Империя ангелов
Часть 49 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
156. К соседней галактике!
Если наша главная ангельская задача – бороться с невежеством, то я не вижу препятствий для изучения другой галактики. Это стало для меня озарением. Я знал, что трое моих единомышленников скоро отправятся в полет, и присоединяюсь к ним в самый последний момент.
Эдмонд Уэллс этот мой шаг не одобрит – что ж, ничего не поделаешь. С клиентами, которые должны были стать моим отражением, я сел в галошу – с этим тоже ничего нельзя поделать. Я мирюсь с собственным несовершенством. Я тоже нарушаю правила и готов заплатить столько, сколько положено, чтобы покончить с моим собственным невежеством.
Построение ромбом. В этот раз мы – Рауль, Фредди, Мэрилин Монро и я – обходимся без препирательств, потому что знаем, какое великое приключение нас ждет. Другая галактика! Первый выход сынов человеческих за пределы их родной Галактики!
Христофору Колумбу, Магеллану и Марко Поло лучше спрятаться и не высовываться. Их подвиги – невинные прогулки по сравнению с нашей одиссеей. Я сгораю от нетерпения. Знаю, в пути я буду недоступен для моих клиентов. Придется и с этим смириться.
– Ребятишки сами о себе позаботятся, родители уезжают в отпуск, – ухмыляется Рауль. – Вперед, в неведомое!
Мы покидаем рай и устремляемся в космос. Минуем на пути к периферии нашей Галактики тысячи звезд. Фредди предлагает последовать примеру первых астронавтов, любовавшихся с короткого расстояния Землей, и оглянуться на нее.
Фантастическое зрелище!
Млечный Путь – пятилучевая спираль, вращающаяся вокруг собственной оси. В ее центре нечто вроде луковицы, внутри у которой – ядро, пронзенный пуп рая. Вокруг – диск и пылевые завихрения. Тянущийся дальше других наружный луч, Персей, величественно вращается вокруг собственной оси. Самый короткий луч, созвездие Лебедя, почти касается ядра. Диаметр – 100 000 световых лет, толщина – 5000, это впечатляет!
Фредди указывает на звездочку рядом с главным спиральным лучом, удаленную от центрального вздутия, – светило землян. Как подумаешь, что под этим крохотным источником света копошатся мои клиенты, многое становится относительным…
Мы берем курс на ближайшую галактику, ее имя Андромеда. Сжимая наш ромб, мы быстро достигаем скорости света. Вокруг нас застывают протоны. Скорость света превышена. До свидания, фотоны. Мы превысили скорость света уже вдвое.
Само путешествие не слишком радует. Пустота и есть пустота. Все великие мореплаватели чувствовали, наверное, то же самое посреди океана: ничего, кроме воды, до самого горизонта, и так бесконечно долго. По земной шкале мы проживаем годы вакуума. Но цель, что мы перед собой поставили, как и колоссальные космические расстояния, не оставляет выбора. Позади остаются миллионы километров, а сколько еще впереди… Я уже переживаю, сумеем ли мы отыскать дорогу обратно. Но раз уж начали глупить, придется идти до конца. Моим клиентам остается одно – полагаться на самих себя.
157. Игорь, 23 года
Я начинаю карьеру «профессионального больного» – вообще-то это приятное занятие. Мы с доктором Татьяной Менделеевой кочуем по больницам России и других стран. Всех безумно интересует моя пупочная онкология. «Вам больно?» – спрашивают меня. Сначала я давал отрицательный ответ, но чувствовалось, что собеседников эта безболезненность огорчает. Как можно интересоваться человеком, не испытывающим страданий? Поэтому я корректирую свою реакцию. «Да, немного мешает спать», – отвечаю я сначала, потом начинаю отвечать по-другому: «Это посередине тела, поэтому всюду отдает», дальше – пуще: «Это невозможно выносить!»
