Индиго

Я замерла, зажмурилась, и часть меня отчаянно желала снова нырнуть в черную бездну, упасть на самое дно и остаться там, один на один с тьмой… лишь бы не знать, не слышать страшной правды.

– Случилось ужасное, – продолжил мой любимый, и я перестала дышать. – Твой младший брат утонул, а мама разбилась, упав с лестницы. Она нашла его тело на берегу пруда и…

– Молчи, – с мольбой захрипела я.

Боль пронзила виски, ядовитая агония выжигала все мои внутренности, растекаясь по венам раскаленной лавой. Я горела заживо, мечтая о смерти как об освобождении, но Зверь никогда не позволил бы мне уйти. Теперь я это понимала… В ушах раздался дьявольский хохот. Мне казалось, что он звучит со всех сторон, сочится из стен, из каждого угла, ликует, злорадствует, наслаждаясь моей агонией. Он был здесь… Про́клятый, ненавистный, невидимый, но могущественный и опасный, имеющий надо мной безусловную власть, питающийся моим страхом и удерживающий мою душу в адском капкане. Я уже знала, какую жертву он потребует следующей.

– Убирайся! – толкнув Тима в грудь, закричала я. – Уходи отсюда и никогда не возвращайся. Ты мне не нужен. Прочь!

– Тея, что с тобой?

Он попытался схватить меня за плечи и встряхнуть, но я билась как безумная, вырываясь и рыча диким зверем. Индиго… он владел мной в эту минуту. Я ощущала его в себе, в каждой клетке, в случайной мысли и клокочущей ярости, черными змеями ненависти наполнившей мое утро. Он отравил меня.

– Я заберу тебя. Это горе мы переживем вместе. Я буду рядом… Позволь мне помочь… – умолял Тим, но его голос заглушал омерзительный гогот. – Тея, ты все, что у меня есть.

– Меня нет у тебя. Нет и никогда не было. – Мой голос звучал уверенно и твердо, но слова будто произносил кто-то другой. – Я принадлежу другому. Ты мне не нужен. Прочь отсюда. Убирайся! Вон! – бешеный вопль вырвался из моей груди, а сердце едва не разорвалось от боли, когда я увидела, какое страдание отразилось на побелевшем лице Тима. Оно словно раскололось на две части…

Я убила его. Убила того, кого любила больше всего в жизни.





– Анна, ты собиралась мне помочь с ужином, – с укоризной произносит заглянувший в спальню дочери отец.

Захлопнув книгу, девушка прячет ее под плед и только потом выглядывает из-за занавески.

– Извини, я потеряла счет времени. – Покидая свое убежище на подоконнике, Анна резво спрыгивает на пол.

– Снова читаешь? Который раз? – В глазах Райана Одли проскальзывает беспокойство.

– Второй… может, третий, – неуверенно отвечает Аннабель, убирая в карман домашнего платья исчерканный блокнот.

– Что ты ищешь в этой чертовой книге? – угрюмо спрашивает отец. – Чем больше я наблюдаю за тобой, тем сильнее мне кажется, что проклят не дом, описанный Мириам, а сама книга. Ты словно одержимая почти целую неделю перечитываешь ее снова и снова.

– Я пытаюсь найти связь, – признается Анна, нервно вышагивая по комнате. – Слишком многие события из «Индиго» практически детально пересекаются с биографическими фактами из жизни Мири, но в то же время есть несоответствия, которые ставят меня в тупик.

Отец устало вдыхает и, пройдя вглубь комнаты, опускается в кресло возле туалетного столика.

– Расскажи, что тебе не дает покоя, – просит он и, взглянув на часы, добавляет: – Но поспеши. Скоро придет Флеминг, а я не могу встретить гостя с пустым столом.

– Поверь, для него это не проблема. Он с удовольствием примет участие в приготовлении ужина, – отмахивается Аннабель.

– Тебе, конечно, лучше знать… – многозначительно соглашается Райан Одли. – С ним ты теперь проводишь времени больше, чем с отцом.

