Имя ветра
Часть 40 из 154 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но услышал Ланре ее призыв. Обернулся Ланре на звук ее голоса и вернулся к ней. Из-за дверей смерти вернулся Ланре. Произнес он ее имя и заключил Лиру в объятия, дабы утешить ее. Открыл он глаза, и, как мог, попытался утереть ее слезы дрожащими руками. И сделал он глубокий, живой вдох.
Выжившие в битве увидели, что Ланре очнулся, и исполнились изумления. И еле теплившаяся надежда на мир, что каждый из них лелеял так долго, вспыхнула в душах жарким пламенем.
– Ланре и Лира! – громоподобно вскричали они. – Любовь нашего владыки сильнее смерти! Голос нашей госпожи призвал его обратно! Вместе одолели они смерть! Вместе мы неизбежно восторжествуем!
И хотя война продолжалась, с Ланре и Лирой, что сражались плечом к плечу, будущее выглядело не столь мрачным. Вскоре всем сделалось известно, как погиб Ланре и как его любовь и могущество Лиры вернули его назад. И впервые на памяти живущих люди решились открыто говорить о мире, не боясь показаться глупцами или безумцами.
Шли годы. Враги империи рассеялись и отчаялись, и даже самые недоверчивые видели, что конец войны стремительно приближается.
И тут поползли слухи. Лира больна. Лира похищена. Лира умерла. Ланре бежал из империи. Ланре сошел с ума. Иные говорили даже, будто Ланре покончил с собой и отправился искать свою жену в стране мертвых. Истории множились в изобилии, но никто не знал, как все было на самом деле.
И вот посреди этих слухов явился Ланре в Мир-Тариниэль. Он пришел один, при нем был его серебряный меч и панцирь из черных железных чешуй. Доспех облегал его плотно, точно вторая кожа из тени. Ланре изготовил его из того зверя, которого он поверг при Дроссен-Торе.
И попросил Ланре Селитоса прогуляться с ним за пределами города. И согласился Селитос, надеясь узнать правду о невзгодах Ланре и дать ему утешение, какое друг способен дать другу. Они часто держали совет между собой, ибо оба были владыками своего народа.
Те слухи доходили до Селитоса, и он был встревожен. Боялся он за здоровье Лиры, но еще больше боялся за Ланре. Ведь Селитос был мудр. Понимал он, как горе способно изувечить душу, как страсти ввергают добрых людей в безумие.
Пошли они вместе горными тропами. Ланре указывал путь, и пришли они на высокую вершину, откуда хорошо были видны все земли. И гордые башни Мир-Тариниэля ослепительно сияли в последних лучах заходящего солнца.
И после долгого молчания сказал Селитос:
– До меня дошли ужасные слухи о твоей жене.
Ничего не ответил Ланре, и по его молчанию понял Селитос, что Лира умерла.
И вновь, после долгого молчания, решился Селитос сказать:
– Неведомо мне, что произошло, однако вот пред тобою Мир-Тариниэль, и я готов дать тебе все, что только может дать друг.
– Ты дал мне уже достаточно, старый друг.
И тут обернулся Ланре и положил руку на плечо Селитосу:
– Силанкси, я связую тебя! Именем камня, стань недвижен, как камень. Аэрух, повелеваю я воздуху! Да ляжет он свинцом на уста твои. Селитос, я именую тебя! Пусть все способности твои откажут тебе, кроме зрения.
Знал Селитос, что всего три человека на свете способны сравняться с ним в искусстве именования: Алеф, Иакс и Лира. Ланре же не имел дара к именам: могущество его состояло в силе его руки. И пытаться связать Селитоса его собственным именем было для Ланре все равно что для ребенка с ивовым прутиком броситься на солдата.
Однако же сила Ланре навалилась на него тяжким грузом, стиснула клещами железными, и обнаружил Селитос, что не в силах он ни шелохнуться, ни слова молвить. Стоял он недвижимо, как камень, и мог лишь дивиться: как сумел Ланре обрести подобную силу?
В смятении и отчаянии смотрел Селитос, как на горы спускается ночь. С ужасом увидел он, что часть наползающей тьмы – не что иное, как великое воинство, что наступает на Мир-Тариниэль. А хуже всего, что набатные колокола молчали. И Селитос мог лишь стоять и смотреть, как воинство втайне подходит все ближе.
