Империя ангелов

– Да, потому что он ведет себя, как послушный пес. Никакой кошачьей независимости! Позовешь его – бежит на зов. А теперь у него развилась близорукость, очки ему напялить, что ли…

– Это, несомненно, общая мутация всего вида. Моя тоже смотрит телевизор со все более близкого расстояния.

– Если этот ветеринар-терапевт не найдет решения, обращусь к ветеринару-окулисту. Не будет толку – придется идти к ветеринару-психоаналитику.

Оба мы смеемся.

– А у вашей что за беда?

– Моне Лизе II снятся кошмары. Она постоянно нервничает.

– Я не ветеринар, – говорит он, – но тут даже я могу дать вам совет. Кошка часто психологически разряжается за своего хозяина. Эта кошка видит ваши мучения. Успокоитесь вы – успокоится и она. Вы, как я погляжу, сейчас на грани нервного срыва. Ну а если не получится – настрогайте ребятишек. Вот забава будет кошке!

Мы запасаемся терпением. Перед нами еще десяток зверей, есть время поболтать. Он представляется:

– Рене.

– Жак.

Он спрашивает о моей профессии. Официант в ресторане, отвечаю. Он, оказывается, редактор. Я не осмеливаюсь сказать ему о своей рукописи.

– Как медленно! – ворчит он. – Вы играете в шахматы? У меня с собой походные шахматы.

– А что, сыграем!

Я быстро обнаруживаю, что без труда у него выиграю, но вовремя вспоминаю совет Мартин. Настоящая победа не должна быть сокрушительной, ее надо добиться, тогда она будет воспринята как заслуженная. Поэтому я сбавляю боевитость и стараюсь сравнять наши шансы. Я отказался от преимущества, но как насчет отказа от победы? Бывают интересные поражения… Я позволяю ему взять надо мной верх. Он радостно ставит мне мат.

– Я, что называется, воскресный игрок, – радуется Рене. – Был момент, когда я уже решил, что проиграю.

Я делаю вид, что огорчен.

– Был момент, когда я решил, что выиграю.

Как по мановению волшебной палочки я перестаю бояться и рассказываю ему про свою рукопись.

– Я не только официант, я еще пописываю.

Он смотрит на меня с жалостью:

– Знаю. В наше время пишут все. Один француз из трех вынашивает рукопись. Вы разослали свою по издательствам, и вам отказали, правильно?

– Все до одного.

– Это нормально. Профессиональные рецензенты отчитываются за каждую рукопись и получают за них смешную оплату. Чтобы больше зарабатывать, они читают до десятка рукописей в день. Обычно они довольствуются первыми шестью страницами, потому что тексты в большинстве скучные. Должно сильно повезти, чтобы ваша рукопись попала к рецензенту-энтузиасту.

Собеседник открывает мне новые горизонты.

– Не знал, что это так.

– Чаще всего они обращают внимание на оформление, название, количество орфографических ошибок в первых строчках. Ох уж эта французская орфография! Знаете, откуда взялись все эти удвоенные согласные?

– Спасибо греческому и латыни.

– Не только, – сообщает редактор. – В Средние века монахам-переписчикам платили за количество букв в переписанном тексте. Вот они и сговорились удваивать согласные. Отсюда два «f» в difficile, два «p» в «developper». Этой традиции упорно следуют, как будто речь идет о национальном достоянии, а не о монастырском подвохе.

Подходит его очередь. Он протягивает мне визитную карточку.

– Пришлите мне вашу рукопись. Обещаю сам ее прочесть, не ограничиваясь шестью страницами, и честно сказать о своем мнении. Но советую не питать преждевременных иллюзий.

Назавтра я отвожу свой текст по указанному адресу. На следующий день Рене Шарбонье пишет мне, что согласен его издать. Я с трудом верю в свою удачу. Наконец-то будут вознаграждены все мои усилия! Значит, я старался не напрасно.

Я сообщаю хорошую новость Гвендолин. Мы отмечаем это событие шампанским. У меня чувство избавления от тяжкого груза. Теперь мне надо вернуться с небес на землю, возродить прежние привычки. Я подписываю договор и стараюсь забыть про ликование, чтобы сосредоточиться на том, как лучше защитить свой труд.

На выплаченные по договору деньги я одариваю Гвен, Мону Лизу и себя тем, о чем мы все давно мечтали: подпиской на кабельные каналы. Чтобы побороть возбуждение, я сажусь перед несущим успокоение источником света. Настраиваюсь на американский канал непрерывных новостей с ведущим-звездой по имени Крис Петтерс. Это новое лицо немедленно завоевывает мое доверие. Можно подумать, что он мой близкий родственник.

– Давай смотреть телик, Гвендолин, пора освободить мозги.

Из кухни не отвечают, слышно только, как она готовит еду для кошки.