– Папа, все не та…

– Я не осуждаю тебя, Анна, – оборвав девушку на полуслове, заверяет мужчина. – Тебе давно пора заняться личной жизнью. Если тебе по-настоящему нравится Флеминг, то я не стану вмешиваться.

– Я бы не сказала, что он мне нравится. Это немного другое, – тряхнув головой, неуверенно бормочет Анна.

– Я понимаю, милая. – Проницательный взгляд отца замирает на ее лице. – Очень хорошо понимаю. Флеминг тебя волнует, но ты боишься подпустить его ближе из-за чувства вины перед Мириам. К тому же ты все еще полна сомнений на его счет. Опасные мужчины с темными тайнами во все времена покоряли женские сердца. – Он протягивает дочери руку. – Садись рядом и расскажи мне об «Индиго», а об Алане Флеминге мы поговорим позже. Сначала я хочу понаблюдать за ним и составить личное мнение о его мотивах и намерениях в отношении тебя.

– Бедный Алан. Ему предстоит дотошный экзамен от самого Райана Одли, – невесело ухмыляется Анна и, вложив пальцы в ладонь отца, усаживается на мягкий пуф, соседствующий с креслом. – Надеюсь, он его не завалит.

– Я постараюсь быть не очень предвзятым, – лукаво улыбается отец. – А теперь говори, что там у тебя за нерешаемое уравнение. Попробуем найти ответ вместе.

Анна какое-то время мнется, не зная, с чего начать. Райан не торопит, терпеливо ожидая, когда она заговорит.

– Если честно, то я искренне не понимаю всех тех людей, кто пришел в восторг от творения Мириам, – собравшись с мыслями, рассуждает Аннабель. – Вся книга от корки до корки пропитана болью, страданием, безысходностью и тьмой, которые приходится пропускать через себя, даже если пытаешься быть беспристрастным читателем. Эффект присутствия очень силен, и пробираться через дебри описываемых событий тяжело морально и физически. Особенно мне, замечающей фрагменты, совпадающие с реальными фактами. Как бы я ни убеждала себя в том, что фантазия и воображение писателя дорисовывают, искажают, приукрашивают или очерняют пережитый опыт, абстрагироваться сложно. Невольно возникают вопросы…

– Какие? – спрашивает мистер Одли, мягко сжимая ладонь дочери.

– Трейси Бенсон и Кевин умерли так же, как брат и мать Теи – главной героини «Индиго», – с тяжелым сердцем произносит Анна. – Разница только в возрасте. Мири было девять, когда произошла трагедия, а Тея преподносится как семнадцатилетняя девушка.

– В этом как раз нет ничего удивительного, – осторожно вставляет Райан. – Последствия детских психологических травм очень часто продолжают мучить людей уже в зрелом возрасте. Любой, даже самый средний психотерапевт в таких случаях в первую очередь предлагает проработать имеющуюся проблему с помощью ведения дневников, ролевых игр и прочих методов. Написание книги тоже может стать одним из способов взглянуть на травмирующие события другими глазами. Именно так и поступила Мириам.

– Но ей этот метод не помог, – качнув головой, говорит Анна.

– Ты не можешь знать наверняка, – возражает отец.

– Не могу, но я делаю выводы на основе прочитанного. Тея обвиняет в гибели близких демоническое существо, и ее раздирает на части чувство вины, из-за которого она отказывается от своего любимого, потому что считает, что Зверь убьет и его.


– Зверь – не более чем концентрированная смесь всех страхов, что испытывала Мириам долгие годы, – отстаивает отец свою версию.

– Но в конце книги нет ни исцеления, ни избавления! – горячо восклицает Анна. – Зверь побеждает, забирая душу любимого Теи – Тима – взамен на ее свободу. Кстати, я вчера внезапно вспомнила, что Тея и Тим – это клички лебедей, каждое лето прилетавших на пруд Бенсонов до тех пор, пока не утонул Кевин. Это же не простое совпадение. Мириам вкладывала какой-то смысл, когда называла так своих героев. Лебединая верность? Вряд ли. Тогда что? При первом прочтении промелькнуло подозрение, что прототип возлюбленного Теи – Майлз Гриффин. Он ведь действительно подходит под описание Тима, его появление на ферме и их первое расставание, если убрать временное расхождение, почти детально соответствуют сюжету. Я на все сто процентов уверена, что они встречались еще раз, в Нью-Йорке, когда Мириам уже была замужем за Аланом. Но теперь я знаю, что Майлз исчез в тот же период времени, что и Мириам, и все запуталось еще сильнее, – задумчиво говорит Анна и замолкает.

