Игра в саботаж

— С чего вдруг? — У себя в кабинете Емельянов успел наглотаться аспирина, и голова стала болеть меньше.

— А кто его знает, — опер пожал плечами. — Сказал, чтоб ты в его кабинет заскочил, как с планерки вернется.

— Откуда вернется? — не понял Емельянов.

— С планерки. Его в обком партии вызвали, совещание у них там какое-то. Он так в шутку сказал: планерка.

Константин похолодел. Не хватало еще, чтоб информация о вчерашнем просочилась наверх, партийному руководству, и его заставили отчитываться за двух раненых милиционеров! Но, подумав, он тут же отбросил эту мысль — когда это простые милиционеры интересовали партийное руководство? Им нет до них дела. Ни до кого нет дела, кроме себя.

Значит, этот вызов — не страшно. Пронесет. Как всегда. И, вздохнув, Емельянов занялся текущей работой.





Глава 14





Но работа не шла, и в какой-то момент Константин просто отбросил ручку в сторону и уставился в одну точку.

И дело было совсем не в разговоре с начальством — хотя и вызов этот все же не выходил из головы, вселяя определенную тревогу.

Впрочем, с начальником Емельянову повезло. В начале 1967 года прежний пошел на повышение — к огромному удовольствию всех сотрудников уголовного розыска, которых он страшно задрал своими нелепыми претензиями и бесконечными придирками. Но качества, которые терроризировали весь коллектив, как раз очень ценились в партийной верхушке, так как вся бюрократия советского общества и была построена по этому принципу — имитировать бурную деятельность на пустом месте и придираться по пустякам, чтобы показать свою значимость. Именно за эти ценные умения бывший начальник уголовного розыска и пошел в гору. А на его место был назначен новый, переведенный в Одессу из сельской глубинки.

Новым начальником стал майор Николай Кузьмич Жовтый — дядька лет сорока, двухметрового роста, его громогласный рев раздавался сразу по всем коридорам, с первого до последнего этажа, и с добродушным, незлобным характером, на радость всем подчиненным. Он жил сам и давал жить другим. А если и ругал, то за дела очень серьезные.

Договориться с ним было легко, зла он не таил, на месть был неспособен, мелочей не видел в упор. А в тех редких делах, в которых требовалась именно раскрываемость, а не очередная докладная записка, всегда стоял за справедливость.

Словом, нового начальника полюбили сразу. Работать с ним было легко. Но вызов к нему означал, что случилось что-то очень серьезное — потому что если провинность была мелкой и рядовой, он сам бы явился к Емельянову в кабинет и устроил легкий разнос. Поэтому оперу предстояло серьезно думать, где он так напортачил.

Емельянову Жовтый сразу понравился. За несколько месяцев работы он еще ни разу не успел с ним поругаться. А это был уже серьезный рекорд, потому что в силу своего характера Константин сразу лез в бутылку. Во всех смыслах.

Но так случилось, что именно Емельянов совершенно случайно узнал тайну Жовтого. И, честно говоря, почувствовал над ним некое превосходство.

Опер расследовал квартирную кражу в «сталинке» на улице Горького, где новому начальнику выделили служебную квартиру. Разговорил соседей. И выяснил совершенно невероятные вещи.

Когда Жовтого перевели в Одессу, он бросил свою жену, с которой прожил 15 лет, быстренько оформил развод, а потом женился на 20-летней пигалице, которую подцепил на какой-то партийной гулянке. Конечно, развод для начальника не приветствовался, и Жовтому никогда в жизни не светил бы такой пост, если б у него не было связей и некой серьезной информации на нескольких партийных чиновников. Так как эти козыри он держал в рукаве, то развод замяли, а пост он получил.

Пигалица оказалась элитной проституткой, ранее обслуживавшей высоких партийных чиновников. После замужества свои привычки она не бросила, а продолжала гулять, путаться со всеми подряд. Жовтый начал пить и страшно ее ревновал.

По вечерам он, как правило, напивался и часто устраивал скандалы, ревнуя молодую жену и выясняя отношения с битьем посуды и отвратительным бытовым мордобоем. Скандальную парочку возненавидели все соседи в доме.

Кто-то из них даже шепотом рассказал Емельянову, что Жовтый часто палил из табельного пистолета холостыми патронами в стены. В общем, соседи были твердо уверены, что рано или поздно он пристрелит свою жену. Однако вызывать милицию и жаловаться участковому никто из них не решался — понятно, что все боялись должности Жовтого.

Емельянов познакомился и с женой начальника — красивой, но несколько потасканной девицей с хитрющими глазами и вульгарными манерами. Когда Жовтого как-то не было дома, он даже умудрился с ней переспать.

Девица действительно показала ему следы от пуль в стенах квартиры и сказала, что давно уже собирается сбежать от ревнивого старого мужа. Кажется, она даже решила зацепить Емельянова, потому как делала ему довольно серьезные авансы. Но Константин сделал вид, что ничего не понял, и благополучно потерялся, в общем, можно сказать, выбрался без потерь из такой отвратительной, неприятной истории.

