Игра не для всех. 1941
Часть 23 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Но самое страшное, чего я боюсь – это жить обесчещенной, в блуде, в позоре. Пойми, когда я говорила про женскую честь, я ведь говорила серьезно, это для меня не пустые слова. Сколько пришлось пережить, чтобы пройти мимо всего этого, когда… когда на моем пути оказывались мужчины, желавшие только использовать – и ничего не дать взамен.
Тут в словах Ольги звучит неподдельная боль, и я понимаю, точнее, чувствую теперь то, что она меня убедила. Уже.
– И если ты любишь – действительно любишь, ты сможешь подождать, пока мы не станем супругами. Иначе это уже не любовь.
В голосе казачки на этот раз сквозит просто стальная убежденность в собственной правоте, которой возразить просто нечего. Да я и не пытаюсь:
– Да понял я тебя, понял… И не возражаю. Просто все это… – тут я жестами указал на ее манящую наготу, потом на себя, в частности и ниже пояса, – просто все это было так сладко… И так тяжело теперь будет терпеть… Но я буду, правда буду – ради тебя.
Как же ласково она мне улыбнулась! В груди вновь стало теплее, а девушка вдруг подалась вперед, замерев прямо передо мной и горячо прошептала:
– Ну, совсем-совсем терпеть не обязательно…
Я еще не успел понять, что происходит, как гибкая казачка мягким, но требовательным движением слегка толкнула меня, заваливая на спину, после чего сама медленно так, неторопливо легла сверху, при этом пощекотав лицо волосами… Ее губы нашли мои – и этот поцелуй возлюбленной был гораздо более требовательным и ненасытным, чем все предыдущие, заведя меня с пол-оборота. Что есть силы прижав к себе любимую, я крепко обнял ее за тонкую талию, одновременно жадно стиснув тугую грудь. И в тот миг, когда мое естество едва не запульсировало от возбуждения, на него легло крепкое женское бедро, проскользнувшее сперва вперед, а потом назад, доводя до дурмана ласкающими прикосновениями нежной, гладкой кожи…
– Какой же он… М-м-м…
В мурлыкающем голосе любимой помимо игривых ноток сквозит и искреннее удивление напополам с неподдельным восхищением:
– И ты это хотел в меня… Пожалей бедную девушку, Рома, с одного раза мне будет очень больно…
Горячий, волнующий шепот девушки срабатывает похлеще любого афродизиака, стремительно приближая развязку. А тут она еще и бедро прижала к моему телу так крепко, что стала немного больно – и оттого еще вкуснее… Казачке хватило всего нескольких частых, быстрых движений, чтобы довести меня до полного опустошения и изнеможения, после чего, еще раз меня поцеловав, она одним гибким движением встала и тихо, но счастливо рассмеялась:
– Доволен, котяра мартовский? А теперь одевайся и идем, сам говорил – ночи сейчас короткие!
…Невероятно ободренный случившейся ночью близостью – пусть не полноценной, но в то же время невероятно яркой (и стоит ли говорить, что в моей жизни это был первый подобный опыт?), я пошел уже довольно быстро – с равной с девушкой скоростью. Неплохо натренированные предыдущими переходами, мы выбрали лучший момент, когда ни по железной дороге, ни по протянувшейся рядом с ней трассой не было никакого движения, и в один финальный марш-бросок добрались до лесного массива в районе деревни Альвус, осилив за ночь двадцать километров. Когда я в изнеможении упал наземь, сквозь кроны деревьев пробивались первые лучи солнца, а на мои глаза навернулись слезы облегчения: мы добрались до южной оконечности Беловежской пущи! Мы смогли!!!
Кажется, что я столь стремительно провалился в сон, прижав к себе Олю, что забыл даже попросить помощника предупредить о посторонних. Иначе никак не объяснить того, что проснулся я от довольно громкого смешка и прозвучавшего над самым ухом смутно знакомого голоса:
– Рядовой Самсонов, подъем!
В первую секунду, еще не разобравшись в ситуации, я резко дернулся на источник звука, попытавшись ударить левой рукой, а правой бестолково дергая клапан на кобуре. По итогу удар был блокирован еще в момент замаха, а достать пистолет я просто не успел – тяжелый толчок опрокинул меня на спину, после чего раздался уже возмущенный окрик лейтенанта Перминова:
– Ты охренел, боец! Прочисти окуляры!