– Ты поделилась своими мыслями с Флемингом? – после непродолжительной паузы напряженно спрашивает Райан Одли.

Сделав глубокий вдох, она отрицательно качает головой.

– И ты тоже ему ничего не скажешь, – твердо глядя в глаза отца, требовательно произносит девушка.

– Если Майлз на самом деле занимал мысли и фантазии Мириам и встречался с ней в Нью-Йорке, то неужели ты думаешь, что Алан не знал о существовании другого мужчины?

– Наоборот, – отзывается Анна. – Мириам ему сама во всем призналась, не называя имен. С его возможностями навести справки и вычислить личность любовника жены не составило большого труда. Он знает обо всем, но о том, что известно мне, Алану знать не нужно.

– Подожди, ты подозреваешь, что Флеминг убил обоих из ревности? – изменившись в лице, пораженно уточняет Райан.

– Он хотел с ней развестись, – уклоняясь от прямого ответа, выдыхает Анна, потерев пальцами пульсирующие виски. – Выжидал удобный момент…

– Развестись? – повторяет мужчина. – С Мириам? Ты уверена?

– Он показал мне документы на развод с его подписью. Алан очень сильно любил ее, папа, – опустив голову, нарочито равнодушно говорит Аннабель. – А она так же сильно любила его. Звучит странно, учитывая все вышесказанное, но это единственное, что не подлежит сомнению. Произошло нечто ужасное, разрушившее семейную идиллию. Нечто, о чем молчит Алан и ни разу не обмолвилась Мириам в своих письмах. А Майлз… Майлз изначально лишний персонаж в их истории. Я еще до конца не определилась с его ролью, но он определенно не Тим.

– Постой, а как же… – начинает отец, но Анна не дает ему договорить.

– Возможно, Тим – это собирательный образ, сочетающий все то, что делало ее счастливой. Зверь Индиго – все то, чего она боялась и ненавидела. А сама рукопись – это вовсе не терапия с целью самоисцеления. Мириам написала свою книгу для мужа, это был ее крик о помощи, последнее признание в любви и мольба, которую он не услышал.

– Анна, я не очень понимаю, о чем ты говоришь, – качает головой обескураженный Райан Одли.

– «Я прошу тебя, читающего сейчас эти строки: если не готов разбиться, не ищи». Мири собственной рукой написала эту фразу на трех сотнях книг незадолго до своего исчезновения. – Подняв голову, Анна какое-то время не моргая смотрит в потемневшее лицо отца и выдает именно ту версию, которую до этого момента считала абсурдной: – Я думаю, что Мириам все еще жива, папа.



Алан Флеминг

Чтобы попасть в палату интенсивной терапии, мне пришлось использовать все свои навыки убеждения вкупе с финансовым вознаграждением. Не менее сложно было затребовать выдать мне личные вещи Бенсона, которые были на нем в момент госпитализации.

Нет, интересует меня вовсе не тряпье старика, а содержимое пластикового контейнера, куда медперсонал сложил снятые с шеи Камерона шнурки с крестами. Я сгребаю их в кулак, пихаю в карман выданного мне больничного халата и только потом в сопровождении лечащего врача Бенсона направляюсь в реанимацию. Все происходит как в каком-то наркотическом бреду, хотя удивляться чему-либо, искать логические основания своим действиям я перестал уже очень давно.

Я и сам не до конца понимаю, зачем это делаю. Закоренелый атеист, написавший десятки кровавых ужастиков, а собираюсь поступить как один из своих несуществующих персонажей. Попахивает бредом и полным сумасшествием, но, когда не остается разумных доводов, в ход идут безумные идеи.

