Игра не для всех. 1941
Часть 11 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Хотя какая, в сущности, разница? Так и так ведь пропадать, но с прорывом есть небольшой шанс, что все удастся. Главное теперь – за исполнителем, то бишь мной.
…Как я и думал, страх перед врагом ко мне вернулся. Хотя сейчас это прежде всего страх быть обнаруженным, щедро сдобренный возбуждением перед нападением на расчет.
Лишь бы не услышали, лишь бы не почувствовали… Перед выходом Перминов инструктировал меня довольно жестко:
– Самсонов, задумка твоя, и исполнять тебе, придумал ты с пистолетом грамотно, и шанс у твоей авантюры есть. Однако учти: на сонливость фрицев уповать нечего, они если увидят какое движение в свете «люстр», пиши пропало. Но даже если не увидят, а им почудится какое-либо шевеление или услышат звук, то тут же откроют огонь. Если первой очередью не попадут, значит, бьют не прицельно, навскидку. В этом случае даже не помышляй дергаться, только тогда есть шанс, что не пустят контрольного «светлячка» и не обстреляют уже точно. Понял?
– Так точно!
– Молодец, раз понял… Тебе нужно обползти их и забраться с тыла; ближе семи метров не приближайся, и так попадешь. Постарайся только подгадать момент, когда вновь «люстру» запустят, – при ее свете различишь весь расчет. Ну а дальше действуй своим изобретением.
Заставив меня попрыгать на месте, чтобы проверить, не звенит ли и не звякает ли что, командир добавил:
– Вот еще что – хотя сам ведь знаешь, в погранцах уж как несколько месяцев, но все же напомню: есть чувствительные бойцы, которые способны чуйкой своей уловить даже враждебный взгляд из кустов. Потому старайся голову держать пустой, атаковать спокойно, без лишних эмоций. Если вдруг обратят на тебя внимание издалека, ты замри – и старайся вообще ни о чем не думать. Ни о чем! Представь, что ты камень там или что засыпаешь на пуховой перине. Весь счастливый и расслабленный, а рядом девка голая лежит… И не хрен скалиться, я таким макаром на учениях даже к матерым пограничникам подбирался!
…Я и не думал тогда скалиться, это уже лейтенант сам себя накрутил. А вот сейчас, лежа на нейтралке (в смысле, на нейтральной полосе) и ожидая, когда в небе надо мной погаснут сразу две «люстры», я отчетливо вспоминаю его слова, даже интонации. Кстати, пущенные в воздух и спускающиеся на мини-парашютах немецкие осветительные ракеты действительно похожи на люстры, и фрицы действительно не жалеют патронов, регулярно пуская очереди в поле. Одна вспорола землю всего в полуметре от меня, но каким-то дичайшим усилием воли я сумел удержаться от того, чтобы не вскочить и не попытаться убежать от пуль МГ. Правда в том, что никуда от них не убежишь… Но сердце тогда билось в груди так, что я слышал его удары в ушах! А тело после первого порыва к бегству словно бы каменной тяжестью налилось и стало непослушным. Потом еле смог сдвинуться с места…
Но вот, «светлячки» тухнут. И я вновь начинаю ползти вперед, стараясь держаться посередине между двумя вражескими расчетами, вспоминая слова покойного Михайлова – насчет «прижимать к земле пятую точку». Геройский был мужик, и нужно сделать все, чтобы выжить. Иначе жертва его будет напрасна…
Ладно, это все лирика. Важно другое: когда запускали «люстру», успел разглядеть на циферблате – 2:49. Нужно спешить, ведь часа через полтора начнет светать. Хорошо хоть, еще днем часы перевел, а то ведь у немцев время на час раньше, чем в СССР. По ихнему-то в три уже рассвет!
Но все равно нужно поднажать!
…3:04. Я позади окопа фрицевского расчета и в свете «люстры» вижу трех человек. Вот только между нами никак не семь, а где-то еще семнадцать метров. Зараза… Наконец, «люстра» меркнет, и я вновь очень аккуратно, с бешено колотящимся сердцем ползу вперед, плотно сжимая пальцами правой руки пистолет с глушителем.
