Имя врага

— Кто он? — Емельянов не верил в свою удачу.

— Не он. Она. Это женщина, в которую влюбился Анатолий Нун.

— Брат Розы?

— Он самый. Есть в городе такой скульптор, Дима Завадский. И он собирает на свои вечеринки самых различных людей. И вот там Толик, который всегда был страшным бабником, познакомился с девушкой, просто помешанной на сатанизме. На руках у нее были татуировки в виде перевернутых крестов. Они проболтали всю ночь, потом он проводил ее домой. Больше они не виделись. Но Анатолий так и не смог ее забыть. И знаете, о чем они говорили?

— О чем же?

— О церкви Сатаны! Да-да, именно об этом. Девушка недавно вернулась из Америки и сказала, что там вроде есть такая церковь. Об этом она рассказывала Анатолию.

— Вернулась из Америки? Что за девушка такая? — хмыкнул Емельянов.

— Не простая, как вы понимаете. Она дочка партийного бонзы. Папаша ее работает в обкоме партии, занимает какую-то очень высокую должность. Был в Америке в зарубежной командировке. Ну, и она ездила с ним. Зовут Альбина. Фамилию я не знаю. На Толика она произвела очень большое впечатление. Только…

— Только — что? — Емельянов мгновенно отреагировал на паузу в разговоре.

— Есть один неприятный нюанс. Толик все-таки не выдержал, позвонил Диме Завадскому, чтобы про нее расспросить. А Дима сказал, что она наркоманка. Давно сидит на чем-то тяжелом. Денег полно, вот и подсела.

— Поэтому Анатолий не стал ее искать?

— В общем, да. С наркоманкой связываться — себе дороже. Он же таскался по всем этим тусовкам, видел, что это такое. И еще он уезжать собирался в Израиль. Поэтому не стал ее искать. Но я вспомнил сегодня и решил позвонить.

— Спасибо. Это ценная информация, — Емельянов сделал пометку в блокноте.

— Мне показалось, что это важно и вы должны знать.

— Церковь Сатаны? — хмыкнул Емельянов.

— Церковь Сатаны, — вздохнул Стеклов.

— Чего только не придумают эти наркоманы! Как она выглядела, Анатолий не говорил?

— Говорил. Сказал, что у нее изумительная фигура. Она высокого роста. Длинные темные волосы, прямые. Только вот глаза… Самый тяжелый момент…

— Что глаза? — не понял Емельянов.

— Сказал, что глаза оставляют очень странное впечатление. Пустые, будто сделаны из стекла, и смотрят в одну точку. Ему было жутковато в них смотреть.

— И все равно он в нее влюбился!

— Влюбился, — вздохом подтвердил Стеклов, — это же Толик. Он все очень необычное любил.



В филармонии шла репетиция оркестра, и Емельянову пришлось ждать, пока освободится дирижер. Поэтому он пошел прямо к директору. Но того на месте не оказалось. Вместо директора его принял парторг.

Глава партийной организации всегда был самым важным в любом месте человеком. Этот не был исключением. Кабинет парторга был побольше директорского да и устроен был гораздо богаче. Сам парторг и манерой держаться, и словами, и взглядом оставлял впечатление чиновника, гораздо более важного и наделенного властью большей, чем директор.

— Я помню этого скрипача, — он поморщился на вопрос Емельянова, — неблагонадежный контингент! Его бы следовало выгнать с работы, если б за него не заступились самым возмутительным образом! Вы знаете, что он собирался уехать на запад?

— Он не подавал документы на выезд, — Емельянов давно уточнил этот момент.

— Не важно! Все равно смотрел в другую сторону. Избаловали его. Хорошо, что я вовремя провентилировал этот момент.

— Каким образом? — нахмурился опер.

— Поднял на общественном собрании вопрос о том, что в оркестре не должно быть привилегий и льгот! У нас все равны, все артисты и музыканты одинаковы. С чего вдруг этот возомнил, что он лучше всех остальных?