Любопытное явление: начав отвечать «да», я и впрямь стал испытывать боль. Само тело решило, выходит, помочь мне лучше исполнить роль. Хотя на самом деле для меня, сбившегося со счета боевых ранений, какой-то рак, пускай даже пупка, – так, пустяковая болячка.
Татьяна намерена потрудиться над моим образованием. Она учит меня любить толстые книги. Подарила недавно одну, особенно меня заинтересовавшую, – перевод западного романа «Крысы». Это история одной крысы из стаи, пытающейся уйти от отношений доминирования-подчинения, изобрести способ жизни в коллективе по принципу сотрудничество-взаимность-прощение. Одновременно герой-крыса расследует убийство крысиного царя. Он выясняет, что доминирующие крысы дружно сожрали царский мозг, потому что верят, что к ним таким образом перейдет его личность. Некоторые описания крысиных войн здорово смахивают на эпизоды моей войны с чеченцами.
Ко мне в палату врывается Татьяна Менделеева. Она говорит, что человеку противопоказана одинокая жизнь, что в жизни необходимо хотя бы немного любви. Хвать меня за подбородок – и поцелуй до самых гланд, я даже не успел сообразить, что происходит. У ее губ вишневый вкус, кожа у нее – чистый шелк. Никогда еще мне не бывало так хорошо.
Татьяна говорит, что хочет со мной жить, но сначала я должен принять ее правила.
– Я как зеленое растение, – объясняет она. – Со мной надо много разговаривать.
Мы занимаемся любовью.
В первый раз я до того возбужден, что весь трясусь от наслаждения. Во второй раз у меня ощущение возрождения. В третий я забываю обо всем плохом, что со мной приключалось с самого рождения.
Мы идем вместе в кино на фильм с Венерой Шеридан «Лисицы». В ней я вижу Станислава, вот только замечаю, что она забывает снимать огнемет с предохранителя. Я единственный во всем зале, кто при ее появлении громко хохочет. Вот, значит, какой представляют нашу войну эти западные олухи? Потом мы с Татьяной сидим в хорошем ресторане и не скупимся на блины с икрой и водку. Ни в чем себе не отказываем за счет Министерства здравоохранения.
Мы часто занимаемся любовью. Мою докторшу хлебом не корми, дай залечь со мной в постель. А еще мы подолгу беседуем. Она рассказывает, что знакома с перуанской гипнотизершей Натали Ким, предложившей ей участвовать в сеансе регрессивного гипноза. Так она узнала, что в прошлой жизни была французской санитаркой Амандиной Баллю, сопровождавшей людей в медицинских экспериментах на грани смерти. Я отвечаю, что, кажется, знал и любил ее в своей прошлой жизни.
Мы целуемся.
Когда мы занимаемся с Татьяной любовью, мне хочется в ней раствориться, снова превратиться в зародыш. Я выбрал ее не только как женщину, но и как мать. Хочу полностью в нее погрузиться, чтобы она носила меня девять месяцев, чтобы потом давала грудь, пеленала, кормила с ложечки, учила читать.
Вот это жизнь! Я больше не играю в покер. Больше не желаю иметь дело с нездоровым миром игорных домов. Я столько намучился, что имею право на отдых и на удовольствия.
Нас время от времени навещает Вася, мы вместе, по-семейному обедаем. Он рассказывает мне о своей работе, которой все сильнее увлекается. После того как он заразил свои компьютерные программы страхом смерти, у тех от ужаса возможного исчезновения развились новые чувства. При подключении к Интернету они пытаются… самовоспроизводиться!
– Они ищут бессмертия, – шутит он.
Мой Вася – гений. О своих компьютерах он рассказывает как о живых существах. Он принес мне новую версию своей покерной программы. Она умеет не только блефовать, но и демонстрировать страх.
– Она действительно боится проиграть?
