Имя ветра

– Ты когда-нибудь встречал арканистов?

– Ну, мы как-то раз наняли одного в дороге, чтобы починить треснувшую ось… – я задумался, вспоминая. – Он ехал в глубь страны с рыбным обозом.

Абенти только рукой махнул:

– Да нет, мальчик! Я про настоящих арканистов говорю. Не про бедолагу, который таскается по дорогам с обозами и накладывает чары холода, чтобы мясо не протухло.

– А в чем разница? – спросил я, чувствуя, что он ждет этого вопроса.

– Ну-у, – протянул он, – это долго объяснять…

– Нестрашно, – сказал я, – у меня нет ничего, кроме времени, зато времени у меня предостаточно!

Абенти взглянул на меня оценивающе. Я этого ждал. Его взгляд говорил: «Ты выглядишь как ребенок, а говоришь как большой». Я надеялся, что он скоро к этому привыкнет. Когда с тобой говорят, как с ребенком, это очень надоедает, даже если ты и в самом деле ребенок.

Он вздохнул.

– Понимаешь, знать пару фокусов – это еще не значит быть арканистом. Возможно, такие люди умеют вправлять кости или читать на древневинтийском. Может быть, они даже немного владеют симпатией…

– Симпатией? – как можно вежливей перебил я.

– Ну, ты бы, наверное, назвал это «магией», – нехотя сказал Абенти. – Хотя на самом деле это не магия. – Он пожал плечами. – И все равно, даже владение симпатией еще не делает тебя арканистом. Настоящий арканист – это тот, кто поднялся на вершины арканума в университете.

Услышав про арканум, я тотчас ощетинился парой дюжин новых вопросов. Может, пара дюжин – это и немного, но, если добавить их к полусотне вопросов, которые всегда были при мне, куда бы я ни шел, я уже готов был лопнуть. И, если я промолчал и не стал перебивать Абенти, то лишь могучим усилием воли.

Абенти, однако, обратил внимание на мою реакцию:

– Ага, про арканум ты, значит, уже слышал? – Его это как будто позабавило. – Ну, тогда расскажи, что же ты слышал.

Мне только того было и надо!

– Один мальчишка в Темпер-Глене мне рассказывал, что будто, если тебе отрежут руку, то в университете ее могут пришить заново. Это правда? В некоторых историях говорится, что Таборлин Великий пришел в университет, чтобы выучить имена всех вещей. И там есть библиотека в тысячу книг. Что, их правда так много?

Он ответил на последний вопрос – остальные я выпалил так быстро, что он и сказать ничего не успел.

– Да нет, их там куда больше тысячи. Десятью десять тысяч книг. И даже больше. Там столько книг, что и за всю жизнь не прочесть…

Голос у Абенти сделался грустным и задумчивым.

Больше книг, чем я могу прочесть? В это мне как-то не верилось.

А Бен продолжал:

– Те люди, которых ты встречаешь в обозах – заклинатели, следящие, чтобы продукты не испортились, лозоходцы, предсказатели, жабоглотатели, – все это не настоящие арканисты, так же как не все бродячие актеры – эдема руэ. Они, возможно, чуть-чуть разбираются в алхимии, в симпатии, в медицине. – Он покачал головой. – Но это не арканисты! Очень многие притворяются арканистами. Они носят мантии и напускают на себя важный вид, чтобы воспользоваться невежеством легковерных. Но настоящего арканиста отличить проще простого.

Абенти снял через голову тонкую цепочку и протянул ее мне. Так я впервые увидел арканический гильдер. На вид в нем ничего особенного не было: просто плоская свинцовая лепешка с выбитой на ней непонятной надписью.

– Вот, это настоящий гильте. Ну, или гильдер, если тебе так больше нравится, – несколько самодовольно пояснил Абенти. – Это единственный надежный способ проверить, кто арканист, а кто нет. Вот твой отец попросил меня показать гильдер, прежде чем разрешил присоединиться к труппе. Это говорит о том, что он человек опытный. – Он взглянул на меня с напускным равнодушием. – Что, не нравится?

Я скрипнул зубами и кивнул. Как только я дотронулся до гильдера, рука онемела. Мне было любопытно разглядеть надписи с обеих сторон, но через пару вдохов рука у меня онемела уже до плеча, словно я ее отлежал за ночь. Интересно, а онемеет ли все тело, если за него держаться достаточно долго?

Этого мне выяснить не удалось: фургон подпрыгнул на кочке, и моя онемевшая рука едва не выронила гильдер Абенти на подножку фургона. Абенти подхватил гильдер и, хмыкнув, снова надел его на шею.

– Как же вы это выдерживаете? – спросил я, изо всех сил растирая онемевшую кисть.

– Такое происходит только с другими, – объяснял Абенти. – Для своего владельца гильдер просто теплый на ощупь. Вот так и можно определить разницу между арканистом и тем, кто просто умеет находить воду или предсказывать погоду.

– Как наш Трип, – заметил я. – Он в кости семерки выкидывает.

– Ну, это дело другое! – рассмеялся Абенти. – Не настолько необъяснимое, как природный дар.

Он поудобнее развалился на сиденье.

– Может, оно и к лучшему. Пару сотен лет назад, если за человеком замечали природный дар, он был, считай, покойник. Тейлинцы называли это «демонской меткой», таких людей сжигали на костре.

Похоже, Абенти ударился в мрачность.

– Ну, нам пару раз пришлось Трипа из тюрьмы выручать, – сказал я, пытаясь обратить дело в шутку. – Однако же сжигать его никто не собирался!

