Игра в саботаж

27 октября 1962 года стал самым критическим днем за все время кризиса. Тогда советской зенитной ракетой над Кубой был сбит один из многочисленных самолетов-разведчиков США. Пилот погиб. Ситуация накалилась до предела, и президент США принял решение через двое суток начать бомбардировку советских ракетных баз и начать высадку десанта на Кубу.

В те дни многие американцы, напуганные перспективой ядерной войны, покидали крупные города, самостоятельно рыли бомбоубежища. Однако все это время между Москвой и Вашингтоном осуществлялись неофициальные контакты, стороны рассматривали различные предложения, чтобы отойти от опасной черты.

28 октября советское руководство решило принять американское условие: СССР выводит свои ракеты с Кубы, а США снимает блокаду острова. Кеннеди взял обязательство не нападать на «остров Свободы». Кроме того, было достигнуто согласие на вывод американских ракет из Турции. Открытым текстом советское послание было передано президенту США.

Начиная с 28 октября Советский Союз стал выводить с Кубы свои ракеты и бомбардировщики, а США сняли морскую блокаду острова. Международная напряженность спала.

Можно сказать, что только чудом две противоборствующие стороны, США и СССР, удержались от применения ядерного оружия. Весь мир с напряжением следил за этим конфликтом, ведь грозила вспыхнуть Третья мировая война.

Однако такая «уступка» США не понравилась кубинским руководителям. Официально оставаясь на советской позиции, Кастро подверг резкой критике действия Москвы и особенно Хрущева. В целом же Карибский кризис показал великим державам, что продолжение гонки вооружений, резкие действия на международной арене могут ввергнуть мир в пучину глобальной и всеуничтожающей войны. И, как бы это не было парадоксальным, с преодолением этого кризиса был дан импульс разрядке напряженности: каждый из противников понял, что противостоящая сторона стремится избежать ядерной войны.

И США, и СССР стали лучше осознавать пределы допустимого противостояния в «холодной войне», необходимость искать компромисс по вопросам двусторонних отношений. Для самого Хрущева Карибский кризис также не прошел бесследно — его уступки многими членами Политбюро воспринимались как проявление слабости, что еще больше подрывало его авторитет.

В 1965 году ХХ сессия Генеральной Ассамблеи ООН приняла Декларацию о недопустимом вмешательстве во внутренние дела государств, об ограждении их суверенитета и независимости. Все мыслящие люди понимали: эта Декларация была принята специально для СССР, так как советское правительство постоянно вмешивалось почти во все военные конфликты.

И несмотря на начало разрядки в 1966 году, отношения крупнейших государств с СССР все еще были достаточно напряженными. А главное — сам Советский Союз по-прежнему оставался закрытым. Уехать отсюда было практически невозможно.





Глава 13





Тонкий лучик рассвета пробился сквозь грязноватую ткань ветхих штор. Превратившись в светлые бусины, рассыпался по выщербленному полу. День обещал быть солнечным, и бусинки солнца катились вдоль неровных, потрескавшихся половиц, забиваясь в рваные щели.

Застонав, Емельянов перевернулся на другой бок. И увидел… голое плечо женщины. Голова у него болела неимоверно — лоб налился раскаленной тяжестью, словно его жгли огнем, свинцовая дробь заполнила виски, и эти дробинки перекатывались в его голове при каждом малейшем движении…

Сколько же он выпил вчера, а главное — как он очутился здесь? И самый важный вопрос этого утра: здесь — это, собственно, где?..

Снова застонав, Емельянов попытался еще раз открыть глаза. В них тут же резануло раскаленным песком. Поморщившись, он отвел взгляд от солнечных бусин, все еще катавшихся по полу.

Где бы он ни был — в этом месте старые шторы. Именно из-за них у него такая вот головная боль. Или из-за водки? Нет, водка все-таки на втором месте. Или все же на первом?..

Очень стараясь прийти в себя, Емельянов осторожно приподнялся и начал осматриваться. Ему удалось разглядеть убогую, почти нищенскую обстановку небольшой, это он понял сразу, комнатушки. Судя по солнцу, ворвавшемуся в окна, она находилась на каком-то верхнем этаже — путь солнечным лучам не загораживали никакие ветки никаких деревьев.

Сквозь тонкие стены до него донеслись звуки раннего утра: голоса, шаги, чей-то кашель… Было даже слышно, как где-то капает вода из крана… Значит, он находится в коммунальной квартире. В какой-то незнакомой коммуналке. В том, что раньше он никогда не был в этой комнате, Емельянов, несмотря на свое состояние, был уверен на все сто.