Вот до меня уже доносится отголосок тихого немецкого разговора…
Неожиданно подо мной хрустит то ли какая-то веточка, то ли кустик. Разговоры замолкают, и один из часовых – это заметно даже при тусклом свете звезд – оборачивается в мою сторону.
Замираю. В ушах уже словно молоты стучат – так часто и гулко бухает сердце! Мне становится реально плохо, вдобавок глаза заливает едкий пот. Он же буквально пропитал ткань гимнастерки и галифе, которые жестко натирают в паху. Я пытаюсь прикинуться камнем, освободившись от всех посторонних мыслей, но тут же в голове промелькнула страшная догадка: фрицы ведь могут почуять мой запах! Я же буквально воняю от пота!!!
Страшная догадка, от которой немеют конечности. Но, поборов себя усилием воли, направляю ствол Р-38 в сторону окопа и очень аккуратно поднимаю предохранитель. Сам же при этом буквально трясусь от ужаса… Господи, никогда мне не было так страшно…
Господи, помоги!
Легкий порыв прохладного ветра бьет мне в лицо, снося смрад грязного тела в сторону реки. Раздается спокойный, расслабляющий голос одного из пулеметчиков, и его товарищ оборачивается к пулемету… У меня аж отлегло от сердца…
Как вдруг противник пускает осветительную ракету в мою сторону!
Вспышка «люстры» на мгновение ослепляет и меня, и фрицев, но я успеваю увидеть, как в страхе исказились их лица и как практически мгновенно на смену испугу приходит бойцовская ярость.
Всего через секунду они поднимут тревогу.
Тук… Тук… Тук… Тук!
Трофейный Р-38 делает четыре выстрела. Первый – совсем негромкий хлопок, и пуля достается дозорному-перестраховщику. Второй, практически столь же тихий – и свинцовый подарок врезается в грудь еще не успевшего что-либо предпринять пулеметчика. Третий только ранит успевшего было дернуться и коротко вскрикнуть второго номера.
А четвертый его добивает.
Все происходит в интервале двух-трех секунд. Меня спасает то, что я уже был готов к бою, нацелив пистолет в сторону скучковавшихся в окопе врагов, а их же губит неготовность немедленно открыть огонь. Причем на момент столкновения только у дозорного в руке была винтовка – в одной руке. Он успел лишь схватиться за нее второй, но даже не сумел вскинуть к плечу для точного выстрела! Оставшиеся двое были и вовсе безоружны, только последний фриц перед смертью схватился за кобуру, да и вскрик его был не слишком громким.
Зато довольно громким был мой четвертый выстрел.
Осознав это, я как можно сильнее вжимаюсь в землю, внутренне приготовившись к тому, что вскоре услышу раскатистые очереди МГ. Очень красочно представив, как при свете еще не потухшей «люстры» на мне скрестятся пулеметные очереди немецких дозоров…
Глава девятая
24 июня 1941 года. Декретное время: 3 часа 13 минут. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона
Тишина. Ни звука, ни выстрела. Осветительная ракета тухнет, и я одним рывком оказываюсь в окопе. Тут же зажигаю огонек на выданной Перминовым зажигалке и, закрыв его ладонью сзади и по бокам, аккуратно вожу по кругу три раза, повернувшись лицом к доту. Это и есть наш условный сигнал.
В ответ на короткое мгновение в амбразуре вспыхивает одинокий огонек и тут же пропадает.
Приняли…
Обеспокоенно смотрю на немцев. Вдруг кто-то из них ранен и теперь притаился, выжидая удобный момент? Может, добить?
Угум. Чем? Глушитель все, тю-тю. Если только прислонять ствол к телам, так ведь патронов жалко… А с другой стороны, у двух пулеметчиков кобуры с пистолетами… Ножом точно не смогу. Один раз смог, больше, наверное, никогда. Разве что в бою – а это уже не бой, это хрен пойми что. Гребаное издевательство над трупами!