– Она так запрограммирована, что считает новые проигрыши приближением к смерти. Эта программа – представительница уже двенадцатого самовоспроизводящегося поколения. Они играют друг с другом, проверяя на прочность. Сильнейшие самовоспроизводятся, слабейшие стираются. Я даже не вмешиваюсь. У них происходит самостоятельный внутренний отбор по принципу производительности – и запуганности.
– Запуганность в их мире – элемент эволюции?
– Кто знает? Возможно, в нашем мире происходит то же самое. У того, кто удовлетворен своим существованием, нет никаких причин что-либо менять.
Я пытаюсь сыграть с его покерной программой. В этот раз машина выигрывает. Я пытаюсь еще раз – новое поражение. Я хочу еще, но она неожиданно ломается.
– Необъяснимые поломки – проблема номер один, – признает мой друг. – Можно подумать, что кто-то или что-то тормозит наши открытия.
Он вызывается заменить машину, хочет сыграть со мной сам. Но я обещал Татьяне больше никогда не играть в карты с людьми. Тут как раз входит она сама и обнимает меня, гладит по спине. Татьяна – счастливый сюрприз в моей жизни, которая раньше преподносила только неприятности одна хуже другой.
У меня есть желание: еще один счастливый сюрприз от жизни.
158. Энциклопедия
О ВАЖНОСТИ БИОГРАФИИ. Важно не само достижение, а то, что о нем расскажут биографы. Пример – открытие Америки. Его совершил не Христофор Колумб (иначе континент назвали бы Колумбией), а Америго Веспуччи.
Христофора Колумба при жизни считали неудачником. Он пересек океан с намерением достичь континента, до которого так никогда и не добрался. Да, он высаживался на Кубе, на Санто-Доминго, еще на нескольких из Карибских островов, но не догадался поискать севернее.
Каждый раз, когда он возвращался в Испанию с попугаями, помидорами, кукурузой и шоколадом, королева спрашивала: «Ну, нашел Индию?» Он в ответ твердил: «Скоро, уже скоро…» В конце концов королева отказала ему в кредите, и Колумб, обвиненный в мошенничестве, угодил в тюрьму.
Почему же тогда мы все знаем о жизни Колумба и ничего о жизни Веспуччи? Почему в школах не учат, как «Америго Веспуччи открыл Америку»? По той простой причине, что второму, в отличие от первого, не досталось толкового биографа. Дело в том, что сын Христофора Колумба решил: «Мой отец совершил великое дело, и он достоин признания». Решил – и засел за книгу о жизни своего отца.
Следующим поколениям нет дела до истинных подвигов, все решает талант повествующего о них биографа. Наверное, у Америго Веспуччи не было сына, или тот не счел нужным увековечить отцовские деяния.
Были и другие события, оставшиеся в истории единственно по воле одного или нескольких человек, решивших сделать их историческими. Кто знал бы о Сократе, если бы не Платон? Об Иисусе, если бы не апостолы? О Жанне д’Арк, заново изобретенной историком Мишле, дабы во французах вскипело желание выгнать из Франции прусских захватчиков? О Генрихе IV, распиаренном Людовиком XIV, заботившемся о своей легитимности?
Совет всем значительным фигурам: ваши деяния не так уж важны, единственный способ войти в Историю – найти себе хорошего биографа.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
159. Венера, 23 года
Сниматься – скучное занятие. Часами переминаешься с ноги на ногу, пока не прозвучат слова «тишина-мотор-снимаем!», запускающие весь процесс. Я завела привычку, едва явившись на съемочную площадку, монополизировать стул. Кино – школа терпения. Те, кто не удосуживается обзавестись сидячим местом, обречены бесконечно ждать стоя.
Вот уж не могла вообразить, что суть кино – это захватить стул и томиться на нем.
Когда наступает моя очередь играть, съемке вечно что-нибудь мешает: то самолет пролетит, то к объективу пристанет волосок, то хлынет непрошеный дождь.