Сожжен и вырезан был Мир-Тариниэль, и чем меньше о том будет сказано, тем лучше. Белые стены обуглились дочерна, и фонтаны забили кровью. Ночь и день напролет стоял беспомощный Селитос рядом с Ланре и не мог ничего поделать, кроме как смотреть и слушать вопли умирающих, лязг железа и грохот рушащегося камня.
Когда же почерневшие городские башни озарил новый день, обнаружил Селитос, что может двигаться. Обернулся он к Ланре, и на этот раз не подвел его взор. Увидел он Ланре, объятого великой тьмой и смятением духа. Но Селитос все еще чувствовал на себе оковы заклятия. Раздираемый гневом и непониманием, вскричал он:
– Ланре, Ланре, что же ты наделал?!
Ланре же все стоял и смотрел на руины Мир-Тариниэля. Плечи у него ссутулились, как если бы он держал на себе тяжкую ношу. И, когда заговорил он, голос его звучал устало:
– Скажи, Селитос, правда ли, что я считался хорошим человеком?
– Ты считался одним из лучших средь нас. Безупречным считали мы тебя.
– Однако же я это сделал.
Не мог Селитос заставить себя посмотреть на свой разоренный город.
– Однако же ты это сделал, – согласился он. – Почему?!
Ланре помолчал.
– Жена моя мертва. Обман и предательство сподвигли меня на это, и все же умерла она от моей руки. – Он сглотнул и отвернулся, глядя вдаль.
Селитос проследил направление его взгляда. Отсюда, с горной вершины, виднелись столбы черного дыма, восходящие снизу, с равнин. И с ужасом осознал Селитос, что Мир-Тариниэль – не единственный город, который был уничтожен. Союзники Ланре разорили все последние оплоты империи.
Ланре обернулся к нему:
– А я считался одним из лучших! – Ужасно в тот миг было лицо Ланре. Горе и отчаяние искажали его. – Я, что считался мудрым и добрым, сотворил все это! – Он бешено взмахнул рукой: – Вообрази же, какую мерзость может таить в глубине души человек, что хуже и слабее!
Ланре посмотрел на Мир-Тариниэль, и нечто вроде покоя снизошло на него:
– Для них, по крайней мере, все кончено. Им ничто не грозит. Избавлены они от тысячи повседневных зол. Избавлены от страданий несправедливой судьбы.
– И от радости и чуда избавлены… – тихо добавил Селитос.
– Нет в мире радости! – страшным голосом вскричал Ланре. Камни раскололись от этого крика, и осколки эха прилетели и вонзились в них. – Любую радость, что вырастает тут, немедля глушат сорные травы. Я не какое-нибудь чудовище, что губит людей из извращенного наслаждения. Я сею соль, оттого что выбирать приходится между сорными травами и ничем!
И в глазах его не увидел Селитос ничего, кроме пустоты.
Наклонился Селитос и поднял зазубренный осколок горного стекла, острый с одного конца.
– Уж не задумал ли ты убить меня камнем? – глухо рассмеялся Ланре. – Я хотел, чтобы ты понял, чтобы постиг, что отнюдь не безумие сподвигло меня совершить все это!
– Нет, ты не безумен, – согласился Селитос. – Не вижу я в тебе безумия.
– Я надеялся, что ты, быть может, присоединишься ко мне в том, что я намереваюсь свершить, – сказал Ланре с отчаянной тоскою в голосе. – Мир сей – точно друг, что смертельно ранен. И чем быстрей дать ему горькое снадобье, тем быстрей он будет избавлен от мучений.
– Уничтожить мир? – негромко переспросил Селитос. – Нет, Ланре, не безумен ты. То, чем ты одержим, страшнее безумия. И я не в силах тебя исцелить.
Он ощупал острый, как игла, конец камня, что держал в руках.
– Иль убьешь ты меня, чтобы исцелить, а, старый друг? – вновь рассмеялся Ланре, свирепо и жутко. И вдруг воззрился на Селитоса, и отчаянная надежда вспыхнула в пустых глазах. – А ты это можешь? – спросил он. – Можешь ли ты меня убить, а, старый друг?
И взглянул Селитос на друга, и открылись глаза его. И увидел он, как Ланре, почти обезумев от горя, искал могущества, дабы вернуть Лиру к жизни. Из любви к Лире искал Ланре знаний, которые было бы лучше оставить в покое, и обрел он знания, и заплатил за то ужасную цену.