Все же проблему нужно как-то решать, и, аккуратно склонившись над убитыми, держа наготове пистолет, я вглядываюсь в нанесенные раны. Да вроде готовы – получилось так, что все три главных попадания пришлись на грудь фрицев. Даже удивительно за свою точность! Но, похоже, какие-то природные данные или склонность к стрельбе у меня есть. Что в общем и целом очень даже неплохо в свете последних событий.
Напряжение последних минут начинает понемногу отпускать. Посмотрев на часы и отметив про себя, что до очередного запуска «люстры» остается где-то минут семь, начинаю осматриваться на предмет трофеев, которые можно будет тут же передать своим. Ну, винтовка одна, это понятно… Гранаты – их в сумку… Стоп, а что в сумке?!
С радостно бухающим сердцем понимаю, что в моих руках сейчас находится увесистая такая сухарная сумка фрицев – и в желудке тут же начинает требовательно урчать. Последний прием пищи, считай, сутки назад, есть с чего проголодаться. Всего пару секунд я размышляю, уместно ли сейчас есть еду погибших немцев, а потом понимаю, что жмурики, в общем-то, мне ничем не помешают.
Забыв о желании подготовить трофеи, по-хозяйски запускаю руку в мешок. Не понял?! Это что такое?! Газировка?! Достаю находку и пытаюсь вчитаться в название напитка на ребристой стеклянной бутылке: Fanta.
Отставив изумление на потом, тут же вскрываю крышку и делаю мощный глоток. Потом еще и еще – и с удивлением смотрю на бутылку. М-да, неожиданно… На вкус что-то сладковато-яблочное, нисколько не похожее на привычный с детства напиток. Но в то же время довольно приятное, и я вновь присасываюсь к горлышку.
Утолив жажду, я вновь начинаю шариться в сумке… И – да. Это определенно она. Колбаса.
Извлекаю небольшую сдвоенную палку и рву прямо зубами. М-м-м, как же вкусно… Нашариваю в сухарке пачку галет и, отправив в рот пару следом за копченым мясом, смакую этот неповторимый домашний букет вкуса… Потом вновь смотрю на часы и, поняв, что до следующего пуска осталось всего четыре минуты, начинаю шуршать, как заведенный. Вытряхнув харчи под ноги – упали еще какие-то банки и упаковки – я принялся поспешно забивать в нее гранаты. У немцев находится всего двенадцать штук. Поднимаю на бруствер. Туда же отправляется винтарь, а спустя минуту – и пулемет с цинками, набитыми лентами и патронами. Вновь смотрю на часы и вглядываюсь в черноту перед окопом – до выстрела еще одна минута, а пробираются, видать, ползком… Ладно, все это было обговорено.
Еще раз куснув колбасы и запив ее фантой, беру в руки тубус с сигнальной ракетой – и, выждав положенные шестьдесят секунд, отправляю «люстру» в небо чуть в правую сторону. На границах видимости отчетливо различаю притаившиеся фигурки погранцов и красноармейцев, уже совсем близко к окопу. Хорошо хоть, у каждого из немецких дозоров свой участок ответственности, и пулеметчики врага следят за собственными.
Все, первая фаза проходит успешно – никаких признаков нервозности или подозрительной активности у соседей не замечаю. А буквально через минуту к окопу подобрался Перминов:
– Самсонов, герой, справился! Да я тебя к награде представлю…
Тут он прервался, шумно втянув воздух носом, и констатировал уже совсем другим тоном:
– Жрешь, значит. Неплохо… Трофей есть трофей, Ромка, но будем считать, что свою награду ты получил.
Отвечаю не по-уставному, с легкой бравадой:
– Да с такими харчами и помирать не страшно, товарищ лейтенант! Но вы возьмите, у меня еще есть!
Командир сухо замечает:
– Оружие с боеприпасами возьмем, а едой с товарищем поделишься. И это, Ромка… Не пропадай. Мы тебя дождемся.
Последние слова произнесены неожиданно сердечно, тепло. У меня после них аж ком в горле встал, поэтому ответил я севшим голосом, постаравшись вложить в него как можно больше признательности:
– Спасибо, товарищ лейтенант. Мы не пропадем, только дождитесь!