Как же его угораздило? А главное — с кем? Он снова посмотрел на голое плечо. Впрочем, решил, снова рухнув на подушку, не так уж и важно. Задумавшись, Емельянов тут же ощутил небольшой толчок — женщина перевернулась на другой бок и невольно задела его своим телом. Чуть обернувшись, он принялся ее рассматривать.

Длинные отбеленные волосы, разметавшиеся по подушке. Дряблая кожа. На лице черные точки. Совершенно бескровные губы. На нижней губе вздулся какой-то нелепый маленький, но отталкивающий своим видом пузырек слюны… Все вместе выглядело это отвратительно. Емельянову тут же пришла в голову печальная мысль: просыпаться надо только с теми, кого ты любишь…

Женщина между тем томно вздохнула, повела голым плечом. Волосы ее рассыпались по подушке еще больше, обнажив шею и щеку. И Емельянов вдруг вспомнил: это же свидетельница по делу! Парикмахерша Валерия Лушко, которая ну вот совсем не горевала после смерти своей подруги!

Тут же он вспомнил и вчерашний вечер, особенно ту смутную, отвратную часть, которая последовала за посещением Пролетарского бульвара и опроса жильцов взорванного дома…



Тогда, озадаченный ответами, Емельянов вернулся к себе в кабинет и занялся писанием текущих бумажек. Тут зашел кто-то из оперов с коньяком. Они выпили.

Потом поступил сигнал: на «Золотом треугольнике» видели барыгу, за которым Емельянов безуспешно охотился вторую неделю. «Золотым треугольником» называлось место между ЦУМом — центральным универмагом — железнодорожным вокзалом и Привозом. Здесь всегда толкались воры, спекулянты, мошенники всех видов и мастей. Более криминального места Одесса не знала за все время своего существования.

На фоне разгула преступности, которая расцвела на пересечении всех этих улиц, ведущих к вокзалу и Привозу, меркла даже знаменитая Молдаванка. Все было отработано годами: на вокзале воровали, на Привозе и в ЦУМе тут же сбывали краденое. Емельянов сам, лично, брал одного делягу, заведующего отделом в универмаге, который под видом фирмы́, из-под полы толкал в своем отделе краденые вещи. Деляга тот имел связи со всеми крупными ворами города, и, обворовав квартиру с большим количеством фирменных, дорогих вещей, воры тут же несли эти вещи к нему на сбыт.

Человек тот был мерзким, вел себя нагло, и Емельянов очень надеялся, что получит он по полной программе. Однако у деляги были связи с местным партийным руководством, и через два месяца его выпустили из СИЗО, даже без подписки о невыезде. И такое происходило сплошь и рядом. Емельянову оставалось только махнуть рукой. А заведующий этот, купив документы на еврейскую фамилию, тут же подал заявку на выезд из страны. Неизвестно, сколько взяток он дал, похоже, половины своего состояния лишился точно, потому что его таки выпустили. Потом Емельянов узнал, что ему удалось осесть в Штатах.

А как-то под Новый год Емельянов получил привет от деляги — от одного из информаторов. Бывший заведующий отделом ЦУМа просил передать, что на опера не в обиде и даже просит прощения за то, что тот столько с ним возился. Более того — он прислал ему в подарок бутылку хорошего виски и 200 долларов.

И Емельянов без всяких угрызений совести взял и виски, и деньги. Это была обычная практика — если за взятки его начальники выпускали тех, кого он сажал, то почему он должен был поступать иначе? Лучше уж получить свои пару копеек, напиться и забыть. И таких историй было множество.

Обо всем этом думал Емельянов, когда в машине с опергруппой ехал на «Золотой треугольник». Они должны были взять барыгу и по совместительству скупщика краденого. Барыга был тот еще фрукт! Вор, но с коммерческой жилкой. Он быстро просек, что на обыкновенных кражах далеко не уйдешь. А тут среди деток партийной элиты и прочей «золотой» молодежи стали пользоваться большим спросом наркотики. Особенно те, которые можно было купить просто, даже в аптеке. Самый большой спрос был на барбитураты и на «план» — анашу.

Барыга наладил контакт с выходцем из Средней Азии, нанял еще одного, который превращал анашу в «золотой план», и развернул деятельность по продаже наркотика.

Во время оперативно-розыскной деятельности Емельянов собрал на него столько всего, что хватило бы на несколько статей, причем очень серьезных. Потрудиться пришлось, так как за торговлю наркотиками в СССР статьи не было. Поэтому Емельянов собирал на барыгу то, что позволило бы задержать его за скупку краденого, мошенничество и воровство.

Но барыга все время ускользал из его рук. И вот наконец один из информаторов сообщил, что его видели между вокзалом и Привозом и что в сквере между этими двумя точками будет у того встреча.