Мне не удается долго пробыть вдохновенной актрисой, потому что у Ричарда, моего партнера, дырявая память или потому, что ассистент не обеспечил достаточное количество пленки, чтобы доснять сцену. Когда такое повторяется, трудно не беситься.
Вокруг меня все рвут глотку. Режиссер знает один способ общения со своими актерами – агрессию. Даже на меня он обрушивает одни упреки: «Четче артикулируй», «Не поворачивайся спиной к камере», «Убери руку из кадра», «Ходи по нарисованному». И кульминация: «Не кривляйся, у тебя вид психованной!»
Ох уж этот режиссер…
Первый раз в жизни сталкиваюсь с таким неуважением. За всю мою долгую карьеру манекенщицы даже самые истеричные портные не позволяли себе так со мной обращаться. Идет съемка моего второго фильма, а я уже сомневаюсь, что создана для кино.
Ричард тоже сильно нервничает. Привычка обдолбаться перед съемками сильнее его, но ему неудобно нюхать кокаин при мне. Поэтому он смертельно скучает и спорит со мной по любому поводу. Чьи это слова: «Брак – это три месяца любви, три года ссор и тридцать лет терпения»? Мы с ним начали сразу с «трех лет ссоры», и о следующих тридцати годах мне даже думать не хочется.
Я занимаю себя рисованием, рисую одно и то же: двух держащихся за руки человечков. Не знаю, откуда взялся этот навязчивый сюжет. Так я изгоняю свою мечту об идеальной паре, что ли?
Изучаю себя в зеркале. У меня есть все, о чем мечтала. Я счастлива, только почему-то сама этого не замечаю.
А тут еще мигрень! Она не оставляет меня с самого раннего возраста. Этот недуг мешает личной и профессиональной жизни, не позволяет радоваться. Такое ощущение, что я никогда не остаюсь одна. Вечно в голове сидит зверек, царапающий изнутри черепную коробку в попытках выбраться наружу. Ужасно! Ни один врач не может определить, в чем причина.
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
156. К соседней галактике!
Если наша главная ангельская задача – бороться с невежеством, то я не вижу препятствий для изучения другой галактики. Это стало для меня озарением. Я знал, что трое моих единомышленников скоро отправятся в полет, и присоединяюсь к ним в самый последний момент.
Эдмонд Уэллс этот мой шаг не одобрит – что ж, ничего не поделаешь. С клиентами, которые должны были стать моим отражением, я сел в галошу – с этим тоже ничего нельзя поделать. Я мирюсь с собственным несовершенством. Я тоже нарушаю правила и готов заплатить столько, сколько положено, чтобы покончить с моим собственным невежеством.
Построение ромбом. В этот раз мы – Рауль, Фредди, Мэрилин Монро и я – обходимся без препирательств, потому что знаем, какое великое приключение нас ждет. Другая галактика! Первый выход сынов человеческих за пределы их родной Галактики!
Христофору Колумбу, Магеллану и Марко Поло лучше спрятаться и не высовываться. Их подвиги – невинные прогулки по сравнению с нашей одиссеей. Я сгораю от нетерпения. Знаю, в пути я буду недоступен для моих клиентов. Придется и с этим смириться.
– Ребятишки сами о себе позаботятся, родители уезжают в отпуск, – ухмыляется Рауль. – Вперед, в неведомое!
Мы покидаем рай и устремляемся в космос. Минуем на пути к периферии нашей Галактики тысячи звезд. Фредди предлагает последовать примеру первых астронавтов, любовавшихся с короткого расстояния Землей, и оглянуться на нее.
Фантастическое зрелище!
Млечный Путь – пятилучевая спираль, вращающаяся вокруг собственной оси. В ее центре нечто вроде луковицы, внутри у которой – ядро, пронзенный пуп рая. Вокруг – диск и пылевые завихрения. Тянущийся дальше других наружный луч, Персей, величественно вращается вокруг собственной оси. Самый короткий луч, созвездие Лебедя, почти касается ядра. Диаметр – 100 000 световых лет, толщина – 5000, это впечатляет!
