Имя ветра

Однако же проведенные в Тарбеане годы взрастили во мне железное, непрошибаемое здравомыслие. Я понимал, что месть – не более чем ребяческая фантазия. Мне же всего пятнадцать. И что я могу?

Одно я знал твердо. Я понял это, пока лежал и вспоминал. Халиакс сказал тогда Пеплу: «Кто хранит тебя от амир? От певцов? От ситхе? От всего, что способно причинить тебе вред в этом мире?»

У чандриан есть враги. Если их отыскать, может, они мне помогут. Я понятия не имел, что это за певцы и кто такие ситхе, но про амир всем известно, что это рыцари церкви, могучая правая рука Атуранской империи. Увы, всем было известно и то, что последние триста лет амир не существует. После падения Атуранской империи орден был распущен.

Однако Халиакс говорил о них так, будто они по-прежнему существуют. И история Скарпи подразумевала, что амир возникли при Селитосе, а не при Атуранской империи, как меня учили. В этой истории явно было что-то еще, и мне нужно было это выяснить.

И чем больше я размышлял, тем больше возникало вопросов. Чандрианы явно убивают не всех, кто собирает истории или поет песни о них. Всякий знает пару историй про чандриан, любой ребенок хоть раз да напевал дурацкую песенку про их знаки. Чем же так отличалась песня моих родителей?

У меня было полно вопросов. Понятно, куда мне было надо.

Я перебрал свои жалкие пожитки. У меня было лоскутное одеяло и мешок с соломой, который я использовал вместо подушки. Была у меня пинтовая бутылка, закупоренная пробкой, наполовину наполненная чистой водой. Кусок парусины, который я придавливал кирпичами – в холодные ночи я загораживался им от ветра. Пара грубых игральных костей и драный башмак без пары – башмак был мне мал, но я надеялся сменять его на что-нибудь еще.

И двадцать семь железных пенни самой ходовой монетой – мои деньги, отложенные на черный день. Еще несколько дней тому назад это казалось внушительной суммой, но теперь я понимал, что этого нипочем не хватит.

Когда показалось солнце, я достал из тайника за стропилами «Риторику и логику». Развернул кусок промасленной холстины, в которую она была завернута, и с облегчением обнаружил, что книга целая и сухая. Я провел пальцами по гладкой коже. Поднес книгу к лицу. От нее пахло Беновым фургоном: специями и дрожжами с горьковатым оттенком кислот и химикалий. Последняя осязаемая частица моего прошлого…

Я открыл книгу на первой странице и прочитал надпись, сделанную Беном более трех лет назад.

«Квоут!

Покажи себя в университете как следует. Сделай так, чтобы я мог тобой гордиться.

Помни песню твоего отца. Берегись глупости!

Твой друг

Абенти».

Я кивнул и перевернул страницу.





Глава 30

«Рваный переплет»




Вывеска над дверью гласила: «Рваный переплет». Я решил счесть это за благоприятный знак и вошел.

За столиком сидел мужчина. Я предположил, что это и есть хозяин. Он был высокий, тощий, с редеющими волосами. Мужчина поднял взгляд от конторской книги. Лицо у него сделалось несколько раздраженное.

Решив свести обмен любезностями к минимуму, я подошел к столику и протянул ему книгу:

– Сколько бы вы за нее дали?

Он профессионально полистал страницы, потеребил пальцами бумагу, осмотрел обложку. И пожал плечами:

– Ну, пару йот.

– Она стоит куда дороже! – возмутился я.

– Она стоит столько, сколько ты можешь за нее выручить, – как ни в чем не бывало ответил он. – Ну, полтора дам.

– Два таланта, с правом выкупить ее обратно в течение месяца.

Он издал короткий, лающий смешок:

– Тут тебе не ломбард!

Он одной рукой подвинул книгу ко мне, второй снова взялся за перо.

– А в течение двадцати дней?

Он поколебался, еще раз пролистал книгу и полез за кошельком. Достал два увесистых серебряных таланта. Я давным-давно не видывал столько денег за раз.

Он подвинул деньги ко мне через стол. Я поборол желание цапнуть их немедленно и сказал:

– Мне нужна расписка.


На этот раз он смерил меня таким долгим тяжелым взглядом, что я даже немного занервничал. До меня только тут дошло, как это выглядит: мальчишка, покрытый годичным слоем уличной грязи, пытается стребовать расписку за книгу, которую он явно украл.

