Игра в саботаж

Другого выхода у него все равно не было. Оставалось только вцепиться в жизнь всеми зубами. И думать о том, что рано или поздно он найдет свой путь домой.

Анатолий лежал на деревянном топчане, натянув до подбородка вонючий тулуп на козлином меху, и глядел на звезды. Дыра в крыше была довольно большой, и он без труда мог разглядеть целый фрагмент звездного неба. Этот яркий кусок казался ему больше футбольного поля. А звезды, эти ослепительные бусины, вкрапленные в черный бархат, никогда не стояли на месте, а двигались и вели с ним задушевный разговор.

Стоял конец марта, было страшно холодно. На полях еще не сошел снег. Нун мог бы спокойно спать в отапливаемой хате, тем более что ему постоянно предлагали — он очень вырос в глазах бандитов после того, как рассказал, что написал книгу. Но он ни за что не променял бы свой рай под звездным небом на простое тепло.

В сарай Анатолий попал совершенно случайно — брал в нем какие-то инструменты и вдруг увидел топчан. В тот же день он освободил топчан от мусора, немного убрал и в самом сарае и сказал, что теперь будет спать здесь. Ему принесли тулуп на козлином меху — боялись, что пропадет, сгинет от воспаления легких такая ценность. И, к своему удивлению, он прекрасно ужился на своем топчане и не только не простудился от холода, но и почти не чувствовал его, с наслаждением погружаясь в свои мысли. Просто лежал и думал, где находится его дом.

Где то место, последний приют, который примет его израненную душу? Где никто не помешает ему жить, он сможет делать то, что он хочет, и ему простят, что он слишком сильно отличается от всех остальных?

Когда-то он стремился уехать из этой страны, потому что ему не хватало воздуха, он буквально задыхался среди каменных джунглей пустых городов, где ходили строем под одну и ту же музыку, подчиняясь вездесущему кукловоду из центра. Во всем этом действительно была правда — но не до конца.

На самом деле Нун хотел уехать, потому что хотел постоянно носить свое собственное лицо, не снимая его по прихоти какой-то нелепой цензуры. Он мечтал быть не еще одной единицей из безликих каменных городов, а самим собой, человеком, который умеет так тонко чувствовать в этом мире, что способен передать другим окружающие его краски.

Именно в таком месте, которое позволило бы ему эту роскошь — жить в согласии с самим собой, — был бы его дом. И больше всего на свете он мечтал увидеть это место. Открыть свой путь домой.

Звезды утешали. Они были благосклонными слушателями этой безумной и бездонной надежды, питающей его. Он говорил с ними беззвучно, рисуя собственным воображением ослепительные краски своего мира, хотя его переполнял целый океан слов, каждое из которых обладало удивительным и удивляющим смыслом, понятным для всех. И вопреки всему он точно знал, что рано или поздно покинет мир, где существуют только два цвета — белый и черный, покинет, чтобы окончательно найти свой путь домой.

Но для этого необходимо было выжить. Это было самой важной задачей, самой главной целью. И это у него получалось. С каждым днем голова его болела все меньше и меньше, пока постепенно не прошла совсем. И тогда ее заняли другие мысли.

В тот первый день, когда Нун узнал, что банда занимается грабежом евреев, пытающихся нелегально, контрабандным способом выбраться из этой страны, он чуть не сошел с ума от отчаяния и ужаса. Он все время думал, что обязательно себя выдаст — хоть словом, хоть взглядом провалит свой единственный шанс на спасение.

Поэтому тогда после слов Толяна он схватился за голову и почти упал на кровать.

— Ты чего, братан? — перепугался Жмых.

— Извини, брат, — застонал Нун. — Голова закружилась, все как в тумане…

— Да… Здорово тебя по черепушке стукнули. И потом еще добавили. Ну ничего, доктор разберется.

Банда стала собираться к вечеру. С ужасом Анатолий увидел, что она большая — восемь человек. Жили они все в разных местах, но эта лачуга в Бурлачьей Балке была чем-то вроде их штаб-квартиры. Разного возраста и внешности, все они вызывали у него одно только чувство — дикое отвращение. Но, сославшись на боли в голове, Нун мог кривиться сколько угодно — гримасы были позволены тому, кто был на волосок от смерти.

Однако к нему отнеслись нормально. Он ждал настороженности, но ее не было. Слава о его подвиге — о том, что он завалил мента, мусора, уже расползлась в определенных кругах. Милиционер, однако, не умер. Из разговоров бандитов Анатолий понял, что машину нашли возле оврага, а водителя в тяжелом состоянии отправили в больницу. Про себя он выдохнул — неизвестно, как бы он жил дальше, зная, что убил человека.

Так же он понял, что их страшно позабавил этот случай: впервые за все время сидевший по политической статье пытался сбежать из-под конвоя, замочив перевозчика. Для мира, где насилие было нормой жизни и правилом поведения, это было невероятным. Ведь по политическим статьям сидели в основном интеллигенты — презрительно обесцененные властью культурные люди. А воспитание, культура, достоинство никогда не позволяли им постоять за себя.

Поэтому Анатолий вызывал некое удивление — как редкий экспонат. К концу дня бандиты стали называть его братаном, в их мире это означало высшую степень доверия.

К вечеру они собирались с добычей. Когда перевозчиков не было, занимались гоп-стопом — грабили случайных прохожих и дорогие автомобили.

Как Анатолий понял из разговоров, особым шиком было остановить дорогую машину — любым способом. Для этого можно было просто подсесть к водителю в качестве пассажира, если тот был готов остановиться, или же сыграть в ДТП, когда один бандит ложился на дороге, вроде бы сбитый машиной. Если автомобиль останавливался, и шофер выходил, остальные выскакивали из кустов. Кроме того, часто грабили в поездах.

Словом, банда была крепко сбитой и профессиональной. Большинство ее членов отмотали не один срок. Это были опасные, закаленные в боях и на зонах гастролеры, для которых не существовало ни морали, ни правил. И Нун сразу же, в самый первый момент, прекрасно понял, что его просто уничтожат, прикопают без следов, посмей он вякнуть что-нибудь против.

Самым опасным было то, что чувство страха было бандитам неведомо, и о страшном, опасном они говорили со смехом, смакуя самые отвратительные подробности «дел», вспоминая детали и безмерно гордясь собой.

Говорили, естественно, на жаргоне. Поначалу тонкое ухо Нуна резали отвратительно грубые, безграмотные слова. Некоторых он вообще не понимал. Но постепенно догадался, о чем идет речь.

Сказать по правде, он так и не понял, зачем они его спасли, почему не оставили умирать там, во рву. С такой травмой головы смерть наступила бы скоро. Однако бандиты не только спасли его, достав из глубокого оврага, но еще и лечили и почти приняли в свои ряды.

Тогда, в первый день, лежа на кровати, Анатолий с огромным интересом вглядывался в их лица, по чертам и шрамам пытаясь догадаться, через что кто прошел. И одно было общим у всех — глаза. У всех у них были какие-то свинцовые глаза. Прожженные, как будто просматривающие сквозь металл и картон мельчайшие детали. Так Нуну казалось все время, пока он наблюдал за ними. Бандиты, понаблюдав за ним, через какое-то время полностью расслабились.

На столе разложили дневную добычу — в основном бумажники, кошельки. Вслух громко обсуждали содержимое. Анатолию было страшно интересно, что еще, кроме жажды наживы, связывает между собой членов банды и удерживает их в этой дыре.

Особенно поразил его красивый черноволосый парень с яркими, чувственными чертами лица. Он сразу подумал, что против такого не устоит ни одна женщина.

— Это наш артист, — хмыкнул Жмых, тут же поймав взгляд Анатолия, — мы зовем его Красавчиком. Он по-настоящему артистом работает.

— Где? — изумился Нун.

— А хрен его знает! Артист больших и малых театров! Но не это для него главное. А самое главное для него — бабы.

— В каком смысле? — не понял Анатолий.

— Баб обирает. Бабы слетаются на него как мухи на мед. Просто млеют от него. Он заводит красивый роман, лезет к бабе домой. И так ее обрабатывает, что она или сама ему деньги отдает, или он все выносит из хаты, опоив бабу снотворным. Конечно, если в хате есть что вынести.

— А как его до сих пор не поймали? — удивился Нун.

— А кто будет жаловаться? — усмехнулся Жмых. — Сам подумай! Бабы стыдятся, шо мусора смеяться будут да на работе известно станет, а у кого и муж есть. И потом — всякое такое: осуждение общественности, стенгазета, партийное собрание… Короче, конец бабе. Вот и молчат в тряпочку. А шо делать, если сами дуры, кого в квартиру впустили? Мусора все так и говорят. Мол, с мужиком сама кувыркалась, а чего теперь жалуешься? Не разобралась? Так надо было лучше смотреть! Вот такая история. И наш Красавчик всегда шикует, всегда при деньгах. Деньги у него постоянно водятся.

Анатолию от этого рассказа стало противно и страшно. Но сказать было нечего. Да он и не мог ничего сказать. Оставалось только терпеть, стиснув зубы. И смотреть.

В первый день к вечеру, совсем с темнотой, появился доктор. Он был старенький, похожий на классического университетского профессора, каких показывают в фильмах, — с длиной окладистой бородой, и выглядящий точно как персонаж старой царской империи.


Было странно, что такой человек находится в банде, что его что-то связывает с нелюдями, промышляющими разбоем и грабежом. Анатолий вновь поразился тому, какие извилистые линии судьба порой вычерчивает прямо через человеческие жизни.

Врач начал с того, что снял повязку с его головы. Затем стал ее ощупывать.

— Как себя чувствуете, голубчик? — У него был бархатистый, спокойный голос — ну прямо для студенческой аудитории!

— Голова кружится сильно, — честно признался Нун.

— Вам повезло, голубчик, — доктор улыбнулся, закончив осмотр, — вы в рубашке родились. Сантиметром ниже — и никто бы вас не спас! А так все будет очень даже хорошо. У вас две раны были, правда?

— Две, — горько вздохнул Анатолий, — в первый раз ударили пистолетом по голове. А второй — когда свалился в овраг.

— Били вас специально так, чтобы не убить, — пояснил врач, — напугать — да, но не убить. Поверьте, эти чекисты — мастера своего дела. И если бы хотели убить, то били бы совсем иначе.

Чекисты… Анатолия резануло это устаревшее, совершенно не подходящее к нынешней жизни слово. Но, подумав, он пришел к выводу, что в нем что-то есть, врач прав. Ведь эти далекие кровавые чекисты — предки тех самых кагэбешников, которые так себя ведут сегодня. Можно сказать, что даже в чем-то их превосходя.

— Сразу видно, что вы умный и культурный человек, — неожиданно сказал врач. — Как же вы умудрились дойти до всего этого?

Нуну страшно хотелось ответить: а вы? Но он промолчал. Именно тогда впервые в его душе и появилась, а затем крепко вызрела мысль: надо выжить. Любой ценой. Любым способом. А для того, чтобы выжить, надо молчать.

— Через пару дней будете как новенький, — сказал врач. — Повязку сниму послезавтра. И на будущее прошу — берегите голову!

— Это мое самое слабое место, — попытался пошутить Анатолий, но шутка вышла несмешной. И в разговоре повисла долгая неловкая пауза.

— А правду говорят, что вы писатель? — вдруг спросил врач.

— Правду, — кивнул Нун. — Вернее как — я пытаюсь им стать. Но, честно, пока выходит не очень.

— Ваше счастье, что у вас не получается, — вздохнул врач. — Нет судьбы печальнее, чем судьба писателя. Это всегда судьба пророка, который не нужен в своем отечестве. Рано или поздно его бросят на заклание. И его разорвет толпа, которая ничего не смыслит в таком даре. И даже не хочет понять.

— Все верно, — кивнул Анатолий.

— Даже больше вам скажу: как бы ни была печальна ваша судьба, она подарила вам бесценный опыт. Берегите его.

— Вы умеете предсказывать? — прищурился Нун.

— Бывает, — без улыбки кивнул врач, и Анатолий снова удивился тому, как доктору удается находить верные слова.

Потом врач сделал ему два укола, наложил повязку и ушел, вернее уехал — Анатолий услышал шум автомобиля, отъезжающего от дома. Он побоялся спросить у Жмыха о том, что привело врача в банду — боялся разочароваться в этом странном лжепророке, который отвергал истины и превращал их в тонкую пленку разума в этом жутком бандитском притоне.

Все последующие дни Нун думал и наблюдал — «снимал узоры», как сказали бы бандиты. Его почетное вхождение в банду произошло только спустя неделю. Вернее спустя целых восемь дней. Он считал.

В тот день бандиты вернулись под утро. Они принесли с собой первые лучи рассвета и богатую добычу — им повезло ограбить несколько богатых еврейских семей. В первом случае с добычей все было ясно: на столе высилась груда бумажных денег и массивные золотые украшения. А вот во втором — дело оказалось похуже.

Чертыхаясь, матерясь на все голоса, бандиты вытащили из старой сумки… целую кучу книг. Это были очень старые книги — в антикварном переплете, с загнутыми страницами, с кое-где потрескавшейся кожаной обложкой.

— Вот сука! — завопил один. — И тащить все это надо было! Спалить бы в печке эту погань! Ну кто подобную хрень несет через границу?! Суки чертовы!

Анатолий осторожно слез с кровати и подошел к столу. Книги! От вида забытых книжных страниц у него перехватило дыхание. Он не видел книг столько времени… Взяв в руки, принялся листать, испытывая неимоверное наслаждение.

— Выбросить эту погань и очистить стол… — вдруг снова донеслось до него.

— Подождите! — Он сам даже не понял, откуда взялась у него смелость возразить. — Это очень ценные книги. Смотрите, вот это первое издание басен Крылова! Это настоящие раритеты. Они стоят больших деньг.

— А ну ша! Баян дело говорит! — крикнул Толик Жмых. — Ну, продолжай.

— Их потому и везли, что продать как можно дороже. В них деньги вложили.

Книги аккуратно спрятали обратно в сумку. А через три дня Толик вывалил на стол кучу бумажных денег:

— Ну ты даешь, братан! Да тут больше, чем за золото!

Так писатель Анатолий Нун стал вором.





Глава 10





Выехать из страны… В 1967 году это представлялось абсолютно невозможным. Однако люди умудрялись это сделать, как-то находили пути — иногда очень опасные и даже противозаконные. Учитывая политику СССР по отношению к другим странам, это было более чем рискованно. За это вполне можно было заплатить жизнью. Но, несмотря на риск, на это шли.