— Но победы на международных конкурсах… И талант…

— Талант — поповское слово, абсолютно не социалистическое понятие, и в Советском Союзе не существует! — пафосно ответил парторг. — К счастью, руководство вовремя прислушалось к моим доводам и разжаловало этого выскочку, который, кстати сказать, даже не был коммунистом!

— Как его разжаловали, каким образом? — Емельянов сжал губы.

— Понизили в штатном расписании. Теперь он значился не как солист, а как артист второй категории.

— Второй категории? — Емельянов не поверил своим ушам. — Ему же лучшие театры Европы аплодировали!

— Так то Европа. А в Советском Союзе он артист второй категории! И ничем не лучше всех остальных.

После окончания репетиции дирижер пригласил его в свой кабинет — маленькую комнату без окон, где едва вмещался письменный стол, на котором было очень много листов с нотными записями.

— Я знаю, что вы расследуете смерть Семы, — сказал дирижер, — нам всем очень его не хватает. Я хочу, чтобы прежде, чем мы продолжим разговор, вы послушали кое-что.


Откуда-то из-под стола дирижер извлек проигрыватель и поставил пластинку. Комната наполнилась звуками скрипки. Но что это были за звуки!

Емельянову казалось, что это рыдает его душа. Никогда он не слышал ничего подобного. В скрипке словно звучало множество голосов, которые открывали двери в такие небесные дали, где играли самые яркие краски мира, и божественные звуки были голосами светлых ангелов, никогда не существующих на земле. В один момент скрипка рыдала и плакала, а затем в ней звучала такая искренняя, светлая радость, что мир представал огромным светлым облаком, полным бескорыстной и великой любви.

Емельянов даже и подумать не мог, что в жизни могут существовать такие звуки. И ни за что бы не поверил, если б не знал сам, что звуки эти издает одна скрипка — скрипка, к которой прикасались человеческие руки! Эти звуки перевернули всю его душу, и Емельянов уже не понимал, на каком находится свете.

— Это последняя запись Семы, — сказал дирижер, — за два месяца до его смерти. Запись была сделана во Франции.

— Это было… невероятно, — выдавил из себя Емельянов.

— Сема был гением. Он был гениальным скрипачом. Но самой большой бедой его жизни было то, что он родился здесь, — вздохнул дирижер. — На Западе он бы стал миллионером. Собирал бы лучшие концертные залы света! А здесь… Артист второй категории. Вы уже слышали это?

— Слышал. Да ему бежать отсюда надо было! — вдруг вырвалось у Емельянова, и он прикусил язык. Уж слишком подействовала на него музыка — так серьезно, что он даже потерял бдительность!

— Теперь вы понимаете, почему он хотел уехать. От этих издевательств, от беззакония, зависти и тупости. Он хотел дышать, хотел заниматься делом, которое любил больше всего в жизни, а не аккомпанировать в оркестре. Это было буквально за месяц до его смерти, когда он был вынужден участвовать в концерте… как вторая скрипка-аккомпаниатор.

— Я понимаю, — вздохнул Стеклов.

— Ему не давали развиваться — с его-то талантом! Эти постоянные унижения разрушали его нервную систему. В оркестре ходили слухи о том, что он хотел уехать из-за какой-то женщины, но это было неправдой. Он хотел уехать из-за своей работы. Это было единственное, что он любил.

— Кстати, насчет женщины. Я хотел бы поговорить с девушкой из вашего оркестра. Рыженькая. Она встречалась с ним.

— Я знаю, о ком вы говорите, — кивнул дирижер, — но они давно расстались.

— Как расстались? — удивился Емельянов.

— Подробностей я не знаю. Давайте сделаем так. Я приведу ее сюда, к вам. И вы сможете задать все вопросы. Она как раз ждет второй репетиции.

Девушка не производила впечатление такой молодой и невинной, как описывала ее соседка покойного скрипача. Она была полновата, невысокого роста, с волевым лицом, решительным подбородком и сурово сжатыми губами. Такие люди умеют добиваться своего.

