Империя ангелов

О ВАЖНОСТИ НОШЕНИЯ ТРАУРА. В наши дни траур постепенно уходит в прошлое. После похорон родственники спешат поскорее вернуться к своим привычным занятиям.

Уход дорогого человека неуклонно утрачивает важность. Черный цвет перестает быть траурным. Стилисты ввели его в моду, поскольку он стройнит, а это шикарно.

Однако фиксировать завершение временных периодов и человеческих жизней важно для психологического равновесия. Почему-то традицию траура по-прежнему соблюдают одни так называемые примитивные общества. На Мадагаскаре чья-то смерть – повод для приостановки деятельности всей деревней с целью участия в траурной церемонии. Похороны проводят дважды. Первый раз тело предают земле в унынии и строгости. После этого устраивают похоронную церемонию в виде шумного веселья. Называется эта церемония переворотом тел.

Так, в два приема, легче принять потерю.

Люди не только умирают, но и уходят с работы, от спутников жизни, переезжают.

В этих случаях скорбь – формальность, которую многие считают бесполезной. Но это ошибка. Фиксировать этапы очень важно.

Человек может изобретать свои собственные траурные ритуалы. Это могут быть простейшие вещи, вроде сбривания усов, изменения прически, стиля одежды. Некоторые, наоборот, безумствуют: закатывают пиры, мертвецки напиваются, прыгают с парашютом…

Если траур скомкан, то чувство неудобства остается и мешает, как корень непрополотого сорняка.

Почему бы не учить важности траура в школе? Тогда многие из нас избежали бы впоследствии мучений, когда мы годами не находим себе места.

Эдмонд Уэллс,

Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.





135. Жак, 21 год




Один из моих коллег в ресторане собирается вызвать полицию из-за отказа клиентки оплатить заказ.

Я ее разглядываю. Хрупкая худышка, вся в черном, похожа на выпавшего из гнезда птенца. В руках у нее книга «Цветы для Элджернона» Дэни Киза.

Я плачу за нее и спрашиваю, что это за книга. Она благодарит меня, говорит, что я не должен был так поступать, и соглашается рассказать о книге. Ее герой – умственно отсталый мужчина, постепенно умнеющий благодаря химическому препарату, опробованному на мыши по имени Элджернон. Герой рассказывает о своей жизни и о выздоровлении от первого лица, открывая при этом для себя новые смыслы. Сам его текст постепенно меняется. Когда он был еще идиотом, в каждом его слове было по орфографической ошибке, он не пользовался знаками препинания; но в процессе лечения он прогрессирует.

Девушка представляется: ее имя Гвендолин. Насколько она знает, этот писатель, Дэни Киз, ничего другого не написал, но после такого шедевра может спокойно умереть, потому что «выполнил свою миссию перед человечеством» – создал произведение, для которого был рожден. По мнению Гвендолин, каждый из нас обязан что-то создать, только после этого можно умирать.

Я смотрю на нее. У нее горящие миндалевидные глаза и очень светлая кожа. По-моему, читательница фантастики не может не представлять интереса. Еще мне нравится в ней то, что она еще растеряннее, чем я.

На прогулке она называет себя про`клятой поэтессой. Как интересно, отвечаю я, я сам – про`клятый писатель.

По словам Гвендолин, мы все обречены на страдания и на то, чтобы учиться на собственных ошибках.

Дальше мы идем молча. Я беру ее ледяную руку и грею в своей. Она останавливается, смотрит на меня с видом потерявшейся мышки и говорит, что считает меня очень симпатичным и хочет со мной переспать, но только я должен учесть, что всех мужчин, с которыми она раньше встречалась, она сделала совершенно несчастными.

– Я стану первым исключением.

– Я приношу несчастье, – предупреждает она со вздохом.

– Я не суеверный. Знаете почему? Потому что суеверие – вот гарантия несчастья.

Она издает смешок и еще раз советует бежать от нее без оглядки.

Через недели три я поселяю эту потерявшуюся мышку в своей студии. Гвендолин быстро показывает себя отменной хозяйкой. Есть одна проблема: когда мы занимаемся любовью, у меня такое чувство, будто она соглашается на это, чтобы оказать мне услугу или оплатить постой.

Бывает, она смотрит на меня своими глазищами и говорит: «Было бы правильнее, если бы я ушла, я для тебя слишком тяжела». В таких случаях я стараюсь ее успокоить. Я предлагаю ей перейти на цветную одежду. Пристрастие к черному создает чувство монотонности. Она все примеряет, но ничего не носит. Я вожу ее в кино на фильмы группы «Монти Пайтон». Она единственная в зале, кому не смешно. Я рассказываю ей про «телевидение дзен»: это моя новая философия полного отсутствия мысли благодаря интенсивному просмотру телепрограмм. Все безрезультатно. Мона Лиза II приходит к ней за лаской, но она всего лишь машинально, не замечая этого, запускает пальцы в ее шерсть.

