Идеальность

«А ведь ты все это время именно спасалась, да? Бежала отсюда».

Она сделала несколько шагов, осматриваясь. Деревья вокруг шумели, шум нарастал и множился. Вспыхнули молнии, бледные отголоски света болезненно лизнули глаза. Лера зацепилась за что-то, опустила голову и увидела рукоять старого ножа.

– Это метка, – шепнула Лера самой себе. Она все вспоминала. – Воткнула его в землю на краю свежей могилы, чтобы не забыть место и суметь вернуться сюда.

Вот и вернулась, через десять лет.

Больше не чувствуя боли, она упала на колени и принялась сначала с остервенением вырывать пучки травы, потом рыть землю руками, как раньше. Загребала, швыряла, рвала податливые влажные корни. Вытащила нож – лезвие покрылось ржавчиной – и стала копать им, как лопатой. Хрипела, кашляла, шипела. Выгребала грязь и воду, обваливающиеся куски дерна, снова копала, вгрызалась пальцами в прошлое.

Затем, спустя минут десять или же целую вечность, ткнулась ногтями во что-то твердое. Сердце заколотилось еще сильнее. Дыхание сперло. Вот сейчас бы свалиться тут замертво, как мечтала. В самый ответственный момент. В сгущающихся сумерках не смогла сразу понять – и вспомнить! – как выглядит детский гробик, но вот уже подцепила один его угол, вытащила, уложила в траву.

Гробик был совсем крохотный и очень легкий. Ткань давно рассыпалась в труху, обнажив подгнивающие доски.

Лера не могла отвести взгляд. Горло набили раскаленными углями. Заныли пальцы, и она обнаружила, что выдрала с мясом сразу три ногтя. Хлынули слезы. Лера затряслась в судорогах, подтянула гробик к себе и обняла его, как младенца.

– Прости меня… – зашептала она сквозь частый громкий плач. – Ты должна была быть рядом, просто я не хотела тебя терять, не хотела расставаться. Я думала, что буду приходить сюда. Это должно было стать моим сакральным местом. Выражением моей любви к тебе… Настя, милая, пожалуйста, прости! Я так долго искала тебя. Я не могла вспомнить, не могла найти…

Она обнаружила, что Леры из прошлого больше нет. Тишина в голове. Шум вокруг. Прислушалась к ощущениям и поняла, что Лера из прошлого забрала что-то еще. Бесконечную тоску и уничтожающее чувство вины. Это исчезло, взамен оставив грусть и, кажется, желание жить.

На краю поляны зашевелились тени, из них сформировался нечеткий силуэт. Он осторожно двигался к Лере. Вспышки молний выхватили из сумерек красивое лицо Наты. Она остановилась, не дойдя нескольких шагов.

– Считай, весь лес облазила! – Ната пыталась перекричать шум дождя и ветра. – Таким, как я, всегда везет, не удивляйся! Мы должны закончить здесь и сегодня! Немного не так, как я хотела. Но все же лучше, чем ничего!

Лера не ответила. Осторожно поднялась, все еще сжимая гробик, баюкая его. Слезы лились из глаз. Она подумала, что с Настей ничего не случилось, что время ничего не сделало с ней, можно открыть крышку и посмотреть.

– Что в руках? – крикнула сестра. – Покажи руки, Лера! Хватит, наигрались!

Молнии снова осветили поляну. Ната увидела гробик в руках Леры и громко, удивленно охнула:

– Ты нашла ее?!

Лера сделала несколько шагов, огибая вырытую недавно яму, которую уже залило водой.

Прислонилась щекой к деревянному боку, вдохнула гнилой запах смерти. Строчки колыбельной начали растворяться, словно этот запах нарушил какие-то взаимосвязи в цепочке воспоминаний.

«Птицы уснули в саду…»

– Это моя дочь! – крикнула Лера. – Представляешь, я вспомнила! Откопала! Она здесь! Она все это время ждала меня здесь!

Лера подошла ближе, раскачиваясь от усталости. Ната держала пистолет. Дождь размазал по ее лицу тушь. Мокрые волосы прилипли ко лбу, лежали на плечах и щеках. Еще одна вспышка молнии коротким рассветом обнажила растерянность на лице Наты. Такой сцены она точно не ожидала.

– Лера, остановись. Стой!

– Я любила ее больше всего на свете! Мне очень, очень, очень плохо сейчас. Ты не поймешь. Ты можешь быть идеальной во всем, Ната, но никогда не поймешь этих чувств.

