Имя ветра
Часть 26 из 154 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он снова подергал себя за губу и нахмурился.
– Сын мой, даже если ты все забудешь, помни одно. Поэт – это музыкант, который не умеет петь. Слова вынуждены искать путь к разуму человека прежде, чем добраться до сердца, а у многих людей разум – мишень прискорбно мелкая. Музыка же трогает сердце напрямую, независимо от того, насколько мелок или упрям разум слушателя.
Мать несколько неженственно фыркнула:
– Сноб! Ты просто стареешь. – Она театрально вздохнула. – На самом деле, в том-то вся и трагедия. Второе, что покидает человека – это его память.
Отец негодующе напыжился, но мать не обратила на него внимания и сказала мне:
– Кроме того, единственный обычай, который заставляет труппы останавливаться возле серовиков – это лень. Стишок должен был выглядеть как-то так:
Зимою ли, летом
Дорогой бреду,
Прилечь по дороге
Я повод найду,
Кто хочет лениться —
И камень сгодится!
Отец подошел к ней со спины, и глаза у него мрачно сверкнули.
– Старею? – вполголоса переспросил он, вновь принимаясь разминать ей плечи. – Женщина, я намерен тебе доказать, как ты не права!
Она лукаво улыбнулась:
– Сударь, я намерена вам это позволить!
Тут я счел за лучшее оставить их разбираться между собой и торопливо зашагал в сторону Бенова фургона, когда отец окликнул меня сзади:
– Ну что, гаммы завтра после обеда? И второй акт «Тинбертина»?
– Ладно!
Я пустился вприпрыжку.
Когда я вернулся к фургону Бена, он уже распряг Альфу с Бетой и чистил их. Я принялся раскладывать костер: обложил кучку сухой листвы шалашиком из прутиков и веточек, снизу тонких, сверху потолще. Управившись, я обернулся к Бену.
Бен снова молчал. А когда заговорил, я буквально видел, как он подбирает слова.
– Что тебе известно о новой песне твоего отца?
– Это про Ланре-то? – уточнил я. – Немного. Ты же знаешь, какой он. Никому ничего не показывает, пока не закончит. Даже мне.
– Я не о самой песне, – сказал Бен. – Я об истории, которая за ней стоит. Об истории Ланре.
Я вспомнил десятки историй, которые при мне собирал отец за последний год, пытаясь нащупать общие нити.
– Ланре был князь, – сказал я. – То ли король… Знатный кто-то. Он хотел сделаться могущественней всех на свете. Он продал душу за власть, но потом что-то пошло не так, и он, кажется, то ли с ума сошел, то ли никогда больше не мог уснуть, то ли…
Я увидел, что Бен качает головой, и остановился.
– Не продавал он душу, – сказал Бен. – Ерунда это все.
Он испустил тяжкий вздох и как будто сдулся.
– Нет, я все делаю не так! Забудь про песню твоего отца. Поговорим об этом после, когда он закончит. Просто, зная историю Ланре, тебе было бы проще понять некоторые вещи.
Бен перевел дух и начал снова:
– Вот, предположим, у нас есть безрассудный шестилетний ребенок. Много ли вреда он может причинить?
Я ответил не сразу, не зная, какого ответа он ждет. Пожалуй, лучше всего будет ответить прямо:
– Немного.
– А предположим, ему двадцать лет, а он все такой же безрассудный – насколько он опасен?
Я решил придерживаться очевидных ответов:
– Все равно не очень, но опасней, чем прежде.
– А если дать ему меч?
До меня начало доходить. Я зажмурился.
– Намного опасней! Да, Бен, я все понял. Правда понял. Могущество – это хорошо, и глупость, по большей части, безобидна. Но вот могущество, соединенное с глупостью, опасно.
– А я не говорил про «глупость» – поправил меня Бен. – Ты же умный. Мы оба это знаем. Но ты бываешь безрассуден. Умный, и при этом безрассудный человек – одна из самых ужасных вещей, какие только бывают. Хуже того: я поделился с тобой опасными знаниями.