Фредди указывает на звездочку рядом с главным спиральным лучом, удаленную от центрального вздутия, – светило землян. Как подумаешь, что под этим крохотным источником света копошатся мои клиенты, многое становится относительным…
Мы берем курс на ближайшую галактику, ее имя Андромеда. Сжимая наш ромб, мы быстро достигаем скорости света. Вокруг нас застывают протоны. Скорость света превышена. До свидания, фотоны. Мы превысили скорость света уже вдвое.
Само путешествие не слишком радует. Пустота и есть пустота. Все великие мореплаватели чувствовали, наверное, то же самое посреди океана: ничего, кроме воды, до самого горизонта, и так бесконечно долго. По земной шкале мы проживаем годы вакуума. Но цель, что мы перед собой поставили, как и колоссальные космические расстояния, не оставляет выбора. Позади остаются миллионы километров, а сколько еще впереди… Я уже переживаю, сумеем ли мы отыскать дорогу обратно. Но раз уж начали глупить, придется идти до конца. Моим клиентам остается одно – полагаться на самих себя.
157. Игорь, 23 года
Я начинаю карьеру «профессионального больного» – вообще-то это приятное занятие. Мы с доктором Татьяной Менделеевой кочуем по больницам России и других стран. Всех безумно интересует моя пупочная онкология. «Вам больно?» – спрашивают меня. Сначала я давал отрицательный ответ, но чувствовалось, что собеседников эта безболезненность огорчает. Как можно интересоваться человеком, не испытывающим страданий? Поэтому я корректирую свою реакцию. «Да, немного мешает спать», – отвечаю я сначала, потом начинаю отвечать по-другому: «Это посередине тела, поэтому всюду отдает», дальше – пуще: «Это невозможно выносить!»
Любопытное явление: начав отвечать «да», я и впрямь стал испытывать боль. Само тело решило, выходит, помочь мне лучше исполнить роль. Хотя на самом деле для меня, сбившегося со счета боевых ранений, какой-то рак, пускай даже пупка, – так, пустяковая болячка.
Татьяна намерена потрудиться над моим образованием. Она учит меня любить толстые книги. Подарила недавно одну, особенно меня заинтересовавшую, – перевод западного романа «Крысы». Это история одной крысы из стаи, пытающейся уйти от отношений доминирования-подчинения, изобрести способ жизни в коллективе по принципу сотрудничество-взаимность-прощение. Одновременно герой-крыса расследует убийство крысиного царя. Он выясняет, что доминирующие крысы дружно сожрали царский мозг, потому что верят, что к ним таким образом перейдет его личность. Некоторые описания крысиных войн здорово смахивают на эпизоды моей войны с чеченцами.
Ко мне в палату врывается Татьяна Менделеева. Она говорит, что человеку противопоказана одинокая жизнь, что в жизни необходимо хотя бы немного любви. Хвать меня за подбородок – и поцелуй до самых гланд, я даже не успел сообразить, что происходит. У ее губ вишневый вкус, кожа у нее – чистый шелк. Никогда еще мне не бывало так хорошо.
Татьяна говорит, что хочет со мной жить, но сначала я должен принять ее правила.
– Я как зеленое растение, – объясняет она. – Со мной надо много разговаривать.
Мы занимаемся любовью.
В первый раз я до того возбужден, что весь трясусь от наслаждения. Во второй раз у меня ощущение возрождения. В третий я забываю обо всем плохом, что со мной приключалось с самого рождения.
Мы идем вместе в кино на фильм с Венерой Шеридан «Лисицы». В ней я вижу Станислава, вот только замечаю, что она забывает снимать огнемет с предохранителя. Я единственный во всем зале, кто при ее появлении громко хохочет. Вот, значит, какой представляют нашу войну эти западные олухи? Потом мы с Татьяной сидим в хорошем ресторане и не скупимся на блины с икрой и водку. Ни в чем себе не отказываем за счет Министерства здравоохранения.