Но у него появился на начальника серьезный компромат, потому что стрельба в доме из табельного оружия, пусть и холостыми, уже считалась должностным преступлением. Плюс скандалы и жалобы соседей.

До поры до времени Емельянов держал все это как козырный туз в рукаве, но, как умелый фокусник, в нужный момент был готов извлечь этот туз. А пока затаился, и Жовтый даже не подозревал о том, что у Емельянова он находится под колпаком. Константина же такая расстановка сил очень даже устраивала. Цинизм уже давно и прочно стал частью его характера.

Поэтому, при всей тревоге, его не сильно беспокоил вызов к Жовтому — при необходимости он легко бы с ним справился. Сидя за письменным столом и глядя в одну точку, Емельянов понимал, что беспокоит его нечто совершенно другое.

Взрыв. Взрыв в жилом доме, который перестал быть банальной, обычной историей.

С самого первого момента, еще только услышав об этом неприятном деле и узнав, что ему придется опросить свидетелей, Емельянов подумал, что все это как-то странно: взрыв — а пожара нет. Ведь если взорвался газ, то должен быть пожар? Это было очевидно.

В доме обрушились стены и перекрытия. Была повреждена крыша, уничтожен фасад, блоки и камни буквально валились с высоты…

Стоп! Емельянов вдруг остановился в мыслях и сжал кулаки. Он понял, чтó именно его беспокоит по-настоящему.

Полное отсутствие жертв… Во всех документах речь шла только об одной жертве — о сумасшедшем преподавателе Тимофееве, в квартире которого и произошел взрыв бытового газа. По официальным документам, погиб он один. Но ведь это невозможно!

Почему же не было других жертв? Это же просто невозможно! Жертвы должны были быть обязательно! Разрушены по меньшей мере два этажа. Последний, пятый, вообще почти полностью взлетел на воздух!..

Был вечер буднего дня. Почти все люди находились дома, в своих квартирах. Это означает, что вместе с преподавателем обязательно должны были быть погибшие, ну или хотя бы раненые! Почему же утверждается, что жертв нет?

Появление подобной информации было очень плохим признаком. На самом деле ложь всегда существовала в любом крупном, резонансном деле. Система в советских правоохранительных органах была намеренно построена так, что количество жертв и настоящие цифры всегда либо уменьшалось, либо вообще замалчивалось.


Даже в самых простых делах, вроде квартирных или карманных краж, статистика уменьшалась. К примеру, вместо трех жертв вписывали одну. Уменьшали и стоимость, и количество украденного. Так делалось, чтобы не испортить статистику партийному руководству, которое рапортовало, что преступления в СССР идут на спад.

Начальству нужна была не раскрываемость, а хорошие цифры на местах. Все это Емельянову было понятно и знакомо. Но чтобы вот так, полностью, совсем?.. Солгать, что в почти разрушенном пятиэтажном доме погиб один человек?..

Он серьезно задумался. Если настоящее количество жертв скрыли, а его скрыли, Емельянов даже не сомневался, то это означало, что к этому приложило руку КГБ. Если в мелких уголовных делах статистикой оперировали сами сотрудники уголовного розыска, то в крупных, социально-общественных, которые могли вызвать резонанс, всегда работали сотрудники госбезопасности.

Зачем КГБ нужен взрыв дома? Что скрывалось за ним на самом деле? Емельянов похолодел от неприятной мысли: а что, если прав был тот инженер, и это действительно был теракт? Тогда вполне понятна активность КГБ, напустившего такого тумана.

Да, но зачем кому-то в качестве теракта взрывать жилой дом, в котором обитают не партийные чиновники, не сотрудники КГБ, а самые обыкновенные люди? Если только… Тут Емельянов похолодел еще больше.

Теракт мог быть только двух видов. Первый — его могли устроить действительно как теракт против советской власти. Рассчитывая, к примеру, на широкий общественный резонанс. Устроить мог кто угодно и с любой целью.

И второй — к взрыву могли приложить руку сами сотрудники КГБ. Это могла быть какая-то секретная разработка госбезопасности, о которой знают только считаные высокопоставленные сотрудники. В доме могли хранить какую-то секретную взрывчатку. Могли отрабатывать любой сценарий.

Но если верным является второй вариант, то есть взрыв — разработка спецоперации КГБ, то не поздоровится никому — ни жильцу-инженеру, догадавшемуся об этом, ни самому Емельянову. От этой неприятной мысли на лбу у опера даже выступил ледяной, но липкий пот, и он брезгливо стряхнул его ладонью.

У него всегда существовало особое, определенное чутье, которое позволяло ему выходить из самых трудных ситуаций. Как правило, оно есть у всех хороших оперативных работников. И сейчас это чутье вовсю кричало о том, что с этим домом можно попасть в большие неприятности. Да он уже почти попал в них, если пытается залезть в такие дебри и выяснить правду о количестве жертв! Такая правда может выйти боком.

Константин вспомнил инженера, живущего в санатории, который первым произнес слово «теракт». Именно он заговорил о какой-то странной игре в саботаж, в которую могут играть советские спецслужбы.