– Какие шансы, что он выйдет из комы? – кивнув на опутанного трубками и капельницами пациента, спрашиваю я у дышащего мне в спину доктора Тэрренса.

– Пока мистер Бенсон стабилен, но обнадеживать вас не буду, – деликатно отзывается врач. – Сами понимаете, что возраст и сопутствующие диагнозы практически не оставляют шансов.

– То есть он умирает? – сухо уточняю я, не отрывая взгляда от наполовину скрытого кислородной маской лица.

– К сожалению, – сочувственно подтверждает доктор Тэрренс.

– И ничего нельзя сделать?

– Скажу прямо. Его спасет только чудо.

– Не думал, что врачи верят в чудеса, – с холодной иронией произношу я.

– Неважно, во что верим или не верим мы. Верить должен мистер Бенсон, – философски произносит собеседник, вставая рядом со мной. – Верить в исцеление, хотеть выжить и бороться. В моей практике бывали единичные случаи, когда безнадежные пациенты внезапно шли на поправку, в то время как другие с идентичными диагнозами умирали. Но боюсь, что ваш тесть не из тех, кому есть за что цепляться. Такие тяжелые пациенты жаждут покоя, а не продолжения своих мучений.

– Бороться за жизнь можно по разным причинам, – негромко произношу в ответ. – Иногда не ради самой жизни.

– Вы о страхе смерти? – понимающе кивает док. – Поверьте, я редко такое говорю, но в случае с мистером Бенсоном смерть – это освобождение.

Ох, как же сильно он заблуждается! Но док прав в одном: неважно, во что мы верим, верить должен Камерон Бенсон. И вовсе не в исцеление, а в то, что за чертой смерти его ждет настоящий ад.

– Вы можете оставить нас наедине? – скорбным тоном прошу я, переводя взгляд на монитор, показывающий прыгающие кривые сердцебиения Бенсона. – На пару минут. Не больше.

– Это запрещено, но для вас я сделаю исключение, – нехотя соглашается доктор Тэрренс. – Скажите ему все, что не успели. Возможно, другого случая не будет, – советует он, прежде чем покинуть реанимационную палату.

Под раздражающий писк аппаратуры и шум кислорода, поступающего в легкие Бенсона через трубку, я медленно приближаюсь к кровати. Он не похож на умирающего, хотя видок, честно говоря, так себе. Возможно, меня вводит в заблуждение мерно поднимающаяся грудная клетка. Когда мы виделись в последний раз, Бенсон пускал слюни, пучил глаза, хрипел и задыхался, а сейчас его испещренное морщинами лицо хранит восковую умиротворенную бледность, седые волосы убраны под медицинскую шапочку, нижняя часть спрятана под маской, глаза плотно закрыты. Его неподвижные руки, как плети, вытянутые вдоль тела, лежат поверх простыни. Такой весь чистенький и аккуратный. Не завидую я санитаркам, которым приходится выгребать из-под него дерьмо. Все, что выдыхает и испражняет этот старик, отравлено.

– Надеюсь, что тебе нравится то место, где сейчас обитает твой разум, – склонившись над пациентом, негромко говорю я. – Насладись вволю, потому что надолго ты там не задержишься.

Загородив Бенсона собой, я беру его ладонь и, развернув, кладу в нее то, что с него сняли заботливые медсестрички, а потом один за другим сгибаю парализованные пальцы и сжимаю своими.

– Я знаю, чего ты боишься больше всего, но не дам тебе возможности уйти без покаяния. Ты будешь жить, Бенсон, влачить свое жалкое существование, пока они не решат, что с тебя достаточно, – шиплю я, наклоняясь ниже. – Ты же понимаешь, о ком я говорю, Бенсон? – Крепче стискиваю ледяные пальцы старика. – Трейси, Кевин, Аннабель, Мириам – они все сейчас здесь. Ты их видишь? Давай, Кэм, смотри внимательнее. Они ждут, им необходимы ответы.

Писк аппаратов жизнедеятельности становится интенсивнее, глазные яблоки под плотно сжатыми веками приходят в движение.