Мы часто занимаемся любовью. Мою докторшу хлебом не корми, дай залечь со мной в постель. А еще мы подолгу беседуем. Она рассказывает, что знакома с перуанской гипнотизершей Натали Ким, предложившей ей участвовать в сеансе регрессивного гипноза. Так она узнала, что в прошлой жизни была французской санитаркой Амандиной Баллю, сопровождавшей людей в медицинских экспериментах на грани смерти. Я отвечаю, что, кажется, знал и любил ее в своей прошлой жизни.
Мы целуемся.
Когда мы занимаемся с Татьяной любовью, мне хочется в ней раствориться, снова превратиться в зародыш. Я выбрал ее не только как женщину, но и как мать. Хочу полностью в нее погрузиться, чтобы она носила меня девять месяцев, чтобы потом давала грудь, пеленала, кормила с ложечки, учила читать.
Вот это жизнь! Я больше не играю в покер. Больше не желаю иметь дело с нездоровым миром игорных домов. Я столько намучился, что имею право на отдых и на удовольствия.
Нас время от времени навещает Вася, мы вместе, по-семейному обедаем. Он рассказывает мне о своей работе, которой все сильнее увлекается. После того как он заразил свои компьютерные программы страхом смерти, у тех от ужаса возможного исчезновения развились новые чувства. При подключении к Интернету они пытаются… самовоспроизводиться!
– Они ищут бессмертия, – шутит он.
Мой Вася – гений. О своих компьютерах он рассказывает как о живых существах. Он принес мне новую версию своей покерной программы. Она умеет не только блефовать, но и демонстрировать страх.
– Она действительно боится проиграть?
– Она так запрограммирована, что считает новые проигрыши приближением к смерти. Эта программа – представительница уже двенадцатого самовоспроизводящегося поколения. Они играют друг с другом, проверяя на прочность. Сильнейшие самовоспроизводятся, слабейшие стираются. Я даже не вмешиваюсь. У них происходит самостоятельный внутренний отбор по принципу производительности – и запуганности.
– Запуганность в их мире – элемент эволюции?
– Кто знает? Возможно, в нашем мире происходит то же самое. У того, кто удовлетворен своим существованием, нет никаких причин что-либо менять.
Я пытаюсь сыграть с его покерной программой. В этот раз машина выигрывает. Я пытаюсь еще раз – новое поражение. Я хочу еще, но она неожиданно ломается.
– Необъяснимые поломки – проблема номер один, – признает мой друг. – Можно подумать, что кто-то или что-то тормозит наши открытия.
Он вызывается заменить машину, хочет сыграть со мной сам. Но я обещал Татьяне больше никогда не играть в карты с людьми. Тут как раз входит она сама и обнимает меня, гладит по спине. Татьяна – счастливый сюрприз в моей жизни, которая раньше преподносила только неприятности одна хуже другой.
У меня есть желание: еще один счастливый сюрприз от жизни.
158. Энциклопедия
О ВАЖНОСТИ БИОГРАФИИ. Важно не само достижение, а то, что о нем расскажут биографы. Пример – открытие Америки. Его совершил не Христофор Колумб (иначе континент назвали бы Колумбией), а Америго Веспуччи.
Христофора Колумба при жизни считали неудачником. Он пересек океан с намерением достичь континента, до которого так никогда и не добрался. Да, он высаживался на Кубе, на Санто-Доминго, еще на нескольких из Карибских островов, но не догадался поискать севернее.
Каждый раз, когда он возвращался в Испанию с попугаями, помидорами, кукурузой и шоколадом, королева спрашивала: «Ну, нашел Индию?» Он в ответ твердил: «Скоро, уже скоро…» В конце концов королева отказала ему в кредите, и Колумб, обвиненный в мошенничестве, угодил в тюрьму.
