Империя ангелов

Он больше не поднимает ставку, пик позади, пора показывать карты. Он поворачивает по одной свои. У него пара валетов – только-то. А что у меня? Восьмерка треф. Пиковый туз. Бубновый король. Дама червей. Пока что пусто. Осталось перевернуть последнюю карту.

Зловещая тишина.

Дама треф.

Спасибо, святой Игорь. У меня пара дам! Вася, ты лучший! Я выиграл. С трудом, но выиграл. Обыграл родного отца! Волк сожрал змею. Я, не стесняясь, издаю волчий вой. Никто не пикнет. Меня разбирает смех. Хохочу и не могу остановиться.

Небольшая толпа вокруг нашего стола неприязненно расходится.

Спасибо, святой Игорь. Спасибо, Вася. В очередной раз доказано, что в покере все сводится к психологии. Собственно, в него можно резаться вообще без карт. Я схожу с ума от радости.

Отец не сводит с меня глаз. Он спрашивает себя, кто этот разгромивший его молокосос. Чувствует, что-то здесь нечисто. Все мои гены вопят: «Я – твоя плоть и кровь, ты меня отверг и теперь пожинаешь плоды!»

Я распихиваю по карманам его деньги. Теперь я богат. Вот оно, мое наследство.

Он собирается что-то сказать. Чувствую, этого не избежать. Он задаст мне вопрос. Наклевывается разговор. Я расскажу ему о маме. Но нет. У него дрожат губы. Он уходит, так ничего и не сказав.





144. Венера, 22 года




Разворачиваю газету и вижу на первой странице новость: Синтия попала в автомобильную аварию. Читаю подробности. Перед машиной перебегала улицу кошка. Водитель ударил по тормозам, чтобы ее не раздавить, и врезался в фонарный столб. Водитель не пострадал, потому что был пристегнут. Синтия пренебрегла этой элементарной предосторожностью и вылетела наружу через лобовое стекло. Ее жизнь вне опасности, но осколки стекла изрезали ей все лицо.

Вечером я праздную это событие с моим агентом. Билли Уоттс преподносит мне сюрприз: знакомит с медиумом Людивин, предсказавшей ему мой успех.

На вид Людивин – вылитая толстуха-крестьянка в летах. Огромные груди, сильный акцент, запах капусты.

Почему ангелы так неразборчивы с теми, через кого к нам обращаются? Загадка. Но раз ее пророчество подтвердилось, я готова ее выслушать.

Она гадает мне по руке. По ее словам, работа манекенщицы для меня лишь этап. Меня ждет актерская слава. И не только. Мне уготована пылкая любовь, какая редко встречается в жизни.

– А я? – Билли Уоттсу не терпится, как наркоману, изнывающему по дозе. – Какое будущее вы видите для меня?





145. Ничего




Ничего.

Вообще ничего.

Трое моих друзей снуют в пространстве, пока я прилежно шефствую над моими клиентами. Они ничего не нашли. Мы встречаемся в южном углу рая. Я рад, что больше не придется терять время в тщетных блужданиях.

– Вероятно, мы достигли предела возможностей, – вздыхает Мэрилин Монро. – Подумать только, раньше люди боялись, что их захватят какие-то злобные, страшные инопланетяне. Захватили бы, если… если бы могли существовать!

Фредди не сидится. Знаю я его: если ему неймется, значит, у него есть идея. Сейчас он похож на почуявшего добычу охотничьего пса.

– Подождите, подождите… Помните анекдот про пьяного, потерявшего ночью на улице ключи?

Рауль демонстрирует мимикой, что ему сейчас не до анекдотов. Но Фредди не обращает на него внимания:

– В общем, он ищет ключи под фонарем. К нему присоединяется прохожий. Через некоторое время прохожий спрашивает: «Вы уверены, что потеряли их именно здесь?» – «Нет», – отвечает пьяный. «Тогда почему ищете тут?» – «Потому что под фонарем светлее».

Никто не смеется. Как это связано с нашими поисками?

– Скорее всего, наша ошибка – в ограниченности поиска, – объясняет Фредди. – Мы ищем там, где искать легче. Совсем как тот пьяный, ищущий свои ключи под фонарем.

– Какая ограниченность? – не согласна с ним Мэрилин. – Мы преодолели миллиарды километров на скорости света.

– Тем не менее ограничения есть! – настаивает эльзасский раввин. – Мы как микробы в чашке Петри. Нам кажется, что мы перемещаемся на невероятные расстояния, но на самом деле мы болтаемся в одной и той же емкости. Вместо того чтобы покинуть ее и заглянуть… за окоем.

Не пойму, куда клонит наш друг. Казалось бы, как бы далеко мы ни забирались, нигде не наткнулись на стеклянную стенку, которая служила бы границей.