Было уже около восьми вечера, когда бригада прибыла на место. Барыга уже вел сделку с выходцем с Кавказа, а тот заметил засаду. В общем, все пошло плохо с первых же минут. Возникла перестрелка — у выходца с Кавказа оказалось оружие. И когда началась пальба, барыге снова удалось ускользнуть. Кавказца взяли, но с большой кровью — были ранены два милиционера, один — серьезно, другой — легко. За это кавказцу уже светила серьезная статья.


Его скрутили, потащили в отделение. Емельянову повезло — все пули пролетели мимо, но барыгу он упустил. Не сдерживая себя, понимая, что его накрыло, Константин принялся допрашивать кавказца по горячим следам. А когда тот пошел в отказ, пустил в ход кулаки. После пары ударов, поняв, что таким образом он ничего не добьется, опер швырнул кавказца обратно, в камеру, решив заняться им на более прохладную голову и любой ценой вытрясти все явки барыги. Он не сомневался, что возьмет того рано или поздно.

Настроение у него было просто страшным. И тут зазвонил служебный телефон. Это была подруга убитой Киры Вайсман Валерия.

— Вы не хотите снова меня допросить? Я вспомнила кое-что важное. Знаете… Кира ведь встречалась с актером. Если можете, приезжайте прямо сейчас. Я дома…

Емельянов прекрасно понимал, что уже никакой работы не будет. Он захватил в ближайшем гастрономе бутылку водки и поехал на улицу Чкалова, где жила Валерия Лушко.

Если бы его попросили описать лицо парикмахерши, он сделал бы это стандартно, что отличает любого оперативника, — как фоторобот. Это было единственное, что Константин о ней помнил — общие черты лица и особые приметы. Больше ничего. Она вообще ему не нравилась. Более того — ему было абсолютно все равно, что она думает, с кем живет, как выглядит. Это была просто одна из череды бесконечных, ничего не значащих для него женщин, которые попадались на его пути.

Однажды кто-то из коллег Емельянова пошутил о том, что все женщины спорят, мол, какие мужчины являются самыми страшными бабниками. А что тут спорить? Самые страшные бабники работают в милиции, особенно в уголовном розыске.

Это было чистой правдой. На пути Константина, как и на пути любого другого опера, было слишком много женщин. Свидетельницы, потерпевшие, информаторши, профессиональные проститутки, бандитские подруги и подстилки воров — они проходили одной бесконечной, просто нескончаемой чередой. Можно было выбрать любую, при этом точно зная, что ни у кого не встретишь отказа.

Все они бесконечно вешались на него, ведь он был молодой здоровый мужчина. И Емельянов пользовался ими без зазрения совести. И постепенно стал замечать, что все эти бесконечные женщины сливаются для него в одно целое.

Он не помнил их имен и лиц. Ему было абсолютно плевать, какого цвета глаза у очередной безликой постельной подруги. Его не интересовала их жизнь, их увлечения, как и с кем они живут, о чем мечтают и почему с такой легкостью прыгнули в постель к нему, не понимая, что он обращает на них не больше внимания, чем на подушку.

Иногда, правда, он задумывался, почему так происходит, почему эти безликие, одинаковые женщины не понимают совершенно простой вещи — позвонил, пришел, переспал не имеет ничего общего с любовью. Более того, они настолько ему безразличны и не нужны, что их имена он просто намеренно не запоминает. Как могут не понимать, что даже не нравятся ему? А все, что происходит, только физиология, ничего больше.

И постепенно его душа становилась такой черствой, что в ней просто не могло найтись места для какой-то одной женщины. Емельянов не доверял женщинам. Он их не ценил. Он просто пользовался ими — как мебелью, как предметом обихода, не больше. И никогда не дорожил ни одной из них. Нечем было там дорожить — безликие, неумные, болтливые, даже самые красивые и опытные ничего не представляли для него, они были никем. И это одело в непробиваемую броню цинизма его застывшую душу.

Парикмахерша Валерия, к которой Емельянов пришел, была одной из них. Его сексуальные похождения дали неплохие плоды: теперь он отлично разбирался в женщинах, и каждую из них мог читать как раскрытую книгу. Он видел их насквозь. И до того, как произносились какие-то слова, Константин уже прекрасно знал, о чем они будут говорить, и это вызывало в нем смертельную скуку. Он словно блуждал по бесконечному лабиринту, где стоят абсолютно одинаковые статуи. Статуи, которые ему не нужны.

Валерия, судя по всему, считала себя неотразимой. Емельянов про себя лишь посмеялся, как глупо она пыталась себя преподнести, не понимая, что половые органы абсолютно одинаковы у всех женщин и что в своей жизни он повидал столько всего, что удивить его чем-то попросту было невозможно.