Бен посмотрел на разложенный мною костер, потом взял листик, пробормотал несколько слов и стал смотреть, как между прутиков и растопки трепещет маленький огонек. Он взглянул на меня:
– Ты можешь убить себя вот таким простым действием. – Он криво усмехнулся. – Или поисками имени ветра.
Он начал было говорить что-то еще, потом остановился и потер лицо руками. Снова тяжело вздохнул и как будто сдулся. Когда он отвел руки, лицо у него выглядело усталым.
– Напомни-ка, сколько тебе лет?
– Двенадцать будет в том месяце.
Он покачал головой:
– Об этом так легко забыть! Ты ведешь себя не на свой возраст.
Он пошевелил костер палкой.
– Мне было восемнадцать, когда я поступил в университет, – сказал он. – К тому времени как я узнал столько, сколько знаешь ты, мне исполнилось двадцать.
Он не отрываясь смотрел в огонь.
– Прости меня, Квоут. Сегодня вечером мне надо побыть одному. Мне надо поразмыслить.
Я молча кивнул. Слазил в его фургон, достал треногу, чайник, воду и чай. Принес все это и тихонько положил рядом с Беном. Когда я пошел прочь, он все еще смотрел в огонь.
Понимая, что родители не рассчитывают, что я вернусь так скоро, я направился в лес. Мне и самому надо было поразмыслить. Я был обязан Бену хотя бы этим. И жалел, что не смогу сделать большего.
Миновал полный оборот, прежде чем Бен снова сделался самим собой, живым, веселым Беном. Но и тогда между нами не стало все как раньше. Мы по-прежнему были очень дружны, и все-таки что-то стояло между нами, и я видел, что Бен намеренно держится отстраненно.
Уроки наши почти прекратились. Бен остановил мое только-только начавшееся изучение алхимии, ограничившись одной только химией. Обучать меня сигалдри он отказался вовсе, а главное, свел к минимуму обучение симпатии – он давал мне только то, что считал безопасным.
Эта медлительность меня бесила, однако я помалкивал, рассчитывая, что, если я буду демонстрировать ответственность, скрупулезность и добросовестность, Бен рано или поздно успокоится и все пойдет на лад. Мы были одной семьей, и я знал, что все неурядицы между нами так или иначе загладятся. Мне нужно было только время.
Я и не подозревал, что наше время уже на исходе.
Глава 15
Развлечения и расставание
Городок звался Хэллоуфелл. Мы задержались там на несколько дней, потому что в городке был хороший каретник, а почти все наши фургоны так или иначе нуждались в наладке и починке. И, пока мы ждали, Бен получил предложение, от которого он не мог отказаться.
Это была вдова, небедная, нестарая и, на мой неопытный взгляд, довольно привлекательная. Официально она искала наставника для своего сына. Однако любой, кто видел их вдвоем, понимал, в чем тут дело.
Она была женой пивовара, но он утонул пару лет назад. Она пыталась управляться с пивоварней, как уж могла, но всех секретов ремесла она не знала, и потому дела шли ни шатко ни валко.
Как видите, лучшей приманки для Бена и придумать было нельзя.
Мы изменили свои планы, и труппа задержалась в Хэллоуфелле еще на несколько дней. Мой двенадцатый день рождения немного перенесли и совместили с прощальной пирушкой Бена.
Чтобы представить, как все это выглядело, вам следует знать, что нет ничего великолепней труппы, когда актеры играют друг для друга. Хорошие артисты стараются, чтобы каждое выступление выглядело как нечто особое, но все-таки не стоит забывать, что до вас они выступали еще перед сотней других залов. И даже самые преданные своему делу труппы иной раз играют спустя рукава, особенно когда знают, что это сойдет им с рук.
В маленьких городках, в сельских трактирах зрители просто не отличат хорошего выступления от слабого. А вот твои товарищи-актеры еще как отличат!