– Что такое наша «емкость»? – спрашиваю я.

– Наша Галактика.

– Мы посетили только десятую долю процента от всех планет Млечного Пути с малейшей перспективой оказаться обитаемыми, – напоминает Мэрилин. – Зачем искать еще где-то?

Рауль Разорбак хмурит густые брови. Он, кажется, уловил мысль Фредди.

– А вот зачем! У нас рай расположен в центре Галактики. Вдруг в других галактиках есть собственные раи, тоже расположенные посередине?

Люблю такие моменты мыслительного возбуждения, когда внезапно расширяется наш умственный экран.

– Фредди прав, – повторяет Рауль. – Надо выйти за пределы нашей Галактики. Наверное, на одну галактику приходится не больше одной планеты с разумной жизнью. Выходит, природа создает каждый раз по двести миллиардов планет, только одну из них одаривая жизнью и разумом? Ну и расточительство!

Так, по крайней мере, можно объяснить, почему мы ничего не нашли.

– Проблема в том, – продолжает Фредди, – что если расстояние между двумя звездами и так колоссально, то расстояние между двумя галактиками несравнимо больше: это, наверное, миллионы световых лет.

– Разве нам под силу такие забеги? – спрашивает Мэрилин Монро.

– Вполне! – спешит с ответом Рауль. – Мы можем значительно увеличить скорость нашего перемещения.

Представляю последствия такого вояжа. Посещение другой галактики непременно приведет к разлуке с моими клиентами на неприемлемо длительный срок.

– Это без меня. У меня обязательство перед Эдмондом Уэллсом. Думаю, вы готовитесь совершить огромную глупость, – предупреждаю их я.

– Нам не впервой, – напоминает Рауль. – В конце концов, это элемент нашей ангельской свободы воли.





146. Жак, 22 с половиной года




Рене Шарбонье просит меня сделать роман менее объемным. Из тысячи пятисот страниц я оставляю триста пятьдесят, из восьми сражений – одно, из двадцати главных действующих лиц всего трех, из тысячи сорока восьми пейзажных зарисовок – дюжину.

Честно говоря, упражнение по сохранению только самого главного не кажется мне спасительным. Я переписываю, тщательно вылизываю каждую строчку. Потом отрезаю от текста все начало и весь конец. Так быстрее начинается раскручивание сюжета и ускоряется его завершение. Это как облегчение корзины воздушного шара, помогающее ему взлететь.

По мере совершенствования моей рукописи Гвендолин все сильнее нервничает.

– У тебя-то все на мази, – бормочет она. – Мне ничего такого не светит.

Я в ответ:

– Для нас обоих лучше, чтобы хотя бы у одного что-то получилось. Один сможет помочь другому.

Неверный выбор слов. Гвендолин предпочла бы, чтобы роли поменялись. Чтобы это ее, а не меня, в конце концов напечатали, чтобы это она смогла помогать другим. Мой успех только ярче демонстрирует ее неудачу.

Чем ближе дата выхода книги, тем она агрессивнее. Я уже должен чуть ли не извиняться, что меня собрались издать. В конце концов Гвендолин заявляет:

– Если ты меня действительно любишь, изволь найти в себе силы отказаться от издания книги.

Не ожидал от нее такой откровенности. Даю слово отвезти ее в отпуск, если «Крысы» принесут денег. Она отвечает, что ей плевать на отпуск и что вообще мой роман слишком плох, чтобы кого-нибудь заинтересовать.

Через короткое время Гвендолин уходит от меня к Жану-Бенуа Дюпюи, психиатру, специалисту по лечению спазмофилии.

– Я ухожу к Жану-Бенуа, потому что ему, по крайней мере, хватает смелости произнести слова, которые ты так и не смог из себя выдавить за все время нашего знакомства: «Я тебя люблю».

Я чувствую себя брошенным, Мона Лиза тоже. Мы уже начинали привыкать к ее малозаметному присутствию.

Я опять начал запираться в туалете и там читать.

Вскоре Гвендолин принимается мне названивать с рассказами о своем счастье:

– Я нашла своего мужчину. Жан-Бенуа – само совершенство.

Но потом дело осложняется:

– Он взбесился, когда узнал, что я тебе звонила.

И все же звонки продолжаются. С ее глаз спадает пелена. До Гвендолин дошло, что ее психиатр страдает комплексом неполноценности из-за своего маленького роста и злится на всех, кто выше его. Занимаясь случаями спазмофилии, он обычно имеет дело с депрессивными клиентами, которыми легко манипулировать. Жан-Бенуа вмешивается смеха ради в их жизнь и проверяет пределы своих манипуляционных способностей. Несколько пациентов делают попытку самоубийства, после чего их родственники требуют лишить его лицензии. Но он дружит с министром, поэтому никто не смеет на него замахнуться.