Что они саботируют? Да и слово это какое-то… Емельянов размыто представлял, что оно означает. Но в расследовании нужны были четкие детали. А размытые образы могли только все испортить. Поэтому он полез в шкаф, где хранилась различного рода литература — всякие кодексы, юридические справочники, учебники по баллистике и прочее. В числе этого прочего был и толковый словарь. Константин собирался узнать, что дословно обозначает слово «саботаж» — красивое, иностранное, но так редко встречающееся в советской жизни.

С самого начала он узнал, что «саботаж» происходит от французского слова «saboteur», что в дословном переводе было «стучать башмаком». Это означало умышленное неисполнение или же небрежное исполнение определенных обязанностей, скрытое противодействие осуществлению чего-либо.

Сабо — это деревянный башмак, стуком которого во время забастовки французские рабочие блокировали работу ткацких станков.

В Уголовном кодексе СССР 1926 года, который действовал до 1958-го, саботаж относился к «контрреволюционным преступлениям». В статье 58. П. 14, «контрреволюционный саботаж» определялся как в словаре: «сознательное неисполнение кем-либо определенных обязанностей или умышленное небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата».

В последующие годы саботаж как самостоятельное преступление не рассматривался, потому что, как писала Большая советская энциклопедия, «случаев саботажа в СССР практически не имеется».

Однако это было ложью. В СССР появился самый популярный, сугубо советский вид саботажа на производстве, и звучал он так: работай медленно!

Если контрреволюционный саботаж уходил в прошлое, то о промышленном говорили все чаще. Промышленный саботаж проявлялся в трех умышленных деяниях: отказе от работы, небрежном исполнении обязанностей или специальном вредительстве.

При этом саботажник всегда преследовал одну из следующих целей: временно парализовать деятельность организации, сорвать выгодную сделку, нанести урон деловой репутации, оказать давление на руководство, заставив отменить или изменить какое-то важное решение, довести предприятие до разорения.

Таким же опасным, как и промышленный, был политический саботаж. Это понятие закрепилось после окончательного прихода советской власти.

Так, в Уголовном кодексе существовало сразу две статьи, две правовых нормы. Ст. 58.7. — промышленный саботаж. В него входили подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения, кредитной системы или противостояние госорганизациям. При этом деяния считались совершенными в контрреволюционных целях, в интересах бывших собственников или капиталистов.

Ст.58.14. — контрреволюционный саботаж. Означал умышленное неисполнение или небрежное выполнение обязанностей с целью ослабить действующую власть. Этот состав преступления наиболее точно подходил под определение политического саботажа.

В последние годы понятие саботажа несколько расширилось. Так появился информационный метод противодействия властям. Например, в СМИ или по нелегальным общественным каналам распространялись фальшивые сведения, предназначенные для того, чтобы опорочить кого-то.

И наконец военный саботаж, синонимом которого выступала подрывная деятельность в отношении противника.

Также частным случаем саботажа считалась диверсия — вывод из строя важных военных, промышленных и государственных объектов. Кроме того, саботажники могли проникать в чужую систему обороны, подкупать чиновников, блокировать коммуникации, распространять ложную информацию…

Начитавшись всего этого, Емельянов захлопнул книгу и нахмурился. Картина вырисовывалась уж слишком серьезной. Взрыв дома действительно мог относиться к любому виду политического или даже военного саботажа, являясь прямой дискредитацией власти. Но если рассматривать версию о том, что к взрыву дома приложило руку КГБ, то вполне допустимой была бы версия о том, что его могли устроить для того, чтобы отвлечь внимание от чего-то очень важного.

Емельянов нахмурился еще больше. Слово «саботаж» впервые произнес жилец дома, инженер. Интересно, почему он употребил именно это слово, что знал он такого важного, что использовал его?

Емельянов потянулся к телефону. Главврач сняла трубку сразу.

— Позовите жильца дома… Инженера… — Представившись, опер по бумажке прочитал фамилию. Но в трубке тут же повисло напряженное молчание.

— Видите ли… Этого сделать я не смогу, — женщина вздохнула. — Этот человек умер сегодня ночью.

— Что?! — закричал Емельянов. — От чего?

— О, ничего криминального! Уверяю вас! Инфаркт. Возраст, знаете ли, да и такое потрясение, как потеря жилья, не проходит бесследно… Ночью ему стало плохо. Жена забила тревогу. Наши медики справиться не смогли. Вызвали скорую помощь. Пока ехала, он умер на руках у жены. Так что скорая лишь констатировала смерть.

— А это точно был инфаркт? — для проформы уточнил опер.

— Точно. Врач скорой подтвердил.

— А накануне вечером к нему никто не приходил? — помолчав мгновение, спросил Емельянов.

— Да, приходили. Откуда вы знаете? — удивилась женщина. — Двое мужчин с его работы. Сидели у него около часа. Потом ушли. А ночью ему стало плохо.

Она еще что-то говорила, но так как в ее информации больше не было смысла, Емельянов повесил трубку. «Двое мужчин с работы». Больше сомнений у него никаких не было: к взрыву дома приложил руку КГБ. Это означает, что игра в саботаж была серьезной и страшной. И смертельной.

А у Емельянова оставался только один вопрос: зачем? Ну зачем?