Абенти устало улыбнулся:

– Подозреваю, у Трипа просто кости с секретом. Ну или особая ловкость рук, которая, вероятно, распространяется еще и на карты. Спасибо, что предупредил заранее, конечно. Однако же природный дар – это нечто совсем другое.


Я терпеть не мог, когда со мной разговаривают этак свысока.

– Да Трип плутовать не станет даже под страхом смертной казни! – сказал я несколько резче, чем собирался. А поддельные кости от нормальных в труппе любой отличить умеет. Трип просто выкидывает семерки. Не важно, чьими костями он играет, он выкидывает семерки. И если за него кидает кто-то другой, тот человек тоже выкидывает семерки. Да что там: стоит ему толкнуть стол, на котором валяются кости – бац, семерка!

– Хм-м… – Абенти кивнул своим мыслям. – Ну, прошу прощения. Это действительно похоже на природный дар. Любопытно было бы взглянуть…

Я кивнул.

– Захватите свои кости. А то мы ему уже несколько лет играть не разрешаем.

Тут мне пришла в голову одна мысль.

– А может, оно уже и не действует.

Он пожал плечами:

– Настоящий дар так легко не уходит! Вот, когда я был ребенком, у нас в Стаупе был молодой человек с природным даром. Он умел обращаться с растениями. – Абенти перестал улыбаться, глядя перед собой на что-то, чего я не видел. – Бывало, у всех помидоры только зацветают, а у него уже красные. И тыква у него была крупнее и слаще, и виноград превращался в вино, не успев попасть в бутылку… – Он умолк, по-прежнему глядя в пространство.

– И что, его сожгли? – спросил я с безжалостным детским любопытством.

– Чего? Да нет, нет, конечно! Я не настолько стар, – он зыркнул на меня с напускной суровостью. – Просто была засуха, и его выгнали из городка. Его бедная матушка была в великом горе.

Мы ненадолго умолкли. Мне было слышно, как впереди, через два фургона от нас, Терен с Шанди репетируют отрывки из «Свинопаса и соловья».

Абенти тоже прислушался от нечего делать. Когда Терен сбился на середине монолога в саду, я снова обернулся к нему.

– А на актеров в университете учат? – спросил я.

Абенти покачал головой. Мой вопрос его слегка позабавил.

– Там учат многому, но не этому.

Я посмотрел на Абенти и увидел, что он следит за мной. В глазах у него прыгали чертики.

– А меня вы можете научить чему-нибудь из того, чему там учат? – спросил я.

Он улыбнулся. Вот так все и вышло, легко и просто.



Абенти по очереди обучил меня основам всех наук. Несмотря на то что больше всего он любил химию, он верил во всестороннее образование. Я научился пользоваться секстаном, компасом, логарифмической линейкой, счетами. А главное, я научился обходиться без всего этого.

Не прошло и оборота, как я научился определять все химикаты, что были у него в фургоне. Через два месяца я научился выгонять спирт такой крепости, что его нельзя было пить, перевязывать раны, вправлять кости и диагностировать сотни заболеваний на основании их симптомов. Я выучил процесс приготовления четырех разных афродизиаков, трех противозачаточных составов, девяти средств от импотенции и двух зелий, которые назывались просто «девичий помощник». Насчет назначения этих последних Абенти отвечал уклончиво, но у меня были кое-какие подозрения.

Я заучил состав дюжины ядов и кислот и сотни лекарств и панацей – некоторые из них даже помогали. Я вдвое расширил свои познания в области растений – если не на практике, то в теории. Абенти повадился звать меня Рыжим. Я стал звать его Беном и перешел на ты – сперва из мести, потом в знак дружбы.

Только теперь, много лет спустя, я, наконец, понимаю, как старательно Бен готовил меня к тому, что ждало меня в университете. Он делал это весьма тонко. Один или два раза в день, в ходе обычных занятий, Бен давал мне небольшое ментальное упражнение, которое я должен был выполнить прежде, чем мы пойдем дальше. Он заставлял меня играть в тирани без доски, отслеживая продвижение фишек в уме. Или, например, останавливался посреди разговора и заставлял меня повторить все, сказанное за последние несколько минут, слово в слово.

Это был куда более высокий уровень, чем простое запоминание, в котором я упражнялся для сцены. Мой разум приучался работать в различных направлениях, рос и креп. Я испытывал то же самое, что чувствует тело после того, как целый день колешь дрова, или плаваешь, или занимаешься любовью. Ты испытываешь усталость, истому и ощущаешь себя чуть ли не богом. Вот примерно это самое я и чувствовал, не считая того, что это не тело, а разум мой уставал и расширялся, млел в истоме и набирал силу. Я буквально чувствовал, как мой ум мало-помалу пробуждается.

И чем дальше, тем больше я набирал скорость, словно вода, размывающая песчаную плотину. Не знаю, известно ли вам, что такое геометрическая прогрессия, но это лучший способ описать то, что происходило. И все это время Бен давал мне ментальные упражнения – я подозревал, что он придумывает их нарочно, из чистой вредности.





Глава 10

Алар и несколько камешков




Бен показал мне грязный булыжник размером чуть побольше его кулака:

– Что будет, если я выпущу его из руки?

Я поразмыслил. Простые вопросы, задаваемые на уроках, редко оказывались простыми. Но наконец я дал очевидный ответ:

– Вероятно, он упадет.

Бен приподнял бровь. Последние несколько месяцев я отнимал у него слишком много времени, и потому он никак не успевал в очередной раз сжечь себе брови.

– Вероятно? Ты, мальчик, говоришь как софист. А что, раньше он не всегда падал?