Крис Петтерс уже докладывает новости дня. Война в Кашмире, угроза ядерной войны. Новое правительство Пакистана, сформированное после военного переворота, заявило, что ему нечего терять и что оно намерено защитить честь всех пакистанцев, раздавив ненавистную Индию. Новая мода: все больше студентов регистрируют собственные биржевые акции, чтобы оплачивать учебу за счет акционеров. Потом они расплатятся с ними в зависимости от котировки. Племя амазонских индейцев у’ва решило совершить массовое самоубийство, если из их священной территории не перестанут качать нефть, которую они называют кровью земли…

Новая жертва серийного убийцы, орудующего шнурком: в этот раз он задушил знаменитую актрису и топ-модель Софи Донахью. Вот как он это сделал…


– Иди сюда, Гвендолин, посмотрим телевизор!

Гвендолин приходит на зов с невеселой физиономией. Она на меня дуется.

– Мне неинтересно.

– В чем дело? – спрашиваю я, сажая ее себе на колени и гладя волосы, как глажу кошку.

– Тебя теперь издают. Мне ничего такого не светит.





142. Энциклопедия




МАЗОХИЗМ. В основе мазохизма лежит опасение болезненного события. Человек страшится его, не зная, когда оно произойдет и с какой интенсивностью. Мазохист – это тот, кто понял, что один из способов облегчить свой страх – вызвать болезненное событие самому. Так он, по крайней мере, будет знать, когда и как оно произойдет. Но, самостоятельно провоцируя страшное событие, мазохист обнаруживает, что наконец-то берет свою жизнь под собственный контроль.

Чем больше мазохист сам себя мучает, тем меньше боится жизни. Слабее его ощущение, что он – игрушка в руках непостижимой судьбы. Он ведь знает, что другие не смогут причинить ему столько боли, сколько он может причинить себе сам. Ему уже нечего бояться, потому что он – худший враг самому себе.

Контроль над самим собой позволяет ему с легкостью доминировать над другими. Неудивительно, что многие руководители и власть имущие часто оказываются более или менее выраженными мазохистами в частной жизни.

Но за все приходится платить. Связывая понятия страдания с понятием контроля над собственной жизнью, мазохист расстается с понятием удовольствия. Он вынужденно становится антигедонистом. То есть он больше не помышляет об удовлетворении и ищет только новые испытания, все более и более трудные. Это для него как наркотик.

Эдмонд Уэллс,

Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.





143. Игорь, 22 года




Мне не хватает денег? Что ж, надо всего лишь взять их там, где они лежат. Я начинаю карьеру взломщика. Чего мне терять? В худшем случае я попаду в тюрьму, где встречу, наверное, многих из моих «волков». Моим сообщником становится Стас. Мы используем почти то же вооружение, что на войне: вместо огнемета прибегаем к сварочной горелке. Перед ней не устоит никакой замок, никакой сейф. Для взлома существует волшебный час: 4:15 утра. На улицах в это время нет машин. Последние тусовщики ложатся спать, первые трудяги еще не встали. В 4:15 широкие улицы пусты и безлюдны.

Днем мы проводим рекогносцировку, в 4:15 утра беремся за дело. Здесь как на войне: без плана и стратегии никуда.

Мы грабим одну особенно зажиточную виллу в северной части столицы. Стас берет со столика портрет и говорит мне:

– Глянь, Игорь, этот тип с усищами, как велосипедный руль, часом, не тот же самый, что на твоем медальоне?

Я вздрагиваю. Сравниваю фотографии и убеждаюсь: да, сомнений быть не может. Та же заносчивая поза, тот же хитрый взгляд. Мы проникли в дом… моего папаши. Я озираюсь, роюсь в ящиках, достаю бумаги, семейные альбомы, доказывающие, что мой родитель разбогател, стал важным человеком, владеет несколькими домами, имеет много друзей, якшается с могущественными людьми.

Отец бросил мать, беременную мной, но потомство все равно завел. На вилле несколько детских комнат!

В приступе злобы я сжигаю горелкой все игрушки в детских комнатах. Они должны были принадлежать мне, украшать мое детство. Но не сложилось, а раз так, у «других» тоже не сложится.

Потом я падаю на диван, изнуренный такой несправедливостью.

Сначала мир, потом встреча с папашей – нет, это уже слишком!

– На, хлебни, и все пройдет, – говорит Стас, протягивая мне бутылку американского виски.

Мы крушим в доме моего отца все: мебель, посуду, все предметы. Пусть знает, что я существую. Потом мы пьем в честь учиненного разгрома и валимся пьяные на выпотрошенные диваны. Утром нас будит милиция и препровождает прямиком в отделение. Начальник, восседающий за широким столом, очень молод, не иначе, получил должность по блату. Его лицо мне знакомо. Ваня! После приюта он мало изменился. Он встает и с ходу заявляет, что у него на меня зуб. Мир переворачивается вверх тормашками. Зуб на меня у него вырос из-за всего того зла, которое он мне причинил и на которое я не ответил.

– Ты уж прости, – говорю я, как будто обращаюсь к умственно отсталому.

– Ну, наконец-то! – отвечает он. – Это то, что я всегда хотел от тебя услышать. Из-за тебя я, знаешь ли, здорово помучился! Я долго о тебе думал после того, как тебя перевели из колонии.

«А я изгнал тебя из памяти», – хочется сказать мне, но я молчу.

На его физиономии незнакомое мне мрачное выражение.

– Уверен, ты убежден, что это я на тебя донес.

Главное – не поддаваться на провокацию.

– Ты ведь так думал, да? Сознайся.