Но и во всей своей мощи, столь дорого ему доставшейся, не мог он вернуть Лиру. А без нее тяжкой ношей сделалась для Ланре жизнь, и могущество, что обрел он, раскаленным ножом жгло ему душу. И, спасаясь от отчаяния и мук, покончил Ланре с собой. Прибег он к последнему прибежищу всякого человека, попытавшись бежать дверями смерти.
Но подобно тому, как в прошлый раз любовь Лиры заставила его вернуться из-за последнего порога, так и в этот раз могущество Ланре принудило его пробудиться от сладостного забвения. Новообретенное могущество возвратило его обратно в тело и вынудило жить дальше.
Посмотрел Селитос на Ланре и понял все. Пред его могущественным взором все это висело в воздухе вокруг содрогающейся фигуры Ланре, подобно черным гобеленам.
– Да, я могу тебя убить, – сказал Селитос и отвернулся, ибо лицо Ланре вдруг просияло надеждой. – На час, на день. Но ты все равно вернешься, притянутый, точно железо к лоденному камню. Твое имя пылает могуществом внутри тебя. И не в силах я его угасить, как не в силах добросить камнем до луны.
Поникли плечи у Ланре.
– А я надеялся, – коротко сказал он. – Но я знал истину. Я уже не тот Ланре, которого ты знал. Новое, ужасное имя ношу я ныне. Имя мне Халиакс, и ни одна дверь не остановит меня. Для меня все потеряно. Нет больше Лиры, нет сладкого убежища сна, нет блаженного забвения, даже безумие – и то мне недоступно. Сама смерть – открытые врата для моего могущества. Бежать мне некуда. Надеяться на забытье могу я лишь после того, как все исчезнет и Алеу безымянными падут с неба.
И, сказав так, спрятал Ланре лицо в ладонях, и все тело у него затряслось от безмолвных, тяжких рыданий.
Посмотрел Селитос на земли внизу и ощутил слабый проблеск надежды. Шесть столбов дыма вздымались над равнинами. Мир-Тариниэль пал, и шесть городов было уничтожено. Но это означало, что не все потеряно. Ведь еще один город уцелел…
Невзирая на все происшедшее, посмотрел Селитос на Ланре с жалостью, и когда заговорил, печаль звучала в голосе его:
– Так что ж, ничего не осталось? Никакой надежды? – Он коснулся руки Ланре. – В жизни много радости. И даже после всего, что было, я помогу тебе обрести это. Если ты согласишься попытаться.
– Нет, – отвечал Ланре. Выпрямился он во весь рост, и лицо его выглядело царственным, невзирая на горестные морщины. – Нет в мире радости. Буду я сеять соль, дабы не взрастали горькие сорные травы.
– Жаль, – отвечал Селитос и тоже выпрямился во весь рост.
И возгласил Селитос громким голосом:
– Никогда прежде не обманывался взор мой! В сердце же твоем не увидел я истины. – Селитос перевел дыхание:
– Око мое обмануло меня, и никогда более…
Тут вскинул он камень и вогнал острие его себе в глаз. Вопль его эхом разнесся между скал, и, задыхаясь, рухнул он на колени.
– Пусть никогда впредь не буду я столь слеп!
Глубокая тишина воцарилась тогда, и пали с Селитоса оковы заклятия. Бросил он камень к ногам Ланре и сказал:
– Силой своей собственной крови связую я тебя. Твоим собственным именем да будешь ты проклят!
И произнес Селитос длинное имя, что таилось в сердце Ланре, и при звуке его солнце померкло, и ветер сорвал камни с горного склона.
И сказал тут Селитос:
– Вот судьба, которой обрекаю я тебя. Да будет лицо твое вечно сокрыто тенью, черной, как разрушенные башни возлюбленного моего Мир-Тариниэля.
Вот судьба, которой обрекаю я тебя. Имя твое обратится против тебя, и не будет тебе покоя вовеки.
Вот судьба, которой обрекаю я тебя и всех, что последуют за тобою. Да будет так до тех пор, пока миру настанет конец и Алеу безымянными падут с неба.
И увидел Селитос, как тьма окутывает Ланре. Вскоре не стало уже видно его благородных черт, лишь смутные очертания носа, рта и глаз. Остальное же сделалось тенью, черной и бесформенной.
