что мне не удалось заставить замолчать. Собственное бешено стучащее сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Мне было страшно так, как никогда прежде не было.
Я почувствовал появление Надии за спиной, почувствовал взгляд ее темных глаз. Мне захотелось спрятаться от него, закрыться руками, исчезнуть, как могла исчезнуть она.
«Адам! Хватит убегать! Остановись!»
Я зажал ладонями уши и упорно продолжил шагать. Казалось, кровь, бегущая по телу, должна была уже разорвать меня на части.
«Трус!»
Слово резануло острием ножа. Я развернулся и встретился глазами с Надией. Она смотрела с разочарованием, с глубокой скорбью и презрением. Презрением ко мне. Никто никогда не разочаровывался во мне так, как она. Но, если подумать, до этого момента никто и не верил.
Я не помнил, как меч, пристегнутый к моему поясу, оказался в руках. Как побелели костяшки пальцев, сжимающих стальной эфес, как я царапал собственные ладони ногтями от напряжения. В полутьме своего сознания я бежал по черным коридорам, которые смотрели на меня словно на предателя. До меня донесся звук ломающейся кости. Гадко, жутко! Я почувствовал отвращение ко всему этому, к пыткам, к издевательствам.
Солдат было двое. Они были слишком заняты, выкрикивая ведьме вопросы, на которые она не даст им ответы. Мне не стоило труда подобраться к ним сзади. Первый удар пришелся на солдата слева. Он даже не узнал, что случилось. Лезвие почти полностью раскололо его череп, обрушившись посередине, дробя кости. Второй солдат обернулся, и истинное, почти детское, удивление отразилось на его лице. Он узнал во мне инквизитора. Мгновением позже ему пришлось схватиться за горло, из которого фонтаном брызнула кровь. Солдат повалился на землю, издавая булькающие звуки, прощаясь с жизнью.