Передав пулемет подоспевшим погранцам, Перминов лишь сосредоточенно кивнул, после чего двинулся вперед, а вместо в него в окоп спрыгнул Женька Томилин:
– Это чем таким вкусно пахнет?!
Я улыбнулся товарищу во все тридцать два зуба:
– Харч наш трофейный!
Делюсь с пулеметчиком половиной палки колбасы и галетами, после чего тот начинает возбужденно активно чавкать. От звуков его трапезы на пожрать пробивает и меня, и остатки моей доли колбасы и сухарей заканчиваются всего за пару минут. Как раз этого времени хватило, чтобы сводный отряд прошел мимо, следуя к реке. Дышать стало вроде бы легче – с задачей практически справился, но с уходом наших пропало и чувство защищенности, при котором было так легко получать удовольствие от еды…
– Давай посмотрим, что еще есть?
Невольно задумавшись, я не сразу понял просьбу Евгена, после чего суетливо подал ему выброшенные из сухарного мешка консервные банки.
– Посмотри, что там. И вот, попей, газировка сладкая.
С этими словами я протянул Томилину бутылку с фантой. Поблагодарив, парень сноровисто вскрыл бутылку и с удовольствием приложился к горлышку. Вылакав половину ее содержимого и, не удержавшись, шумно рыгнув, парень извиняющимся тоном спросил:
– Ты это, Ром… Следишь за часами?
– Еще четыре минуты до пуска «люстры».
– О, хорошо! Тогда как запустишь ее, посмотрим получше, что на банках написано – я так чуток понимаю по-немецки.
– Не вопрос, давай.
Разговор затухает сам собой. Эйфория от успеха с уничтожением дозора, обнаружения еды, пропуска наших – она медленно, но верно затухает, сменяясь грустью, все более отчетливо проступающей с уходом погранцов. Между тем Женька, похоже, только-только разглядел мертвых фрицев:
– Самсон, ты это… Ты ел, пока здесь мертвые лежат?!
Я тихонько фыркнул в ответ:
– Им с нами еще минут сорок лежать. А жрать-то хочется – ты, кстати, тоже в их компании откушал.
После минутного молчания товарищ только легонько присвистнул:
…Как я и думал, страх перед врагом ко мне вернулся. Хотя сейчас это прежде всего страх быть обнаруженным, щедро сдобренный возбуждением перед нападением на расчет.
Лишь бы не услышали, лишь бы не почувствовали… Перед выходом Перминов инструктировал меня довольно жестко:
– Самсонов, задумка твоя, и исполнять тебе, придумал ты с пистолетом грамотно, и шанс у твоей авантюры есть. Однако учти: на сонливость фрицев уповать нечего, они если увидят какое движение в свете «люстр», пиши пропало. Но даже если не увидят, а им почудится какое-либо шевеление или услышат звук, то тут же откроют огонь. Если первой очередью не попадут, значит, бьют не прицельно, навскидку. В этом случае даже не помышляй дергаться, только тогда есть шанс, что не пустят контрольного «светлячка» и не обстреляют уже точно. Понял?
– Так точно!
– Молодец, раз понял… Тебе нужно обползти их и забраться с тыла; ближе семи метров не приближайся, и так попадешь. Постарайся только подгадать момент, когда вновь «люстру» запустят, – при ее свете различишь весь расчет. Ну а дальше действуй своим изобретением.
Заставив меня попрыгать на месте, чтобы проверить, не звенит ли и не звякает ли что, командир добавил:
– Вот еще что – хотя сам ведь знаешь, в погранцах уж как несколько месяцев, но все же напомню: есть чувствительные бойцы, которые способны чуйкой своей уловить даже враждебный взгляд из кустов. Потому старайся голову держать пустой, атаковать спокойно, без лишних эмоций. Если вдруг обратят на тебя внимание издалека, ты замри – и старайся вообще ни о чем не думать. Ни о чем! Представь, что ты камень там или что засыпаешь на пуховой перине. Весь счастливый и расслабленный, а рядом девка голая лежит… И не хрен скалиться, я таким макаром на учениях даже к матерым пограничникам подбирался!