Тогда встал Селитос и сказал:
– Один раз обманом одолел ты меня, но больше такому не бывать. Теперь взор мой сделался вернее прежнего, и могущество мое при мне. Убить тебя я не могу, но могу отослать прочь. Убирайся! Облик твой тем гнусней, что некогда был ты прекрасен.
Выжившие в битве увидели, что Ланре очнулся, и исполнились изумления. И еле теплившаяся надежда на мир, что каждый из них лелеял так долго, вспыхнула в душах жарким пламенем.
– Ланре и Лира! – громоподобно вскричали они. – Любовь нашего владыки сильнее смерти! Голос нашей госпожи призвал его обратно! Вместе одолели они смерть! Вместе мы неизбежно восторжествуем!
И хотя война продолжалась, с Ланре и Лирой, что сражались плечом к плечу, будущее выглядело не столь мрачным. Вскоре всем сделалось известно, как погиб Ланре и как его любовь и могущество Лиры вернули его назад. И впервые на памяти живущих люди решились открыто говорить о мире, не боясь показаться глупцами или безумцами.
Шли годы. Враги империи рассеялись и отчаялись, и даже самые недоверчивые видели, что конец войны стремительно приближается.
И тут поползли слухи. Лира больна. Лира похищена. Лира умерла. Ланре бежал из империи. Ланре сошел с ума. Иные говорили даже, будто Ланре покончил с собой и отправился искать свою жену в стране мертвых. Истории множились в изобилии, но никто не знал, как все было на самом деле.
И вот посреди этих слухов явился Ланре в Мир-Тариниэль. Он пришел один, при нем был его серебряный меч и панцирь из черных железных чешуй. Доспех облегал его плотно, точно вторая кожа из тени. Ланре изготовил его из того зверя, которого он поверг при Дроссен-Торе.
И попросил Ланре Селитоса прогуляться с ним за пределами города. И согласился Селитос, надеясь узнать правду о невзгодах Ланре и дать ему утешение, какое друг способен дать другу. Они часто держали совет между собой, ибо оба были владыками своего народа.
Те слухи доходили до Селитоса, и он был встревожен. Боялся он за здоровье Лиры, но еще больше боялся за Ланре. Ведь Селитос был мудр. Понимал он, как горе способно изувечить душу, как страсти ввергают добрых людей в безумие.
Пошли они вместе горными тропами. Ланре указывал путь, и пришли они на высокую вершину, откуда хорошо были видны все земли. И гордые башни Мир-Тариниэля ослепительно сияли в последних лучах заходящего солнца.
И после долгого молчания сказал Селитос:
– До меня дошли ужасные слухи о твоей жене.
Ничего не ответил Ланре, и по его молчанию понял Селитос, что Лира умерла.
И вновь, после долгого молчания, решился Селитос сказать:
– Неведомо мне, что произошло, однако вот пред тобою Мир-Тариниэль, и я готов дать тебе все, что только может дать друг.
– Ты дал мне уже достаточно, старый друг.
И тут обернулся Ланре и положил руку на плечо Селитосу:
– Силанкси, я связую тебя! Именем камня, стань недвижен, как камень. Аэрух, повелеваю я воздуху! Да ляжет он свинцом на уста твои. Селитос, я именую тебя! Пусть все способности твои откажут тебе, кроме зрения.
Знал Селитос, что всего три человека на свете способны сравняться с ним в искусстве именования: Алеф, Иакс и Лира. Ланре же не имел дара к именам: могущество его состояло в силе его руки. И пытаться связать Селитоса его собственным именем было для Ланре все равно что для ребенка с ивовым прутиком броситься на солдата.
Однако же сила Ланре навалилась на него тяжким грузом, стиснула клещами железными, и обнаружил Селитос, что не в силах он ни шелохнуться, ни слова молвить. Стоял он недвижимо, как камень, и мог лишь дивиться: как сумел Ланре обрести подобную силу?
В смятении и отчаянии смотрел Селитос, как на горы спускается ночь. С ужасом увидел он, что часть наползающей тьмы – не что иное, как великое воинство, что наступает на Мир-Тариниэль. А хуже всего, что набатные колокола молчали. И Селитос мог лишь стоять и смотреть, как воинство втайне подходит все ближе.
Сожжен и вырезан был Мир-Тариниэль, и чем меньше о том будет сказано, тем лучше. Белые стены обуглились дочерна, и фонтаны забили кровью. Ночь и день напролет стоял беспомощный Селитос рядом с Ланре и не мог ничего поделать, кроме как смотреть и слушать вопли умирающих, лязг железа и грохот рушащегося камня.