Лера приблизилась, подхватила невесомый полусгнивший гробик одной рукой, а второй замахнулась – и воткнула ржавое лезвие старого ножа Нате под ключицу. Лезвие легко вошло до рукоятки. Ната закричала, заваливаясь назад, и вскинула руку с пистолетом.

Выстрел не просто оглушил – разорвал барабанные перепонки. Пуля, похоже, прошла совсем близко от лица. Левый глаз погас, будто его выключили. Что-то больно ударило по голове, Лера дернулась, теряя равновесие, но не отпустила рукоятки ножа, навалилась на Нату и упала вместе с ней, на нее. Выдернула лезвие и ударила еще раз, под подбородок. Ната стукнула ее рукоятью по челюсти, зубы чиркнули друг о дружку и вроде бы даже сломались. Не впервой, не страшно.

– Думаешь, я тебе завидовала?! – Лера выплюнула сгусток крови Нате в лицо. – Вот и умри с этой мыслью!

Она навалилась всем телом на нож, погружая его глубже в тело Наты. Леру снова ударили, но уже не сильно.

Шум в голове вырвался наружу, и Лера поняла, что кричит.

Она упала лицом в траву. Хриплое и горячее дыхание сестры смешивалось с ее собственным.

Гробик лежал рядом, опрокинутый набок. Крышка его съехала, и Настя, милая, родная Настенька, вывалилась наружу. Только это была уже не она, конечно же, не она, ну а как иначе?..

Лера закрыла глаза. Капли дождя били по лицу.

От прошлого больше ничего не осталось. Пора было двигаться дальше.



Она вышла к дому со стороны леса, когда быстрый осенний дождь уже закончился. Привычно обогнула кирпичный забор по утоптанной тропинке, подошла к калитке, под качающийся свет круглого фонаря, и там замерла, кусая губы. Ноги крутило судорогами от холода, нижняя челюсть дрожала последние минут двадцать. Вдобавок не отпускал шум в голове, с той стороны, где пролетела пуля. Хотелось лечь где-нибудь и не двигаться, чтобы холод обратился в тепло, дал уснуть раз и навсегда. Она бы так и сделала, если бы не Настя из прошлого, прижатая к груди, укрытая, притихшая.

Ради нее Лера выбралась из леса. Нужно было жить.

Размышляла несколько секунд. Потом набрала на домофоне знакомый код, вошла во двор. Калитка не скрипнула. Все окна, кроме одного, кухонного, были темны. А в кухне горел крохотный светильник, очерчивая маслянистым светом силуэт у окна.

Мама.


Значит, сейчас около пяти утра. Мама почитала книгу и стала смотреть на улицу, встречая рассвет, поджидая полугодовалую внучку, которая приходила к ней из леса время от времени и пугала – или радовала – детской улыбкой и милым взглядом.

– Мам, я тебе ее принесла, – прошептала Лера, медленно двигаясь по бетонной тропинке к крыльцу дома. – Настоящую Настю, из прошлого, какой она была. Ты же ее ждала здесь все это время, да? Ты же этого хотела?

Силуэт шевельнулся, исчез. Через секунду зажегся свет на крыльце, мама выскочила из двери, в наспех накинутом халате, босиком. Бросилась к Лере:

– Ты что здесь делаешь?! Как тут оказалась?!

В тишине ночи ее крики больно впились в уши. Лера поморщилась:

– Мам, потише, разбудишь…

Мать уже стояла рядом, в ужасе прижав ладони к лицу.

– Господи, Лера! Что с тобой случилось…

– Это все из-за сестричек! – хихикнула Лера. – Представляешь, мы друг другу всю жизнь завидовали. Оказывается, меня хотели убить… Позвони кому-нибудь, пожалуйста. Папе, в полицию, кому-нибудь. Они ищут. Наверняка ищут меня. – Она шагнула к матери, протягивая сверток. – А это тебе, мам. Я же знала, что вы встретитесь. Мы все рано или поздно встретимся и будем вместе. Нельзя было разлучаться. Я глупая была, совершенно чокнутая. Но теперь все не так.

Мама закричала – резко и безумно. Этот крик вывел Леру из транса, и она с удвоенной силой почувствовала, как сводит ноги и болит плечо, как из изуродованного уха медленно течет кровь, а в голове шумит и потрескивает, будто помехи радио. Оставалось только, чтобы сквозь помехи выплыли строчки колыбельной.

Она упала на колени, не удержавшись, растеряв остатки сил. Снова прижала сверток к груди, хотя чувствовала влагу и холод под тряпьем. Никакой там не было жизни.

Мама продолжала кричать. Крик утонул в резком порыве ветра.