Поначалу я просто не смог поверить своим глазам, пытаясь отчаянно проморгаться. А когда наконец понял, кто стоит передо мной, насмешливо улыбаясь, я едва не подскочил от радости:
– Товарищ лейтенант, вы?! Но как?!
Командир усмехнулся и крепко пожал мне руку, после чего поздоровался уже и с проснувшейся Мещеряковой:
– Здравствуйте, Ольга Ивановна. Рад вас видеть в добром здравии.
– Здравствуйте, Михаил Александрович.
Летеха приветливо улыбнулся казачке, но тут же по лицу его пробежала тень:
– Так вот, товарищи, это вы мне расскажите – как. Ольга Ивановна, вы ведь были с тяжелоранеными в группе политрука Кадацкого. Что-то… случилось?!
Голос Перминова дрогнул, но Мещерякова тут же попыталась его успокоить:
– Товарищ лейтенант, я находилась с группой Кадацкого до 23 июня. Двух тяжелораненых сильно растрясло, и нас оставили в деревне Огородники. Простите, но ни про вашу жену, ни про остальных я ничего не знаю. Однако днем звуков боя в той стороне, куда они ушли, слышно не было.
Командир тяжело вздохнул, после чего опустил голову:
– Хотя бы это хорошо. А что с ранеными?
Теперь пришел черед помрачнеть Мещеряковой:
– Ваню Перекалина и Славу Прокопенко немцы расстреляли. Я сама спаслась только благодаря Роме – он вступил с фашистами в бой, а Слава Прокопенко закрыл собой от пуль…
Отступив на полшага назад, я прикрыл казачку плечом, и та сама подалась ко мне, тем самым наглядно продемонстрировав Перминову, что мы вместе. Командир открыл было рот для следующего вопроса, но неожиданно сзади него раздался еще один знакомый мне голос:
– Товарищ лейтенант, нужно дальше в лес уходить…
Тут появившийся из-за спины старшого наш штатный снайпер Саша Гринев разглядел и меня, и казачку, и глаза его радостно округлились:
– Ребята! Как?!
Я широко улыбнулся товарищу в ответ, но ликование неожиданной встречи прервал лейтенант:
– Так, бойцы, встретились – и отлично. Трофейное оружие Мещеряковой отдадим Макарову, а ты, Самсонов, занимай место в строю.
Небрежность, с которой Перминов отдал мне приказ – словно и не было ухода отряда, оставившего меня одного! – зацепила неожиданно сильно. С губ едва не сорвалось, что мы с Ольгой и сами можем за себя постоять и что сами дойдем до своих, но тут же до меня дошло, что мы по-прежнему в воинской форме и что по-прежнему являемся военнослужащими заставы. Потому вместо возмущения я молча принялся застегивать на себе ремни, решив, что попробую поговорить с летехой «за жизнь» чуть позже. Между тем командир обратился к казачке:
– Ольга Ивановна, прошу вас осмотреть наших раненых. Тяжелых нет, но и за легкими нужен уход.
Олька машинально кивнула, после чего взяла сухарную сумку – и тут же ее отложила:
– Михаил Александрович, у нас есть консервы. Если люди голодны, мы можем накормить их горячим.
Жадный, голодный огонь загорелся в глазах обоих пограничников, но быстро взяв себя в руки, лейтенант отрезал:
– Надо уйти дальше. Тогда и поедим.
Все вместе мы двинулись назад, и так получилось, что казачка оказалась чуть в стороне от меня. Давно привыкнув к тому, что любимая всегда находится рядом, я испытал очередной укол то ли ревности, то ли неприязни к товарищам, которым при встрече так обрадовался… Но не растерявший оптимизма Гринев тут же меня отвлек:
– Рома, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Мы ведь, когда началась стрельба, думали – все, пропал Самсонов! А ты вот он, живой да невредимый!
Машинально коснувшись болячки на левой щеке, пробороздившей ее до самого уха, я внутренне усмехнулся над «невредимым», но вслух спросил о другом:
– Расскажи, как выбрались?
– Да что тут рассказывать! Драпака дали при первых выстрелах, лейтенант только и успел оставить тебе метку и спрятать карту. Кстати, а что с Томилиным? Он с вами, вышел?
Я коротко мотнул головой и односложно ответил:
– Погиб Женька.