В конце концов торговец вновь невозмутимо пожал плечами и нацарапал что-то на клочке бумаги. Провел внизу черту и махнул пером.

– Распишись!

Я взглянул на бумагу. Бумага гласила:

«Я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю, что не умею ни читать, ни писать».

Я поглядел на торговца. Торговец сохранял невозмутимое выражение лица. Я обмакнул перо в чернильницу и аккуратно вписал две буквы: «ФС», как будто инициалы.

Он помахал бумажкой, чтобы чернила просохли, и подвинул «расписку» мне.

– А что значит «ФС»? – осведомился он с чуть заметной усмешкой.

– «Ф» значит «фальшивка», – ответил я. – Это означает, что бумага, как правило, контракт, объявляется недействительной, не подлежащей выполнению. А «С» означает «сожжение». Это когда кого-то бросают в огонь.

Он смотрел на меня непонимающе.

– Такому наказанию обычно подвергают в Джанпуе за подделку документов. Думаю, фальшивых расписок это тоже касается.

Я даже не дотронулся ни до денег, ни до расписки. Повисло натянутое молчание.

– У нас тут не Джанпуй, – с каменным лицом заметил торговец.

– И то верно, – согласился я. – А у вас, видно, нюх на легкую поживу. Добавить сюда «П», «присвоение чужих денег»?

Он снова издал резкий, лающий смешок и улыбнулся:

– Ладно, молодой человек, вы меня убедили. – Он достал чистый лист бумаги и положил его передо мной: – Напишите расписку сами, я ее подпишу.

Я взял перо и написал:

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь вернуть книгу «Риторика и логика» с дарственной надписью Квоуту, подателю сей расписки, в обмен на два серебряных пенни, при условии, что расписка будет представлена не позднее…»

Я поднял глаза:

– Какой нынче день?

– Оден. Тридцать восьмое.

Я совсем утратил привычку следить за датами. На улицах все дни похожи один на другой, если не считать того, что на хаэтен пьяных больше, а на скорбенье подают щедрее.

Но, раз сегодня тридцать восьмое, значит, у меня осталось всего пять дней на то, чтобы попасть в университет! От Бена я знал, что прием заканчивается на возжиганье. Если я опоздаю, придется ждать целых два месяца до начала следующей четверти…

Я вписал дату и провел черту, под которой должен был расписаться торговец. И подвинул бумагу к нему. Торговец был несколько озадачен. Более того, он не обратил внимания, что в расписке сказано не «таланты», а «пенни». Таланты-то стоили значительно больше. Это означало, что торговец только что согласился вернуть мне книгу дешевле, чем купил.

Радость моя была недолгой: мне пришло в голову, как это все глупо. За два пенни или за два таланта, все равно у меня не будет денег, чтобы выкупить книгу через два оборота… Если все обернется удачно, меня и в Тарбеане-то к завтрашнему дню уже не будет.

И все-таки расписка, невзирая на свою никчемность, хотя бы отчасти смягчила боль расставания с последней вещью, оставшейся у меня от детства. Я подул на бумагу, аккуратно убрал ее в карман и взял свои два серебряных таланта. Я изрядно удивился, когда торговец протянул мне руку.

Он виновато сказал:

– Вы извините за расписку. Но вы не были похожи на человека, который собирается вернуться… – Он слегка пожал плечами. – Вот. – И сунул мне в руку медную йоту.

Я решил, что мужик-то он в целом неплохой. Я улыбнулся ему в ответ, и мне даже сделалось неловко за свою расписку.

И за те три пера, которые я у него спер. Но неловкость я испытывал недолго. И, поскольку возвращать перья было бы неудобно, я перед уходом заодно спер еще и бутылочку чернил.





Глава 31

Суть благородства




Два таланта приятно оттягивали мне карман. И их собственный вес тут был ни при чем. Всякий, кто подолгу жил без денег, поймет, о чем я. Первое, что я себе купил – это хороший кожаный кошелек. И кошелек я спрятал под одежду, поближе к телу.

После этого я как следует позавтракал. Большой горячей яичницей с добрым ломтем ветчины. Свежим мягким хлебом с изрядным количеством меда и масла и стаканом молока, не более как два дня от коровы. Все это обошлось мне в пять железных пенни. Быть может, то был лучший завтрак в моей жизни.