По вечерам она бесшумно залезает ко мне под одеяло, прикасается двумя ледышками – своими ступнями – к моим икрам и осведомляется, желаю ли я любви (так спрашивают у контролера, нужно ли компостировать билет для прохода через турникет), после чего засыпает и громко храпит. Среди ночи она пинается ногами и жестикулирует, как будто сводит счеты с воображаемым недругом, которому предъявляет плаксивые упреки.

Мы с Моной Лизой II принимаем вызов: любой ценой спасти эту бедствующую мадемуазель.

Она оставляет в постели горящую сигарету и едва не устраивает в моей миленькой студии пожар. Не закручивает в ванной краны, отчего там происходит потоп. Забывает запереть на ключ входную дверь, так что незваные гости пользуются ее оплошностью и крадут мою стереосистему.

Всякий раз она рассыпается в извинениях, навзрыд рыдает, падает ко мне в объятия и твердит: «Я тебе говорила, я приношу несчастье». Я как заведенный отвечаю: «Ничего подобного, вовсе нет…»

То, что рядом Гвендолин, рождает у меня желание переписать, улучшить «Крыс». Мой долг теперь – стать победителем ради нас двоих.

Я сбрасываю с себя кошку, накрываю тряпкой телевизор, чтобы он больше не гипнотизировал меня своим широким квадратным глазом. Опять включаю машинку с текстовым редактором и уже в тридцатый раз начинаю переписывать свой роман о крысах с самой первой страницы.


Нужно значительно приподнять планку. Нужна интрига, которая привлекла бы внимание даже самого непреклонного редактора.

Новая идея: придумать местечко в глубинах цивилизации, где творятся загадочные и страшные вещи, которые я не стану описывать. То, что не показано, сильнее всего воспаляет воображение. Каждый читатель будет представлять самое жуткое для себя самого, прячущееся в моей канализации.

Мона Лиза II подсказывает движениями мордочки, что мне стоило бы написать про зеркало. Придумать сценку, где крыса смотрится в зеркало. Умница Мона Лиза! Всегда буду к тебе прислушиваться. Я нахожусь не на своей планете, жительница моей планеты – ты. Возможно, я – выходец из небесного царства кошек. У египтян кошки были священными, богоподобными животными.

Возможно, Мона Лиза II и есть та муза, которую я всегда искал.

Пишу всю ночь.





136. Игорь, 21 год




На правах старшего сержанта я переформировал диверсионную группу «Волки». Отобрал среди новобранцев самых свирепых и объяснил им силу фразы «быстрый или мертвый». Изобрел разные игры, развивающие их скоростную реакцию. Теперь они жонглируют гранатами с сорванной чекой, увертываются от брошенных с близкого расстояния дротиков, соревнуются в опасной игре: кладут на стол ладонь и с нарастающей скоростью бьют острием ножа между растопыренными пальцами. Некоторые до того шустрые, что умудряются ловить руками разбегающихся крольчат. Я разбудил в них животное начало. Они все меньше разговаривают. Среди нас не осталось никого, кто позволял бы себе отвлеченный праздный треп.

Один «волк» обращается к другому, только чтобы предупредить: «Внимание, сзади опасность». Собственно, даже слово «внимание» лишнее, хватает одного «сзади». Мы разговариваем, только чтобы выживать. Мои «волки» беспрекословно мне подчиняются. Я не просто их сержант, я – вожак стаи.

Мы провели вместе немало дерзких операций, которые никогда не войдут в учебники истории, зато займут законное место в фильмах моих кумиров, американских звезд Сильвестра Сталлоне и Арнольда Шварценеггера.

Станислав стал моей правой рукой, это он учит уму-разуму тех «волков», кто повинуется мне недостаточно быстро и не понимает меня с полуслова. Он – сама эффективность. Если так пойдет дальше, то мы вообще перестанем друг с другом разговаривать, будем настроены друг на друга как телепаты.

Однажды подчиненный сказал мне: «Я рад, что стал «волком», потому что все прежние мои привязанности оказывались неудачными». Я ответил, что неудачникам нечего делать в моем отряде, и уволил его.

Я считаю, что в жизни правят три фактора: талант, удача, труд. Для успеха достаточно двух из трех: нет таланта – трудись и надейся на удачу. Отсутствие удачи компенсируется талантом и трудом. Талантливым и удачливым можно не трудиться. Но идеал – это все три фактора в увязке. Поэтому я требую, чтобы мои «волки», поддерживая свою природную ловкость, постоянно тренировались и регулярно подкармливали свою удачу.

Я изложил им мою новую теорию. У всех нас есть ангелы-хранители.

Когда дело плохо, надо без колебания обращаться к своему ангелу со срочной мольбой. Стас поведал о нескольких ситуациях, когда его спасал ангел-хранитель, чем зародил в сознании моих «волков» зачаточную склонность к мистике.

Стая сеет опустошение. Этому способствует вера неприятеля в технические средства. Эти бараны воображают, что с радарами, минами и новым стрелковыми оружием, поставляемым врагами России, они неуязвимы. Наивные глупцы! Любой из моих «волков» голыми руками натворит гораздо больше, чем вы с вашими электронными роботами. Моим парням помогает ярость. Ни одна машина не может испытать ярость.

Медалям уже тесно у меня на груди, а в моей стране это кое-что значит. Кое-кто из моих ребят действовал в критических ситуациях недостаточно стремительно, и я их потерял, они погибли. Это естественный отбор, как говорил Дарвин. Наименее сильные быстро отсеиваются.

Я вызываю у своего взвода уважение, восхищение и даже отчасти страх. А мне хочется рано или поздно познать любовь. Уже хочется обыкновенного любовного увлечения, любви обыкновенной девушки.

Для этого мне придется, наверное, заслужить еще больше медалей. Медали производят сильное впечатление на девушек.

На Венеру они точно подействуют. Я видел ее фотографию в газете, служившей оберткой для боеприпасов. Ее вроде как выбрали Мисс Вселенной.





137. Венера, 21 год




Как Мисс Вселенная я пользуюсь высоким спросом: получаю из всех стран мира приглашения на модные дефиле и рекламные фотосессии, меня приглашают на телевидение, задавая вопросы обо всем на свете. Можно подумать, что красота – признак ума… Билли Уоттс, мой агент – без агента мне теперь никак, – советует выпаливать в ответ первое, что придет в голову. В голове у меня все равно пусто, так что выбирать не из чего. И все получается. Еще как получается! Именно моя непосредственность нравится больше всего. Я спросила у Билли, не создает ли проблем моя неосведомленность. Наоборот, ответил Билли Уоттс, мое невежество позволяет «людям из народа» идентифицировать себя со мной. Даже политики теперь, чуть что, цитируют меня: «Как хорошо сказала Венера Шеридан…»

Обхохочешься! Я и школьных-то выпускных экзаменов не сдала, а меня цитируют обладатели кучи гарвардских дипломов! Эти политики уже не знают, какое коленце выкинуть, чтобы казаться ближе к народу.

Насчет войны в Чечне я однажды сказала, что это «плохо», и это всем понравилось. В общем, от интервью к интервью у меня формируется собственное мнение. Сначала я выдаю спонтанное суждение, а потом обдумываю заданный мне вопрос. Это может показаться глупостью, зато работает. Оказывается, я – противница войны, загрязнения окружающей среды, бедности, болезней.

Я решительно выступаю против всяческой глупости, озлобленности, уродства. Готова подписывать любые петиции подобного содержания.

Что касается детенышей тюленя, здесь надо хорошенько поразмыслить. Если переусердствовать с их охраной, то вымрут эскимосы, живущие тюленьей охотой. Точно так же требуются серьезные размышления по вопросам легализации легких наркотиков, запрета ношения оружия и отмены смертной казни. Я не очень четко различаю, кто здесь прав, кто нет, но обещаю вскорости поделиться своими умозаключениями. Одна журналистка спросила, за кого я проголосую на выборах – за демократа или за республиканца. «За того, кто лучше одевается!» – выпалила я. Журналисты написали, что надо внимательнее прислушиваться к моим суждениям. На телевидении мои высказывания проиллюстрировали фотографиями тиранов третьего мира – все они, как можно убедиться, одеваются из рук вон плохо.

Я поселилась в симпатичном лофте в шикарном районе и с матерью вижусь не чаще раза в неделю. Мы уже не так близки, как раньше. Она много пьет и часто меняет мужчин. Я тоже их меняю, научилась вкладываться в них по минимуму. Мне теперь нравится играть моими возлюбленными.

Сначала я считала необходимым находить более-менее вразумительные объяснения: «люблю другого» или «не выношу твоих дружков». Теперь я не утруждаю себя даже этим. Проворчу «ты мне наскучил», и дело с концом.

Единственное темное пятно на этой идиллической картине – участившиеся приступы мигрени. Никто из многочисленных врачей, к которым я обращалась, не сумел мне помочь. Мой случай им совершенно непонятен.

Я все больше курю. Это немного притупляет головную боль. Чтобы уснуть, мне требуются все более серьезные дозы снотворного.

Приступы мигрени чередуются с приступами сомнамбулизма. Но в любом случае я по-прежнему доверяю своим снам.

Звонит телефон. Билли Уоттс сообщает, что мне предложено стать лицом знаменитой французской марки духов. Наклевывается контракт века. Я прыгаю от радости. Подписать такой контракт – значит обеспечить себе спокойствие по гроб жизни. Но Билли Уоттс советует повременить с восторгами. Оказывается, у меня есть конкурентка – Синтия Корнуэлл. Теперь я вне себя от бешенства. Синтия Корнуэлл – моя главная соперница. Она темнокожая, как и я. Такая же высокая. С частично подправленной внешностью – как и у меня. У нее моя улыбка. И… и она моложе меня. Ей всего семнадцать, это тяжеленная гиря на ее чаше весов.