Она считала, что произвела на опера такое неизгладимое впечатление при первом допросе, что он намеренно пришел к ней. Как бы Валерия удивилась, если бы узнала правду — что точно с такой же легкостью Константин пришел бы к любой другой, и к кому именно идти, для него вообще не имело значения!

Емельянов же пришел потому что у него было плохое настроение. Операция провалилась, он предвидел головомойку от начальства, он ненавидел людей, весь окружающий мир. Ему хотелось выпить еще, и не сидеть дома одному с котами. Ему было все равно, кто она, как выглядит. Она даже не нравилась ему, эта женщина. Он и не видел ее в упор. И, скорей всего, после окончания расследования этого дела даже не узнает ее на улице.

А она смотрела не него хитрющими глазами и упивалась своей несуществующей неотразимостью, видела себя неповторимой, эта, как ее там… парикмахерша… Вера, Лера, Света, Люба, Катя или как там еще? Да какая, собственно, разница?

Они выпили водки и оказались в постели. В постели Емельянов всегда был жестким, невнимательным и думал только о своем собственном удовлетворении. Потом ему захотелось еще водки. Он дал ей деньги и отправил в магазин. Самому не хотелось выползать из постели, пусть даже чужой, хотелось так лежать не двигаясь, курить в потолок и полностью отключить мозг. До полного растворения в пространстве, стать чем-то вроде пятна на стене, чтобы не видеть, не чувствовать, не думать… Главное — не думать.

Емельянов вспомнил, что она принесла много всего — явно доложила свои собственные деньги. Две или три бутылки водки, еще какое-то вино… Они пили, потом снова занимались сексом, потом снова пили…

Когда они еще могли говорить, Валерия, запинаясь, произнесла:

— Слушай, а я ведь забыла… У Киры с актером роман был. С красивым таким. Она мне еще фотку показывала. И от этого актеришки у Кирки совсем снесло крышу.

— Как его звали, помнишь? — машинально спросил Емельянов, прекрасно зная имя актера.

— Павел Левицкий, — выпалила парикмахерша, — он еще в кино про шпионов снимался. Кирка в него страсть как влюбилась, вообще обалдеть! Как обкуренная ходила.

— И чем закончился роман? — Константин с удовольствием затянулся сигаретой, выпуская кольца дыма в потолок.

— Бросил он ее, конечно, — Лушко поморщилась. — Кира ведь была так себе. Да и старше меня, между прочим! И совсем не такая уж красивая. Мазалась только. А так ничего особенного в ней не было.

Она подтвердила уже хорошо известную ему истину: вот эту завистливую сучесть, которая всегда сидит в женской крови. Ему захотелось сжать ее плечи, ну просто сдавить, и хорошенько встряхнуть, крикнув при этом: что ж ты за сука такая? Да ведь убили твою подругу! Убили, дура, понимаешь! Да какая разница, старше, моложе, ты на себя в зеркало посмотри! Думаешь, кинозвезда? Да ты еще та мелкая, завистливая сучка, неспособная даже постичь своим утлым мозгом, что есть край всему, что нельзя сейчас завистливо причитать, ведь это подруга твоя!

Но он ничего не сказал. Ему вообще расхотелось говорить дальше. Поэтому снова были водка и секс, и они отрубились только под утро.

Поморщившись от головной боли, Емельянов встал с кровати и принялся одеваться.

— Ты куда? — На него тут же уставилась пара встревоженных женских глаз.

— Пора вставать. Мне же на службу.

— Да… Не везет тебе, — потянулась Валерия. — А я сегодня не работаю, не моя смена. Могу спать…

— Спи, — он пожал плечами, подумав, что это ему уже точно все равно.

— Ты ведь придешь сегодня вечером, правда? — Женщина села в постели, и ясно, четко он снова увидел, что у нее серая кожа лица, плохо покрашенные волосы и дряблая грудь.

— Не обещаю. Служба, сама понимаешь, — чтобы избежать неловких моментов, Константин знал лучший способ — просто подойти, поцеловать, и сама заткнется.

Он подошел и легонько чмокнул ее в щеку. Валерия расцвела, заулыбалась. Он направился к двери.

— Но ты ведь позвонишь сегодня, да? У нас общий телефон, но соседи обязательно меня позовут! Вот, держи, — взяв с тумбочки листок бумаги и косметический карандаш, она быстро написала номер. Емельянов взял бумажку.

— Позвоню конечно. Обязательно!

Хлопнул дверью, поспешно миновал бесконечный коммунальный коридор, к счастью, незамеченный, и оказался на залитой солнцем улице. Быстро пошел вперед. Затем, скомкав бумажку с номером телефона, выбросил ее в ближайшую урну…

— Тебя начальство к себе требует, — в кабинет заглянул один из оперов.