Когда же почерневшие городские башни озарил новый день, обнаружил Селитос, что может двигаться. Обернулся он к Ланре, и на этот раз не подвел его взор. Увидел он Ланре, объятого великой тьмой и смятением духа. Но Селитос все еще чувствовал на себе оковы заклятия. Раздираемый гневом и непониманием, вскричал он:
– Ланре, Ланре, что же ты наделал?!
Ланре же все стоял и смотрел на руины Мир-Тариниэля. Плечи у него ссутулились, как если бы он держал на себе тяжкую ношу. И, когда заговорил он, голос его звучал устало:
– Скажи, Селитос, правда ли, что я считался хорошим человеком?
– Ты считался одним из лучших средь нас. Безупречным считали мы тебя.
– Однако же я это сделал.
Не мог Селитос заставить себя посмотреть на свой разоренный город.
– Однако же ты это сделал, – согласился он. – Почему?!
Ланре помолчал.
– Жена моя мертва. Обман и предательство сподвигли меня на это, и все же умерла она от моей руки. – Он сглотнул и отвернулся, глядя вдаль.
Селитос проследил направление его взгляда. Отсюда, с горной вершины, виднелись столбы черного дыма, восходящие снизу, с равнин. И с ужасом осознал Селитос, что Мир-Тариниэль – не единственный город, который был уничтожен. Союзники Ланре разорили все последние оплоты империи.
Ланре обернулся к нему:
– А я считался одним из лучших! – Ужасно в тот миг было лицо Ланре. Горе и отчаяние искажали его. – Я, что считался мудрым и добрым, сотворил все это! – Он бешено взмахнул рукой: – Вообрази же, какую мерзость может таить в глубине души человек, что хуже и слабее!
Ланре посмотрел на Мир-Тариниэль, и нечто вроде покоя снизошло на него:
– Для них, по крайней мере, все кончено. Им ничто не грозит. Избавлены они от тысячи повседневных зол. Избавлены от страданий несправедливой судьбы.
– И от радости и чуда избавлены… – тихо добавил Селитос.
– Нет в мире радости! – страшным голосом вскричал Ланре. Камни раскололись от этого крика, и осколки эха прилетели и вонзились в них. – Любую радость, что вырастает тут, немедля глушат сорные травы. Я не какое-нибудь чудовище, что губит людей из извращенного наслаждения. Я сею соль, оттого что выбирать приходится между сорными травами и ничем!
И в глазах его не увидел Селитос ничего, кроме пустоты.
Наклонился Селитос и поднял зазубренный осколок горного стекла, острый с одного конца.
– Уж не задумал ли ты убить меня камнем? – глухо рассмеялся Ланре. – Я хотел, чтобы ты понял, чтобы постиг, что отнюдь не безумие сподвигло меня совершить все это!
– Нет, ты не безумен, – согласился Селитос. – Не вижу я в тебе безумия.
– Я надеялся, что ты, быть может, присоединишься ко мне в том, что я намереваюсь свершить, – сказал Ланре с отчаянной тоскою в голосе. – Мир сей – точно друг, что смертельно ранен. И чем быстрей дать ему горькое снадобье, тем быстрей он будет избавлен от мучений.
– Уничтожить мир? – негромко переспросил Селитос. – Нет, Ланре, не безумен ты. То, чем ты одержим, страшнее безумия. И я не в силах тебя исцелить.
Он ощупал острый, как игла, конец камня, что держал в руках.
– Иль убьешь ты меня, чтобы исцелить, а, старый друг? – вновь рассмеялся Ланре, свирепо и жутко. И вдруг воззрился на Селитоса, и отчаянная надежда вспыхнула в пустых глазах. – А ты это можешь? – спросил он. – Можешь ли ты меня убить, а, старый друг?
И взглянул Селитос на друга, и открылись глаза его. И увидел он, как Ланре, почти обезумев от горя, искал могущества, дабы вернуть Лиру к жизни. Из любви к Лире искал Ланре знаний, которые было бы лучше оставить в покое, и обрел он знания, и заплатил за то ужасную цену.
Но и во всей своей мощи, столь дорого ему доставшейся, не мог он вернуть Лиру. А без нее тяжкой ношей сделалась для Ланре жизнь, и могущество, что обрел он, раскаленным ножом жгло ему душу. И, спасаясь от отчаяния и мук, покончил Ланре с собой. Прибег он к последнему прибежищу всякого человека, попытавшись бежать дверями смерти.
Но подобно тому, как в прошлый раз любовь Лиры заставила его вернуться из-за последнего порога, так и в этот раз могущество Ланре принудило его пробудиться от сладостного забвения. Новообретенное могущество возвратило его обратно в тело и вынудило жить дальше.
Посмотрел Селитос на Ланре и понял все. Пред его могущественным взором все это висело в воздухе вокруг содрогающейся фигуры Ланре, подобно черным гобеленам.
– Да, я могу тебя убить, – сказал Селитос и отвернулся, ибо лицо Ланре вдруг просияло надеждой. – На час, на день. Но ты все равно вернешься, притянутый, точно железо к лоденному камню. Твое имя пылает могуществом внутри тебя. И не в силах я его угасить, как не в силах добросить камнем до луны.
Поникли плечи у Ланре.
– А я надеялся, – коротко сказал он. – Но я знал истину. Я уже не тот Ланре, которого ты знал. Новое, ужасное имя ношу я ныне. Имя мне Халиакс, и ни одна дверь не остановит меня. Для меня все потеряно. Нет больше Лиры, нет сладкого убежища сна, нет блаженного забвения, даже безумие – и то мне недоступно. Сама смерть – открытые врата для моего могущества. Бежать мне некуда. Надеяться на забытье могу я лишь после того, как все исчезнет и Алеу безымянными падут с неба.
И, сказав так, спрятал Ланре лицо в ладонях, и все тело у него затряслось от безмолвных, тяжких рыданий.
Посмотрел Селитос на земли внизу и ощутил слабый проблеск надежды. Шесть столбов дыма вздымались над равнинами. Мир-Тариниэль пал, и шесть городов было уничтожено. Но это означало, что не все потеряно. Ведь еще один город уцелел…
Невзирая на все происшедшее, посмотрел Селитос на Ланре с жалостью, и когда заговорил, печаль звучала в голосе его:
– Так что ж, ничего не осталось? Никакой надежды? – Он коснулся руки Ланре. – В жизни много радости. И даже после всего, что было, я помогу тебе обрести это. Если ты согласишься попытаться.
– Нет, – отвечал Ланре. Выпрямился он во весь рост, и лицо его выглядело царственным, невзирая на горестные морщины. – Нет в мире радости. Буду я сеять соль, дабы не взрастали горькие сорные травы.
– Жаль, – отвечал Селитос и тоже выпрямился во весь рост.
И возгласил Селитос громким голосом:
– Никогда прежде не обманывался взор мой! В сердце же твоем не увидел я истины. – Селитос перевел дыхание:
– Око мое обмануло меня, и никогда более…
Тут вскинул он камень и вогнал острие его себе в глаз. Вопль его эхом разнесся между скал, и, задыхаясь, рухнул он на колени.
– Пусть никогда впредь не буду я столь слеп!
Глубокая тишина воцарилась тогда, и пали с Селитоса оковы заклятия. Бросил он камень к ногам Ланре и сказал:
– Силой своей собственной крови связую я тебя. Твоим собственным именем да будешь ты проклят!
И произнес Селитос длинное имя, что таилось в сердце Ланре, и при звуке его солнце померкло, и ветер сорвал камни с горного склона.
И сказал тут Селитос:
– Вот судьба, которой обрекаю я тебя. Да будет лицо твое вечно сокрыто тенью, черной, как разрушенные башни возлюбленного моего Мир-Тариниэля.
Вот судьба, которой обрекаю я тебя. Имя твое обратится против тебя, и не будет тебе покоя вовеки.
Вот судьба, которой обрекаю я тебя и всех, что последуют за тобою. Да будет так до тех пор, пока миру настанет конец и Алеу безымянными падут с неба.
И увидел Селитос, как тьма окутывает Ланре. Вскоре не стало уже видно его благородных черт, лишь смутные очертания носа, рта и глаз. Остальное же сделалось тенью, черной и бесформенной.
Тогда встал Селитос и сказал:
– Один раз обманом одолел ты меня, но больше такому не бывать. Теперь взор мой сделался вернее прежнего, и могущество мое при мне. Убить тебя я не могу, но могу отослать прочь. Убирайся! Облик твой тем гнусней, что некогда был ты прекрасен.