– Сын мой, даже если ты все забудешь, помни одно. Поэт – это музыкант, который не умеет петь. Слова вынуждены искать путь к разуму человека прежде, чем добраться до сердца, а у многих людей разум – мишень прискорбно мелкая. Музыка же трогает сердце напрямую, независимо от того, насколько мелок или упрям разум слушателя.
Мать несколько неженственно фыркнула:
– Сноб! Ты просто стареешь. – Она театрально вздохнула. – На самом деле, в том-то вся и трагедия. Второе, что покидает человека – это его память.
Отец негодующе напыжился, но мать не обратила на него внимания и сказала мне:
– Кроме того, единственный обычай, который заставляет труппы останавливаться возле серовиков – это лень. Стишок должен был выглядеть как-то так:
Зимою ли, летом
Дорогой бреду,
Прилечь по дороге
Я повод найду,
Кто хочет лениться —
И камень сгодится!
Отец подошел к ней со спины, и глаза у него мрачно сверкнули.
– Старею? – вполголоса переспросил он, вновь принимаясь разминать ей плечи. – Женщина, я намерен тебе доказать, как ты не права!
Она лукаво улыбнулась:
– Сударь, я намерена вам это позволить!
Тут я счел за лучшее оставить их разбираться между собой и торопливо зашагал в сторону Бенова фургона, когда отец окликнул меня сзади:
– Ну что, гаммы завтра после обеда? И второй акт «Тинбертина»?
– Ладно!
Я пустился вприпрыжку.
Когда я вернулся к фургону Бена, он уже распряг Альфу с Бетой и чистил их. Я принялся раскладывать костер: обложил кучку сухой листвы шалашиком из прутиков и веточек, снизу тонких, сверху потолще. Управившись, я обернулся к Бену.
Бен снова молчал. А когда заговорил, я буквально видел, как он подбирает слова.
– Что тебе известно о новой песне твоего отца?
– Это про Ланре-то? – уточнил я. – Немного. Ты же знаешь, какой он. Никому ничего не показывает, пока не закончит. Даже мне.
– Я не о самой песне, – сказал Бен. – Я об истории, которая за ней стоит. Об истории Ланре.
Я вспомнил десятки историй, которые при мне собирал отец за последний год, пытаясь нащупать общие нити.
– Ланре был князь, – сказал я. – То ли король… Знатный кто-то. Он хотел сделаться могущественней всех на свете. Он продал душу за власть, но потом что-то пошло не так, и он, кажется, то ли с ума сошел, то ли никогда больше не мог уснуть, то ли…
Я увидел, что Бен качает головой, и остановился.
– Не продавал он душу, – сказал Бен. – Ерунда это все.
Он испустил тяжкий вздох и как будто сдулся.
– Нет, я все делаю не так! Забудь про песню твоего отца. Поговорим об этом после, когда он закончит. Просто, зная историю Ланре, тебе было бы проще понять некоторые вещи.
Бен перевел дух и начал снова:
– Вот, предположим, у нас есть безрассудный шестилетний ребенок. Много ли вреда он может причинить?
Я ответил не сразу, не зная, какого ответа он ждет. Пожалуй, лучше всего будет ответить прямо:
– Немного.
– А предположим, ему двадцать лет, а он все такой же безрассудный – насколько он опасен?
Я решил придерживаться очевидных ответов:
– Все равно не очень, но опасней, чем прежде.
– А если дать ему меч?
До меня начало доходить. Я зажмурился.
– Намного опасней! Да, Бен, я все понял. Правда понял. Могущество – это хорошо, и глупость, по большей части, безобидна. Но вот могущество, соединенное с глупостью, опасно.
– А я не говорил про «глупость» – поправил меня Бен. – Ты же умный. Мы оба это знаем. Но ты бываешь безрассуден. Умный, и при этом безрассудный человек – одна из самых ужасных вещей, какие только бывают. Хуже того: я поделился с тобой опасными знаниями.
Бен посмотрел на разложенный мною костер, потом взял листик, пробормотал несколько слов и стал смотреть, как между прутиков и растопки трепещет маленький огонек. Он взглянул на меня:
– Ты можешь убить себя вот таким простым действием. – Он криво усмехнулся. – Или поисками имени ветра.
Он начал было говорить что-то еще, потом остановился и потер лицо руками. Снова тяжело вздохнул и как будто сдулся. Когда он отвел руки, лицо у него выглядело усталым.
– Напомни-ка, сколько тебе лет?
– Двенадцать будет в том месяце.
Он покачал головой:
– Об этом так легко забыть! Ты ведешь себя не на свой возраст.
Он пошевелил костер палкой.
– Мне было восемнадцать, когда я поступил в университет, – сказал он. – К тому времени как я узнал столько, сколько знаешь ты, мне исполнилось двадцать.
Он не отрываясь смотрел в огонь.
– Прости меня, Квоут. Сегодня вечером мне надо побыть одному. Мне надо поразмыслить.
Я молча кивнул. Слазил в его фургон, достал треногу, чайник, воду и чай. Принес все это и тихонько положил рядом с Беном. Когда я пошел прочь, он все еще смотрел в огонь.
Понимая, что родители не рассчитывают, что я вернусь так скоро, я направился в лес. Мне и самому надо было поразмыслить. Я был обязан Бену хотя бы этим. И жалел, что не смогу сделать большего.
Миновал полный оборот, прежде чем Бен снова сделался самим собой, живым, веселым Беном. Но и тогда между нами не стало все как раньше. Мы по-прежнему были очень дружны, и все-таки что-то стояло между нами, и я видел, что Бен намеренно держится отстраненно.
Уроки наши почти прекратились. Бен остановил мое только-только начавшееся изучение алхимии, ограничившись одной только химией. Обучать меня сигалдри он отказался вовсе, а главное, свел к минимуму обучение симпатии – он давал мне только то, что считал безопасным.
Эта медлительность меня бесила, однако я помалкивал, рассчитывая, что, если я буду демонстрировать ответственность, скрупулезность и добросовестность, Бен рано или поздно успокоится и все пойдет на лад. Мы были одной семьей, и я знал, что все неурядицы между нами так или иначе загладятся. Мне нужно было только время.
Я и не подозревал, что наше время уже на исходе.
Глава 15
Развлечения и расставание
Городок звался Хэллоуфелл. Мы задержались там на несколько дней, потому что в городке был хороший каретник, а почти все наши фургоны так или иначе нуждались в наладке и починке. И, пока мы ждали, Бен получил предложение, от которого он не мог отказаться.
Это была вдова, небедная, нестарая и, на мой неопытный взгляд, довольно привлекательная. Официально она искала наставника для своего сына. Однако любой, кто видел их вдвоем, понимал, в чем тут дело.
Она была женой пивовара, но он утонул пару лет назад. Она пыталась управляться с пивоварней, как уж могла, но всех секретов ремесла она не знала, и потому дела шли ни шатко ни валко.
Как видите, лучшей приманки для Бена и придумать было нельзя.
Мы изменили свои планы, и труппа задержалась в Хэллоуфелле еще на несколько дней. Мой двенадцатый день рождения немного перенесли и совместили с прощальной пирушкой Бена.
Чтобы представить, как все это выглядело, вам следует знать, что нет ничего великолепней труппы, когда актеры играют друг для друга. Хорошие артисты стараются, чтобы каждое выступление выглядело как нечто особое, но все-таки не стоит забывать, что до вас они выступали еще перед сотней других залов. И даже самые преданные своему делу труппы иной раз играют спустя рукава, особенно когда знают, что это сойдет им с рук.
В маленьких городках, в сельских трактирах зрители просто не отличат хорошего выступления от слабого. А вот твои товарищи-актеры еще как отличат!