Было видно, что у нее сильный характер. У нее есть воля и способность совершать поступки. Емельянов любил такие лица. Он почувствовал нечто вроде симпатии. К тому же девушка была действительно красива. Особенно хороши были ее пышные рыжие волосы, которые она не собирала в хвостик, а специально распускала по плечам.

— Мы расстались с Семеном Лифшицем, и я не хочу о нем говорить. — твердо отрезала она. — Я огорчена его смертью, но спокойно собираюсь жить дальше.

— А я не сплетни на коммунальной кухне собираю, чтобы интересоваться вашими хотелками, — так же твердо ответил Емельянов. — Поэтому вы будете отвечать на вопросы. А если нет — я вызову вас повесткой и привлеку к ответственности за сокрытие важных показаний.

— Насколько я знаю, Сема покончил с собой, — девушка взглянула на него, и Емельянов понял, что взял верный тон.

— Почему вы расстались? — спросил он.

— Он изменял мне, — вздохнула девушка, — и я узнала это. Выследила его. Он встречался со мной и одновременно водил к себе другую женщину. Редкостный гад…

— Вижу, вы плохо расстались, — заметил Емельянов.

— А как вы думаете? Я придушила бы эту сволочь своими руками! — воскликнула, не удержавшись она. — Бабник и подлец. Можно возразить — мол, творческая личность, все художники и музыканты такие. А я скажу, что подлость либо есть в крови, либо ее нет. И никакое творчество здесь ни при чем. А в его крови была.

— Вы знаете, кто эта женщина?

— Знаю. Римма Веллер. Дешевая актрисулька, подрабатывала танцовщицей на закрытых вечеринках. Проститутка. Встречалась с каким-то высокопоставленным партийцем, поэтому приходила к Семе тайком. Все время наставляла ему рога. Насколько мне удалось выяснить, Веллер — это ее девичья фамилия, хотя она была замужем кучу раз!

— Вы не пытались поговорить с ней?

— А на кой черт? — девушка даже удивилась. — Не хватало еще дорожить таким, как этот Лифшиц! Я плюнула ему в рожу и послала подальше, таскаться по проституткам. Я сейчас встречаюсь с хорошим, порядочным человеком. Он не творческая личность. И хочу забыть все это, как страшный сон.

Из филармонии Емельянов вышел лишь спустя несколько часов. Ему нужно было найти эту Римму Веллер. Ведь если она встречалась с покойным скрипачом, была близка с ним, он мог доверять ей свои секреты. Что только не выболтает женщине влюбленный мужчина в постели! А раз так, то эта актриса тоже оказывалась под угрозой.

Если она была в курсе тайны скрипача, из-за которой за ним охотился убийца, ее жизнь висела на волоске. Значит, она могла обладать той же информацией, которой обладал Дато Минзаури и за что он поплатился своей жизнью. Пообещав себе обязательно найти актрису, Емельянов вернулся в свой кабинет, чтобы позвонить в русский театр.

Но не успел. Едва он появился в дверях, как его тут же направили на место преступления.

Старенький уазик, дребезжа, свернул с проспекта Мира на улицу Бебеля, замедлил ход.

— Куда мы едем? — Емельянов тронул за локоть шофера.

— Спокуха! Нужное место, — хмыкнул шофер, — на улицу Бебеля. Прямиком в КГБ.

— Труп напротив КГБ нашли, — пояснил Емельянову один из оперов, — весело!

— Еще как весело, — мрачно фыркнул Емельянов.

Дом стоял почти напротив страшного здания, наводившего ужас на весь город. Ранним утром было безлюдно, но Емельянов знал по опыту, что и днем, и вечером здесь всегда мало людей. Никто не хотел лишний раз проходить мимо здания, мрачная слава которого, словно темное облако, нависала над всем городом. Была какая-то странная, страшная ирония, что сейчас они едут именно туда.

Оперативники вошли в нужный двор. Там стояли перепуганный дворник и местный участковый. Зевак не было. Все жители двора предпочитали прятаться по домам. Следом за опергруппой приехала машина экспертизы. К своему огромному удовольствию, Емельянов увидал, что прибыл не Грищенко, а бывший врач. Никого из госбезопасности видно не было.