Почему же тогда мы все знаем о жизни Колумба и ничего о жизни Веспуччи? Почему в школах не учат, как «Америго Веспуччи открыл Америку»? По той простой причине, что второму, в отличие от первого, не досталось толкового биографа. Дело в том, что сын Христофора Колумба решил: «Мой отец совершил великое дело, и он достоин признания». Решил – и засел за книгу о жизни своего отца.
Следующим поколениям нет дела до истинных подвигов, все решает талант повествующего о них биографа. Наверное, у Америго Веспуччи не было сына, или тот не счел нужным увековечить отцовские деяния.
Были и другие события, оставшиеся в истории единственно по воле одного или нескольких человек, решивших сделать их историческими. Кто знал бы о Сократе, если бы не Платон? Об Иисусе, если бы не апостолы? О Жанне д’Арк, заново изобретенной историком Мишле, дабы во французах вскипело желание выгнать из Франции прусских захватчиков? О Генрихе IV, распиаренном Людовиком XIV, заботившемся о своей легитимности?
Совет всем значительным фигурам: ваши деяния не так уж важны, единственный способ войти в Историю – найти себе хорошего биографа.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
159. Венера, 23 года
Сниматься – скучное занятие. Часами переминаешься с ноги на ногу, пока не прозвучат слова «тишина-мотор-снимаем!», запускающие весь процесс. Я завела привычку, едва явившись на съемочную площадку, монополизировать стул. Кино – школа терпения. Те, кто не удосуживается обзавестись сидячим местом, обречены бесконечно ждать стоя.
Вот уж не могла вообразить, что суть кино – это захватить стул и томиться на нем.
Когда наступает моя очередь играть, съемке вечно что-нибудь мешает: то самолет пролетит, то к объективу пристанет волосок, то хлынет непрошеный дождь.
Мне не удается долго пробыть вдохновенной актрисой, потому что у Ричарда, моего партнера, дырявая память или потому, что ассистент не обеспечил достаточное количество пленки, чтобы доснять сцену. Когда такое повторяется, трудно не беситься.
Вокруг меня все рвут глотку. Режиссер знает один способ общения со своими актерами – агрессию. Даже на меня он обрушивает одни упреки: «Четче артикулируй», «Не поворачивайся спиной к камере», «Убери руку из кадра», «Ходи по нарисованному». И кульминация: «Не кривляйся, у тебя вид психованной!»
Ох уж этот режиссер…
Первый раз в жизни сталкиваюсь с таким неуважением. За всю мою долгую карьеру манекенщицы даже самые истеричные портные не позволяли себе так со мной обращаться. Идет съемка моего второго фильма, а я уже сомневаюсь, что создана для кино.
Ричард тоже сильно нервничает. Привычка обдолбаться перед съемками сильнее его, но ему неудобно нюхать кокаин при мне. Поэтому он смертельно скучает и спорит со мной по любому поводу. Чьи это слова: «Брак – это три месяца любви, три года ссор и тридцать лет терпения»? Мы с ним начали сразу с «трех лет ссоры», и о следующих тридцати годах мне даже думать не хочется.
Я занимаю себя рисованием, рисую одно и то же: двух держащихся за руки человечков. Не знаю, откуда взялся этот навязчивый сюжет. Так я изгоняю свою мечту об идеальной паре, что ли?
Изучаю себя в зеркале. У меня есть все, о чем мечтала. Я счастлива, только почему-то сама этого не замечаю.
А тут еще мигрень! Она не оставляет меня с самого раннего возраста. Этот недуг мешает личной и профессиональной жизни, не позволяет радоваться. Такое ощущение, что я никогда не остаюсь одна. Вечно в голове сидит зверек, царапающий изнутри черепную коробку в попытках выбраться наружу. Ужасно! Ни один врач не может определить, в чем причина.