Имя ветра

Моей матери, которая научила меня любить книги и открыла двери в Нарнию, Перн и Средиземье.

И моему отцу, который научил меня, что, если уж собираешься что-то сделать, надо делать это не торопясь и с умом.





Выражаю признательность…




…Всем читателям черновых вариантов. Вас – легион, упомянуть всех невозможно, однако всех вас я люблю. Если я не бросил писать, то только благодаря вашей поддержке. Если я смог стать лучше, то только благодаря вашей критике. Если бы не вы, я бы не смог одержать победу…

…На конкурсе «Writers of the Future». Если бы не его мастер-классы, я никогда бы не встретился ни с моими замечательными товарищами по 18-му тому антологии, ни с…

…Кевином Дж. Андерсоном. Если бы не его советы, я бы никогда не познакомился с…

…Мэттом Байалером, лучшим литагентом на свете. Если бы не его руководство, я бы никогда не продал эту книгу…

…Бетси Волхейм, замечательному редактору и директору издательства DAW. Если бы не она, вы не держали бы сейчас в руках эту книгу. Какую-нибудь похожую – может быть; но вот этой книги бы не существовало.

И, наконец, мистеру Бохейджу, моему школьному учителю истории. В 1989 году я ему обещал, что упомяну о нем в своем первом романе. А обещания надо выполнять!





Пролог

Молчание в трех частях




Снова наступила ночь. Трактир «Путеводный камень» погрузился в молчание, и молчание это состояло из трех частей.

На поверхности лежала гулкая тишина, возникшая от того, чего там недоставало. Будь та ночь ветреной, ветер вздыхал бы в ветвях деревьев, поскрипывала бы трактирная вывеска, раскачиваясь на крюках, и молчание унеслось бы прочь по дороге, как прошлогодняя палая листва. Будь в трактире толпа народа – или хотя бы небольшая компания, – молчание наполнилось бы болтовней и смехом, топотом и гвалтом, какие ожидаешь услышать из питейного заведения в глухой ночной час. Играй здесь музыка… но нет, конечно, музыки не было. На самом деле ничего этого не было, и молчание никуда не девалось.

В «Путеводном камне» в углу у стойки притулились двое. Они пили с молчаливой решимостью, избегая всерьез обсуждать тревожные вести. И тем самым добавляли к большой, гулкой тишине свое маленькое, угрюмое молчание. Вместе они образовывали некий сплав, своего рода контрапункт.

Третье молчание заметить было не так просто. Но, если вслушиваться в течение часа, его можно было ощутить в деревянном полу под ногами, в грубых, потрескавшихся бочках за стойкой. В массивности черного каменного очага, хранящего жар давно потухшего огня. В медленных взмахах белой тряпки, скользящей вдоль досок стойки. И в руках стоящего за стойкой человека, упорно полирующего красное дерево, которое уже и так блестело в свете ламп.

Человек был ярко-рыжий – рыжий, как огонь. Глаза у него были темные и отстраненные, и двигался он с ненавязчивой уверенностью, свойственной тем, кому многое известно.

«Путеводный камень» принадлежал ему, и третье молчание – тоже. Неудивительно, что молчание это было самым большим из трех: оно окутывало два первых, поглощало их – бездонное и безбрежное, словно конец осени, тяжелое, как окатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка – молчание человека, ожидающего смерти.





Глава 1

Место для демонов




Был вечер поверженья, и в трактире «Путеводный камень» собрались привычные завсегдатаи. Пять человек – сборище небольшое; однако же нынче в «Путеводном камне» редко собиралось больше пятерых – такие уж времена настали.

Старина Коб честно играл свою роль рассказчика и советчика. Люди у стойки попивали пивко и слушали. В каморке за стойкой молодой трактирщик стоял, прячась от глаз за дверью, и улыбался, слушая знакомую историю.

– Вот как-то раз очнулся Таборлин Великий и видит, что заточили его в высокой башне. У него отобрали меч и лишили его всех волшебных предметов: ключ, монетка, свеча – все пропало. Но если бы только это! Видит он… – Коб выдержал паузу для пущего эффекта, – что все лампы на стенах горят синим пламенем!

Грэм, Джейк и Шеп кивнули. Трое друзей выросли вместе, слушая рассказы Коба и не слушая его советов.

Коб пристально посмотрел на своего самого нового и самого внимательного слушателя – ученика кузнеца.


– А знаешь ли ты, мальчик, что это означает?

Кузнецова ученика все звали «мальчиком», хотя он был на ладонь выше остальных. Маленькие городки – дело такое: ходить ему в «мальчиках» до тех пор, пока бородой не обрастет или пока нос кому-нибудь не расквасит за «мальчика».

Мальчик медленно кивнул:

– Чандрианы.