…Я и не думал тогда скалиться, это уже лейтенант сам себя накрутил. А вот сейчас, лежа на нейтралке (в смысле, на нейтральной полосе) и ожидая, когда в небе надо мной погаснут сразу две «люстры», я отчетливо вспоминаю его слова, даже интонации. Кстати, пущенные в воздух и спускающиеся на мини-парашютах немецкие осветительные ракеты действительно похожи на люстры, и фрицы действительно не жалеют патронов, регулярно пуская очереди в поле. Одна вспорола землю всего в полуметре от меня, но каким-то дичайшим усилием воли я сумел удержаться от того, чтобы не вскочить и не попытаться убежать от пуль МГ. Правда в том, что никуда от них не убежишь… Но сердце тогда билось в груди так, что я слышал его удары в ушах! А тело после первого порыва к бегству словно бы каменной тяжестью налилось и стало непослушным. Потом еле смог сдвинуться с места…
Но вот, «светлячки» тухнут. И я вновь начинаю ползти вперед, стараясь держаться посередине между двумя вражескими расчетами, вспоминая слова покойного Михайлова – насчет «прижимать к земле пятую точку». Геройский был мужик, и нужно сделать все, чтобы выжить. Иначе жертва его будет напрасна…
Ладно, это все лирика. Важно другое: когда запускали «люстру», успел разглядеть на циферблате – 2:49. Нужно спешить, ведь часа через полтора начнет светать. Хорошо хоть, еще днем часы перевел, а то ведь у немцев время на час раньше, чем в СССР. По ихнему-то в три уже рассвет!
Но все равно нужно поднажать!
…3:04. Я позади окопа фрицевского расчета и в свете «люстры» вижу трех человек. Вот только между нами никак не семь, а где-то еще семнадцать метров. Зараза… Наконец, «люстра» меркнет, и я вновь очень аккуратно, с бешено колотящимся сердцем ползу вперед, плотно сжимая пальцами правой руки пистолет с глушителем.
Вот до меня уже доносится отголосок тихого немецкого разговора…
Неожиданно подо мной хрустит то ли какая-то веточка, то ли кустик. Разговоры замолкают, и один из часовых – это заметно даже при тусклом свете звезд – оборачивается в мою сторону.
Замираю. В ушах уже словно молоты стучат – так часто и гулко бухает сердце! Мне становится реально плохо, вдобавок глаза заливает едкий пот. Он же буквально пропитал ткань гимнастерки и галифе, которые жестко натирают в паху. Я пытаюсь прикинуться камнем, освободившись от всех посторонних мыслей, но тут же в голове промелькнула страшная догадка: фрицы ведь могут почуять мой запах! Я же буквально воняю от пота!!!
Страшная догадка, от которой немеют конечности. Но, поборов себя усилием воли, направляю ствол Р-38 в сторону окопа и очень аккуратно поднимаю предохранитель. Сам же при этом буквально трясусь от ужаса… Господи, никогда мне не было так страшно…
Господи, помоги!
Легкий порыв прохладного ветра бьет мне в лицо, снося смрад грязного тела в сторону реки. Раздается спокойный, расслабляющий голос одного из пулеметчиков, и его товарищ оборачивается к пулемету… У меня аж отлегло от сердца…
Как вдруг противник пускает осветительную ракету в мою сторону!
Вспышка «люстры» на мгновение ослепляет и меня, и фрицев, но я успеваю увидеть, как в страхе исказились их лица и как практически мгновенно на смену испугу приходит бойцовская ярость.
Всего через секунду они поднимут тревогу.
Тук… Тук… Тук… Тук!
Трофейный Р-38 делает четыре выстрела. Первый – совсем негромкий хлопок, и пуля достается дозорному-перестраховщику. Второй, практически столь же тихий – и свинцовый подарок врезается в грудь еще не успевшего что-либо предпринять пулеметчика. Третий только ранит успевшего было дернуться и коротко вскрикнуть второго номера.
А четвертый его добивает.