Кто-то дотронулся до Леры сзади. Она шевельнула головой, чувствуя резкую боль от любого движения, и краем глаза увидела силуэт.

Слева от нее на дорожку тяжело и устало плюхнулась Вика. Голова ее была в крови, лицо тоже. Вика пьяно улыбалась, разглядывая Леру.

– Не хочу знать, что ты сделала с Натой… – пробормотала она. – Жалко, что вот так получилось. Ведь это ты испортила ей жизнь, а не наоборот. А потом еще и убила. И при этом ты, Лерка, останешься положительным героем, потому что такие, как ты, всегда каким-то образом оказываются положительными. Наверное, потому что тебя жалко.

Шум в Лериной голове перекрывал некоторые слова. Сестра говорила что-то еще, но Лера видела только движение губ.

Захотелось поделиться радостью. Она откинула край свертка:

– Зато я нашла дочь, смотри. Правда, милая?

Вика осеклась, закашляла, будто сдерживая рвоту, и вдруг закричала так же громко, как мама.

– Почему вы все кричите? – спросила Лера. – Я ведь правда ее нашла. Мертвую, да. Но нашла. Вы бы не радовались? Скажи, Вика, разве ты не радовалась бы?

Шум внутри головы стал невыносимым. Лера легла на бетон, прислонившись щекой к ледяной шершавой поверхности, прижала к себе мертвый сверток и стала тихонько напевать колыбельную. Для себя, не для дочери.





Глава двадцатая


По утрам она любила читать сонник. Даже после того, что произошло. Странные привычки имеют свойство въедаться в подкорку сознания намертво.

Ей до сих пор было тревожно во сне. Ждала, когда же схватят за руку, потащат на съемки. Но некому было – Лера из прошлого ушла окончательно.

Иногда во сне появлялась Настя, и Лера просыпалась, вздрагивая, рыская руками в поисках свертка. Сон быстро рассеивался, приходило настоящее: четырехместная больничная палата в бюджетной больнице, круглый телевизор на подоконнике, потрескавшаяся штукатурка, запахи лекарств, вареной курицы, соленых огурцов, фонарный свет сквозь занавески, шум машин, разговоры из коридора и бубнение из ноутбука соседки слева.

Реальность была так хороша и стабильна, что Лера радовалась каждому короткому пробуждению и не хотела проваливаться обратно в вязкую темноту сна. Она попросила принести сонник. Читала по алфавиту, чтобы отвлечься и продержаться как можно дольше. Но сон был сильнее, дрема накатывала, веки тяжелели, Лера засыпала, чтобы проснуться чуть более здоровой, чем раньше.

У койки то и дело появлялись знакомые и незнакомые лица.

Открыла глаза: пожилой врач много говорил, не ожидая ответов. Что-то про трудное восстановление, сон и операции.

Открыла глаза: двое молодых людей устало задавали вопросы про Нату и Вику, про дочь, наркотики и таблетки, про прошлое и настоящее. Лера пыталась ответить, но не могла, сил не хватало. Ей в руку вкладывали карандаш, она с трудом выводила буквы и за минувшую вечность написала лишь несколько слов дрожащим почерком.

Снова открыла глаза: Пашка сидел, молчал и улыбался. Он держал Леру за ладонь, гладил волосы, шептал разные слова, смысл которых иногда терялся в эмоциях. Лере хотелось расцеловать Пашку, прижаться к нему, потереться щекой о его щетину, но не было сил даже улыбнуться как следует. В голове постоянно шумело: шум приходил волнами, иногда становился чуть тише, а иногда вытеснял все остальные звуки. Левый глаз вращался в глазнице, но ничего не видел. Он был укрыт плотной повязкой. Лера разглядывала Пашку и хотела, чтобы он не растворился после ее следующего сна. Хотела, чтобы Пашка вернулся.

Инвалидное кресло совсем ему не шло. Пашка сидел с таким видом, будто оказался в нем по недоразумению. Он презирал больницы и явно хотел выбраться отсюда как можно быстрее.

– Паршиво выглядишь, – говорил Пашка каждый раз, когда она приходила в сознание.

Как-то он прикатил и остался на весь день. Лера поняла, что может засекать время, а значит, ей определенно стало лучше. Пашка гладко побрился, где-то раздобыл потертый военный камуфляж, но все-таки был в тапочках на босу ногу и с марлевой повязкой, закрывающей нижнюю половину лица.

– Я сразу к тебе рванул, – сказал он. – Меня не пустили. Неделю околачивался рядом, выжидал. Курить хочется – закачаешься. Я бы почку продал за сигарету. А на улицу не пускают, сволочи.

– Как ты выжил?