Не вдаваясь в подробности, Саша только огорченно кивнул:
– Понятно… Жаль, хороший был парень. Но и у нас без потерь не обошлось. Мы как смогли быстро покинули лес, но на пешем марше в сторону Огородников отряд накрыл немецкий самолет. Точнее, летела пара с нашей, советской стороны, но снизился только один. Лейтенант кричит: «Ложись, огонь!» – а вражина как спустился ниже, так издалека по группе из пулеметов и врезал, только клочья в стороны полетели… Пятерых срезал, гад!
Я ошарашенно покачал головой, представив, как с неба ко мне приближается крылатая смерть, и зябко передернул плечами: мне еще не доводилось попадать под удары авиации. Днем рев моторов в небе слышал, но в это время или укрывался в лесах, или путешествовал на мотоцикле.
– А что дальше?
– А дальше… Ударили мы ему вдогонку из обоих пулеметов, но как по мне, только патроны пожгли – ушел фашист без всяких для себя последствий. Правда, и на второй заход не пошел, но, может, он сам возвращался уже пустой, по нам остаток лент высадил…
За неторопливым разговором мы вышли к первоначальной стоянке маленького отряда пограничников – всего шесть человек, включая и Перминова. Как позже я узнал, добравшись до леса у Огородников, командиры сводного отряда решили разделить людей – чем больше группа, тем быстрее ее заметят, а у малых еще есть шанс пройти незамеченными даже по открытой местности. Добив на привале остатке провизии, оба отряда снялись и двинулись вперед уже ночью – обогнав меня, таким образом, на целый день. А вот дальше завернули по маршруту, который я намечал для себя изначально: на восток, до крупного лесного массива у деревни Плянты, а уже оттуда на север, через Верхи, Беловежский, Каролин.
В Верхах погранцы потеряли два дня, запершись в сарае одного из домов на время, пока в деревне отдыхал взвод немецких солдат. Фрицы-то были там день и ночь, утром уже ушли, но вновь вести людей при свете солнца Перминов не решился. А в целом сослуживцам крупно повезло: никто их не сдал, а наоборот, местные жители собрали им еды в дорогу. Правда, с тех самых пор отряд старался обходить любые населенные пункты стороной.
В итоге, кроме обстрела фашистским летчиком и разделения групп, ничего особенно ного и яркого с уцелевшей заставой не произошло. Нас с Олей летеха обнаружил совершенно случайно, решив отойти в сторону от вставшей на привале группы – видимо, по нужде… Судьба! А ведь если бы не лишняя дневка, ребята и вовсе вышли бы к пуще на сутки раньше – но получилось так, как получилось, да оно и к лучшему. Все же вместе надежнее.
Глава девятнадцатая
27 июня 1941 года. Декретное время: 11 часов 14 минут. Южная оконечность Беловежской пущи в районе деревни Альвус
Оставшиеся пограничники встречают нас приветственными радушными возгласами и искренней радостью, написанной на их лицах. Со мной по очереди здороваются все бойцы, крепко сжимая руку и так же крепко шлепая по плечам; со всех сторон сыплются вопросы, на большинство которых я просто не успеваю ответить, смущенный подобным вниманием. Однако все благодушие разом слетает с меня при виде лучезарной улыбки одного из бойцов, адресованной Мещеряковой. Кажется, Витя Петров его зовут; казачка как раз начала его перевязывать, и пограничник словно бы невзначай положил ладонь ей на предплечье – вроде бы ничего и страшного, но я заметил, что любимая чуть вздрогнула и попыталась отстраниться от Петрова.
– Эй, руку убери!!!
Еще не успев даже обдумать происходящее и выбрать правильную линию поведения, я среагировал инстинктивно, едва ли не зарычав на сослуживца. Чересчур дружелюбный боец удивленно посмотрел на меня, но тут же черты и его лица ожесточились. Возможно, он хотел бы ответить мне в тон, но конфликт в зародыше подавил Перминов, негромко, но властно приказав:
– Отставить. Самсонов – ко мне.
Сцепив зубы и заиграв желваками, я подхожу к командиру, который сознательно отходит в сторону от стоянки отряда. Внимательно посмотрев мне в глаза, лейтенант спокойно, без злобы спрашивает:
– Я так понимаю, у тебя с Мещеряковой шуры-муры? А то, что война идет, ты, случаем, не забыл, боец?
Спокойно выдержав взгляд Перминова, я ответил ему довольно жестко:
– А может, вы забыли, товарищ лейтенант, как я всех вас вытащил из обреченного дота, а вы меня после даже не дождались?
Михаил смутился – но только на мгновение:
– Самсонов, ты был предупрежден, что отряд тебя ждать не станет, если начнется стрельба. Я не мог рисковать всей заставой ради одного бойца!
– Так я на вас зла не держу. Шли своей дорогой? Так идите. А я пойду с Мещеряковой.
Тут в словах Ольги звучит неподдельная боль, и я понимаю, точнее, чувствую теперь то, что она меня убедила. Уже.
– И если ты любишь – действительно любишь, ты сможешь подождать, пока мы не станем супругами. Иначе это уже не любовь.
В голосе казачки на этот раз сквозит просто стальная убежденность в собственной правоте, которой возразить просто нечего. Да я и не пытаюсь:
– Да понял я тебя, понял… И не возражаю. Просто все это… – тут я жестами указал на ее манящую наготу, потом на себя, в частности и ниже пояса, – просто все это было так сладко… И так тяжело теперь будет терпеть… Но я буду, правда буду – ради тебя.
Как же ласково она мне улыбнулась! В груди вновь стало теплее, а девушка вдруг подалась вперед, замерев прямо передо мной и горячо прошептала:
– Ну, совсем-совсем терпеть не обязательно…
Я еще не успел понять, что происходит, как гибкая казачка мягким, но требовательным движением слегка толкнула меня, заваливая на спину, после чего сама медленно так, неторопливо легла сверху, при этом пощекотав лицо волосами… Ее губы нашли мои – и этот поцелуй возлюбленной был гораздо более требовательным и ненасытным, чем все предыдущие, заведя меня с пол-оборота. Что есть силы прижав к себе любимую, я крепко обнял ее за тонкую талию, одновременно жадно стиснув тугую грудь. И в тот миг, когда мое естество едва не запульсировало от возбуждения, на него легло крепкое женское бедро, проскользнувшее сперва вперед, а потом назад, доводя до дурмана ласкающими прикосновениями нежной, гладкой кожи…
– Какой же он… М-м-м…
В мурлыкающем голосе любимой помимо игривых ноток сквозит и искреннее удивление напополам с неподдельным восхищением:
– И ты это хотел в меня… Пожалей бедную девушку, Рома, с одного раза мне будет очень больно…
Горячий, волнующий шепот девушки срабатывает похлеще любого афродизиака, стремительно приближая развязку. А тут она еще и бедро прижала к моему телу так крепко, что стала немного больно – и оттого еще вкуснее… Казачке хватило всего нескольких частых, быстрых движений, чтобы довести меня до полного опустошения и изнеможения, после чего, еще раз меня поцеловав, она одним гибким движением встала и тихо, но счастливо рассмеялась:
– Доволен, котяра мартовский? А теперь одевайся и идем, сам говорил – ночи сейчас короткие!
…Невероятно ободренный случившейся ночью близостью – пусть не полноценной, но в то же время невероятно яркой (и стоит ли говорить, что в моей жизни это был первый подобный опыт?), я пошел уже довольно быстро – с равной с девушкой скоростью. Неплохо натренированные предыдущими переходами, мы выбрали лучший момент, когда ни по железной дороге, ни по протянувшейся рядом с ней трассой не было никакого движения, и в один финальный марш-бросок добрались до лесного массива в районе деревни Альвус, осилив за ночь двадцать километров. Когда я в изнеможении упал наземь, сквозь кроны деревьев пробивались первые лучи солнца, а на мои глаза навернулись слезы облегчения: мы добрались до южной оконечности Беловежской пущи! Мы смогли!!!
Кажется, что я столь стремительно провалился в сон, прижав к себе Олю, что забыл даже попросить помощника предупредить о посторонних. Иначе никак не объяснить того, что проснулся я от довольно громкого смешка и прозвучавшего над самым ухом смутно знакомого голоса:
– Рядовой Самсонов, подъем!
В первую секунду, еще не разобравшись в ситуации, я резко дернулся на источник звука, попытавшись ударить левой рукой, а правой бестолково дергая клапан на кобуре. По итогу удар был блокирован еще в момент замаха, а достать пистолет я просто не успел – тяжелый толчок опрокинул меня на спину, после чего раздался уже возмущенный окрик лейтенанта Перминова:
– Ты охренел, боец! Прочисти окуляры!
Поначалу я просто не смог поверить своим глазам, пытаясь отчаянно проморгаться. А когда наконец понял, кто стоит передо мной, насмешливо улыбаясь, я едва не подскочил от радости:
– Товарищ лейтенант, вы?! Но как?!
Командир усмехнулся и крепко пожал мне руку, после чего поздоровался уже и с проснувшейся Мещеряковой:
– Здравствуйте, Ольга Ивановна. Рад вас видеть в добром здравии.
– Здравствуйте, Михаил Александрович.
Летеха приветливо улыбнулся казачке, но тут же по лицу его пробежала тень:
– Так вот, товарищи, это вы мне расскажите – как. Ольга Ивановна, вы ведь были с тяжелоранеными в группе политрука Кадацкого. Что-то… случилось?!
Голос Перминова дрогнул, но Мещерякова тут же попыталась его успокоить:
– Товарищ лейтенант, я находилась с группой Кадацкого до 23 июня. Двух тяжелораненых сильно растрясло, и нас оставили в деревне Огородники. Простите, но ни про вашу жену, ни про остальных я ничего не знаю. Однако днем звуков боя в той стороне, куда они ушли, слышно не было.
Командир тяжело вздохнул, после чего опустил голову:
– Хотя бы это хорошо. А что с ранеными?
Теперь пришел черед помрачнеть Мещеряковой:
– Ваню Перекалина и Славу Прокопенко немцы расстреляли. Я сама спаслась только благодаря Роме – он вступил с фашистами в бой, а Слава Прокопенко закрыл собой от пуль…
Отступив на полшага назад, я прикрыл казачку плечом, и та сама подалась ко мне, тем самым наглядно продемонстрировав Перминову, что мы вместе. Командир открыл было рот для следующего вопроса, но неожиданно сзади него раздался еще один знакомый мне голос:
– Товарищ лейтенант, нужно дальше в лес уходить…
Тут появившийся из-за спины старшого наш штатный снайпер Саша Гринев разглядел и меня, и казачку, и глаза его радостно округлились:
– Ребята! Как?!
Я широко улыбнулся товарищу в ответ, но ликование неожиданной встречи прервал лейтенант:
– Так, бойцы, встретились – и отлично. Трофейное оружие Мещеряковой отдадим Макарову, а ты, Самсонов, занимай место в строю.
Небрежность, с которой Перминов отдал мне приказ – словно и не было ухода отряда, оставившего меня одного! – зацепила неожиданно сильно. С губ едва не сорвалось, что мы с Ольгой и сами можем за себя постоять и что сами дойдем до своих, но тут же до меня дошло, что мы по-прежнему в воинской форме и что по-прежнему являемся военнослужащими заставы. Потому вместо возмущения я молча принялся застегивать на себе ремни, решив, что попробую поговорить с летехой «за жизнь» чуть позже. Между тем командир обратился к казачке:
– Ольга Ивановна, прошу вас осмотреть наших раненых. Тяжелых нет, но и за легкими нужен уход.
Олька машинально кивнула, после чего взяла сухарную сумку – и тут же ее отложила:
– Михаил Александрович, у нас есть консервы. Если люди голодны, мы можем накормить их горячим.
Жадный, голодный огонь загорелся в глазах обоих пограничников, но быстро взяв себя в руки, лейтенант отрезал:
– Надо уйти дальше. Тогда и поедим.
Все вместе мы двинулись назад, и так получилось, что казачка оказалась чуть в стороне от меня. Давно привыкнув к тому, что любимая всегда находится рядом, я испытал очередной укол то ли ревности, то ли неприязни к товарищам, которым при встрече так обрадовался… Но не растерявший оптимизма Гринев тут же меня отвлек:
– Рома, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Мы ведь, когда началась стрельба, думали – все, пропал Самсонов! А ты вот он, живой да невредимый!
Машинально коснувшись болячки на левой щеке, пробороздившей ее до самого уха, я внутренне усмехнулся над «невредимым», но вслух спросил о другом:
– Расскажи, как выбрались?
– Да что тут рассказывать! Драпака дали при первых выстрелах, лейтенант только и успел оставить тебе метку и спрятать карту. Кстати, а что с Томилиным? Он с вами, вышел?
Я коротко мотнул головой и односложно ответил:
– Погиб Женька.
Не вдаваясь в подробности, Саша только огорченно кивнул:
– Понятно… Жаль, хороший был парень. Но и у нас без потерь не обошлось. Мы как смогли быстро покинули лес, но на пешем марше в сторону Огородников отряд накрыл немецкий самолет. Точнее, летела пара с нашей, советской стороны, но снизился только один. Лейтенант кричит: «Ложись, огонь!» – а вражина как спустился ниже, так издалека по группе из пулеметов и врезал, только клочья в стороны полетели… Пятерых срезал, гад!