Все происходит в интервале двух-трех секунд. Меня спасает то, что я уже был готов к бою, нацелив пистолет в сторону скучковавшихся в окопе врагов, а их же губит неготовность немедленно открыть огонь. Причем на момент столкновения только у дозорного в руке была винтовка – в одной руке. Он успел лишь схватиться за нее второй, но даже не сумел вскинуть к плечу для точного выстрела! Оставшиеся двое были и вовсе безоружны, только последний фриц перед смертью схватился за кобуру, да и вскрик его был не слишком громким.
Зато довольно громким был мой четвертый выстрел.
Осознав это, я как можно сильнее вжимаюсь в землю, внутренне приготовившись к тому, что вскоре услышу раскатистые очереди МГ. Очень красочно представив, как при свете еще не потухшей «люстры» на мне скрестятся пулеметные очереди немецких дозоров…
Глава девятая
24 июня 1941 года. Декретное время: 3 часа 13 минут. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона
Тишина. Ни звука, ни выстрела. Осветительная ракета тухнет, и я одним рывком оказываюсь в окопе. Тут же зажигаю огонек на выданной Перминовым зажигалке и, закрыв его ладонью сзади и по бокам, аккуратно вожу по кругу три раза, повернувшись лицом к доту. Это и есть наш условный сигнал.
В ответ на короткое мгновение в амбразуре вспыхивает одинокий огонек и тут же пропадает.
Приняли…
Обеспокоенно смотрю на немцев. Вдруг кто-то из них ранен и теперь притаился, выжидая удобный момент? Может, добить?
Угум. Чем? Глушитель все, тю-тю. Если только прислонять ствол к телам, так ведь патронов жалко… А с другой стороны, у двух пулеметчиков кобуры с пистолетами… Ножом точно не смогу. Один раз смог, больше, наверное, никогда. Разве что в бою – а это уже не бой, это хрен пойми что. Гребаное издевательство над трупами!
Все же проблему нужно как-то решать, и, аккуратно склонившись над убитыми, держа наготове пистолет, я вглядываюсь в нанесенные раны. Да вроде готовы – получилось так, что все три главных попадания пришлись на грудь фрицев. Даже удивительно за свою точность! Но, похоже, какие-то природные данные или склонность к стрельбе у меня есть. Что в общем и целом очень даже неплохо в свете последних событий.
Напряжение последних минут начинает понемногу отпускать. Посмотрев на часы и отметив про себя, что до очередного запуска «люстры» остается где-то минут семь, начинаю осматриваться на предмет трофеев, которые можно будет тут же передать своим. Ну, винтовка одна, это понятно… Гранаты – их в сумку… Стоп, а что в сумке?!
С радостно бухающим сердцем понимаю, что в моих руках сейчас находится увесистая такая сухарная сумка фрицев – и в желудке тут же начинает требовательно урчать. Последний прием пищи, считай, сутки назад, есть с чего проголодаться. Всего пару секунд я размышляю, уместно ли сейчас есть еду погибших немцев, а потом понимаю, что жмурики, в общем-то, мне ничем не помешают.
Забыв о желании подготовить трофеи, по-хозяйски запускаю руку в мешок. Не понял?! Это что такое?! Газировка?! Достаю находку и пытаюсь вчитаться в название напитка на ребристой стеклянной бутылке: Fanta.
Отставив изумление на потом, тут же вскрываю крышку и делаю мощный глоток. Потом еще и еще – и с удивлением смотрю на бутылку. М-да, неожиданно… На вкус что-то сладковато-яблочное, нисколько не похожее на привычный с детства напиток. Но в то же время довольно приятное, и я вновь присасываюсь к горлышку.
Утолив жажду, я вновь начинаю шариться в сумке… И – да. Это определенно она. Колбаса.
Извлекаю небольшую сдвоенную палку и рву прямо зубами. М-м-м, как же вкусно… Нашариваю в сухарке пачку галет и, отправив в рот пару следом за копченым мясом, смакую этот неповторимый домашний букет вкуса… Потом вновь смотрю на часы и, поняв, что до следующего пуска осталось всего четыре минуты, начинаю шуршать, как заведенный. Вытряхнув харчи под ноги – упали еще какие-то банки и упаковки – я принялся поспешно забивать в нее гранаты. У немцев находится всего двенадцать штук. Поднимаю на бруствер. Туда же отправляется винтарь, а спустя минуту – и пулемет с цинками, набитыми лентами и патронами. Вновь смотрю на часы и вглядываюсь в черноту перед окопом – до выстрела еще одна минута, а пробираются, видать, ползком… Ладно, все это было обговорено.