– Ве-ерно! – одобрительно протянул Коб. – Чандрианы! Синий огонь – один из их знаков. И вот, значит, он…

– Но как же они его нашли-то? – перебил мальчик. – И почему не убили сразу, пока была возможность?

– Помолчи пока, дослушаешь до конца – все поймешь, – сказал Джейк. – Пусть рассказывает!

– Да ладно тебе, Джейк, – возразил Грэм. – Мальчику просто любопытно. А ты пей, пей свое пиво!

– Да я уж все выпил! – буркнул Джейк. – Я бы еще взял, да трактирщик наш до сих пор у себя в каморке крыс свежует!

Джейк гулко постучал пустой кружкой по стойке красного дерева и крикнул:

– Эгей! Мы тут от жажды помираем!

Появился трактирщик с пятью мисками рагу и двумя караваями теплого хлеба. Он проворно и деловито налил Джейку, Шепу и Старине Кобу еще пива.

Посетителям временно стало не до историй – они занялись ужином. Старина Коб умял рагу с хищной деловитостью записного холостяка. Остальные еще только на миски дули, а Коб уже дожевал свой хлеб и вернулся к рассказу.

– Так вот, Таборлину надо было сбежать, однако, оглядевшись по сторонам, он увидел, что в его темнице нет ни двери, ни окон. Всюду, куда ни глянь, – сплошной гладкий твердый камень. Из такой темницы ни одному человеку не вырваться.

Но Таборлин знал имена всего, что есть на свете, и потому все на свете повиновалось его слову. И сказал он камню: «Рассыпься!» – и камень рассыпался. Стена разорвалась, точно бумага, и сквозь пролом увидел Таборлин небо и вдохнул душистый весенний воздух. Шагнул он на край, посмотрел вниз и, не раздумывая, бросился в пропасть…

Глаза у мальчика расширились:

– Не может быть!

Коб кивнул с серьезным видом:

– Таборлин рухнул вниз, но не отчаялся. Ибо он знал имя ветра, и потому ветер подчинился ему. Заговорил он с ветром, и ветер ласково подхватил его в свои объятия. Он опустил Таборлина на землю легко, точно пушинку, и поставил его на ноги нежно, точно матушка поцеловала.

Очутившись на земле, Таборлин ощупал свой бок там, куда его пырнули, и увидел, что на том месте не осталось и царапины. Может быть, ему просто повезло, а может быть, – Коб многозначительно постучал себя пальцем по носу, – дело было в том амулете, что он носил под рубахой.

– В каком амулете? – жадно спросил мальчик с набитым ртом.

Старина Коб уселся поудобнее, радуясь случаю рассказать поподробней.

– За несколько дней до этого Таборлин встретил на дороге лудильщика. И, хотя еды у Таборлина было в обрез, он поделился со стариком своим обедом.

– И правильно сделал! – вполголоса сказал мальчику Грэм. – «За добро лудильщик платит сторицей», это всякий знает.

– Не-не! – проворчал Джейк. – Это не так говорится! «Лудильщика совет дороже ста монет».

Тут заговорил трактирщик – впервые за весь вечер:

– На самом деле, вы забыли больше половины, – сказал он, стоя в дверях за стойкой.

Лудильщик платит всякий раз:

За товары платит раз,

За добро он платит вдвое,

За обиду – даже втрое.





Люди у стойки были как будто удивлены, услышав Коута. Они много месяцев подряд собирались в «Путеводном камне» каждый вечер поверженья, но до сих пор Коуту ни разу не случалось вставить слово в разговор. Впрочем, этого следовало ожидать. Он же приехал в городок всего год назад, или около того. И до сих пор считался за чужака. Вон, ученик кузнеца живет в городке с одиннадцати лет, а все равно о нем говорили «тот мальчишка из Рэнниша», как будто Рэнниш где-то в чужих краях, а не в тридцати милях отсюда.

– Просто слышал когда-то, – пояснил Коут, чтобы нарушить воцарившееся молчание. Он явно смутился.

Старина Коб кивнул, прочистил горло и вернулся к рассказу.

– Так вот, амулет тот стоил целого ведра золотых ноблей, однако за Таборлинову доброту лудильщик продал ему этот амулет всего лишь за железный пенни, медный пенни да серебряный пенни. Амулет был черен, как зимняя ночь, и холоден как лед на ощупь, но, пока Таборлин носил его на шее, никакая нечисть ему была не страшна – демоны там, и все прочее.

– Ох, в наше время я бы за такую вещицу хорошие деньги отдал! – угрюмо сказал Шеп. Нынче вечером он пил больше всех, а разговаривал меньше всех. Все знали, что вечером в возжиганье на хуторе у него стряслось что-то дурное, но все они были хорошими друзьями и понимали, что не стоит вытрясать из человека подробности. По крайней мере, не сейчас, пока все еще почти трезвые.