Я ошарашенно покачал головой, представив, как с неба ко мне приближается крылатая смерть, и зябко передернул плечами: мне еще не доводилось попадать под удары авиации. Днем рев моторов в небе слышал, но в это время или укрывался в лесах, или путешествовал на мотоцикле.
– А что дальше?
– А дальше… Ударили мы ему вдогонку из обоих пулеметов, но как по мне, только патроны пожгли – ушел фашист без всяких для себя последствий. Правда, и на второй заход не пошел, но, может, он сам возвращался уже пустой, по нам остаток лент высадил…
За неторопливым разговором мы вышли к первоначальной стоянке маленького отряда пограничников – всего шесть человек, включая и Перминова. Как позже я узнал, добравшись до леса у Огородников, командиры сводного отряда решили разделить людей – чем больше группа, тем быстрее ее заметят, а у малых еще есть шанс пройти незамеченными даже по открытой местности. Добив на привале остатке провизии, оба отряда снялись и двинулись вперед уже ночью – обогнав меня, таким образом, на целый день. А вот дальше завернули по маршруту, который я намечал для себя изначально: на восток, до крупного лесного массива у деревни Плянты, а уже оттуда на север, через Верхи, Беловежский, Каролин.
В Верхах погранцы потеряли два дня, запершись в сарае одного из домов на время, пока в деревне отдыхал взвод немецких солдат. Фрицы-то были там день и ночь, утром уже ушли, но вновь вести людей при свете солнца Перминов не решился. А в целом сослуживцам крупно повезло: никто их не сдал, а наоборот, местные жители собрали им еды в дорогу. Правда, с тех самых пор отряд старался обходить любые населенные пункты стороной.
В итоге, кроме обстрела фашистским летчиком и разделения групп, ничего особенно ного и яркого с уцелевшей заставой не произошло. Нас с Олей летеха обнаружил совершенно случайно, решив отойти в сторону от вставшей на привале группы – видимо, по нужде… Судьба! А ведь если бы не лишняя дневка, ребята и вовсе вышли бы к пуще на сутки раньше – но получилось так, как получилось, да оно и к лучшему. Все же вместе надежнее.
Глава девятнадцатая
27 июня 1941 года. Декретное время: 11 часов 14 минут. Южная оконечность Беловежской пущи в районе деревни Альвус
Оставшиеся пограничники встречают нас приветственными радушными возгласами и искренней радостью, написанной на их лицах. Со мной по очереди здороваются все бойцы, крепко сжимая руку и так же крепко шлепая по плечам; со всех сторон сыплются вопросы, на большинство которых я просто не успеваю ответить, смущенный подобным вниманием. Однако все благодушие разом слетает с меня при виде лучезарной улыбки одного из бойцов, адресованной Мещеряковой. Кажется, Витя Петров его зовут; казачка как раз начала его перевязывать, и пограничник словно бы невзначай положил ладонь ей на предплечье – вроде бы ничего и страшного, но я заметил, что любимая чуть вздрогнула и попыталась отстраниться от Петрова.
– Эй, руку убери!!!
Еще не успев даже обдумать происходящее и выбрать правильную линию поведения, я среагировал инстинктивно, едва ли не зарычав на сослуживца. Чересчур дружелюбный боец удивленно посмотрел на меня, но тут же черты и его лица ожесточились. Возможно, он хотел бы ответить мне в тон, но конфликт в зародыше подавил Перминов, негромко, но властно приказав:
– Отставить. Самсонов – ко мне.
Сцепив зубы и заиграв желваками, я подхожу к командиру, который сознательно отходит в сторону от стоянки отряда. Внимательно посмотрев мне в глаза, лейтенант спокойно, без злобы спрашивает:
– Я так понимаю, у тебя с Мещеряковой шуры-муры? А то, что война идет, ты, случаем, не забыл, боец?
Спокойно выдержав взгляд Перминова, я ответил ему довольно жестко:
– А может, вы забыли, товарищ лейтенант, как я всех вас вытащил из обреченного дота, а вы меня после даже не дождались?
Михаил смутился – но только на мгновение:
– Самсонов, ты был предупрежден, что отряд тебя ждать не станет, если начнется стрельба. Я не мог рисковать всей заставой ради одного бойца!
– Так я на вас зла не держу. Шли своей дорогой? Так идите. А я пойду с Мещеряковой.