Еще раз куснув колбасы и запив ее фантой, беру в руки тубус с сигнальной ракетой – и, выждав положенные шестьдесят секунд, отправляю «люстру» в небо чуть в правую сторону. На границах видимости отчетливо различаю притаившиеся фигурки погранцов и красноармейцев, уже совсем близко к окопу. Хорошо хоть, у каждого из немецких дозоров свой участок ответственности, и пулеметчики врага следят за собственными.
Все, первая фаза проходит успешно – никаких признаков нервозности или подозрительной активности у соседей не замечаю. А буквально через минуту к окопу подобрался Перминов:
– Самсонов, герой, справился! Да я тебя к награде представлю…
Тут он прервался, шумно втянув воздух носом, и констатировал уже совсем другим тоном:
– Жрешь, значит. Неплохо… Трофей есть трофей, Ромка, но будем считать, что свою награду ты получил.
Отвечаю не по-уставному, с легкой бравадой:
– Да с такими харчами и помирать не страшно, товарищ лейтенант! Но вы возьмите, у меня еще есть!
Командир сухо замечает:
– Оружие с боеприпасами возьмем, а едой с товарищем поделишься. И это, Ромка… Не пропадай. Мы тебя дождемся.
Последние слова произнесены неожиданно сердечно, тепло. У меня после них аж ком в горле встал, поэтому ответил я севшим голосом, постаравшись вложить в него как можно больше признательности:
– Спасибо, товарищ лейтенант. Мы не пропадем, только дождитесь!
Передав пулемет подоспевшим погранцам, Перминов лишь сосредоточенно кивнул, после чего двинулся вперед, а вместо в него в окоп спрыгнул Женька Томилин:
– Это чем таким вкусно пахнет?!
Я улыбнулся товарищу во все тридцать два зуба:
– Харч наш трофейный!
Делюсь с пулеметчиком половиной палки колбасы и галетами, после чего тот начинает возбужденно активно чавкать. От звуков его трапезы на пожрать пробивает и меня, и остатки моей доли колбасы и сухарей заканчиваются всего за пару минут. Как раз этого времени хватило, чтобы сводный отряд прошел мимо, следуя к реке. Дышать стало вроде бы легче – с задачей практически справился, но с уходом наших пропало и чувство защищенности, при котором было так легко получать удовольствие от еды…
– Давай посмотрим, что еще есть?
Невольно задумавшись, я не сразу понял просьбу Евгена, после чего суетливо подал ему выброшенные из сухарного мешка консервные банки.
– Посмотри, что там. И вот, попей, газировка сладкая.
С этими словами я протянул Томилину бутылку с фантой. Поблагодарив, парень сноровисто вскрыл бутылку и с удовольствием приложился к горлышку. Вылакав половину ее содержимого и, не удержавшись, шумно рыгнув, парень извиняющимся тоном спросил:
– Ты это, Ром… Следишь за часами?
– Еще четыре минуты до пуска «люстры».
– О, хорошо! Тогда как запустишь ее, посмотрим получше, что на банках написано – я так чуток понимаю по-немецки.
– Не вопрос, давай.
Разговор затухает сам собой. Эйфория от успеха с уничтожением дозора, обнаружения еды, пропуска наших – она медленно, но верно затухает, сменяясь грустью, все более отчетливо проступающей с уходом погранцов. Между тем Женька, похоже, только-только разглядел мертвых фрицев:
– Самсон, ты это… Ты ел, пока здесь мертвые лежат?!
Я тихонько фыркнул в ответ:
– Им с нами еще минут сорок лежать. А жрать-то хочется – ты, кстати, тоже в их компании откушал.
После минутного молчания товарищ только легонько присвистнул: