И снова здравствуйте!

– Нет, у меня еще уроки не сделаны…

– А хочешь я тебе помогу? – тут же предложил я. – После бассейна. Мы их влет сделаем!

Моя любовь недоверчиво покосилась на меня:

– А как же твои уроки?

– А я свои еще в школе сделал. На переменах и сразу после занятий… Мне Константин Алексеевич, ну, наш учитель по физре, разрешил в его кабинете заниматься. У меня там даже школьная форма хранится!

– А зачем твоя школьная форма хранится в кабинете у учителя? – удивилась моя спутница.

– Ну-у-у… я просто до школы бегаю обычно. Тренируюсь как бы… Нет, не для секции, а в общем. Бег же – это самое простое упражнение, а действует почти на все группы мышц. Да и нравится мне бегать…

Аленка снова замолчала и наморщила лоб, обдумывая мои слова, а спустя где-то еще полсотни шагов спросила:

– А ты точно уже свои уроки сделал?

Я насупился и гордо произнес:

– Я никогда не вру…

Короче, она согласилась. И через полчаса мы с ней, забежав ко мне за плавками, рванули в бассейн.

В бассейне… короче нас встретили с удивлением. У нас уже образовалась традиция, что в зависимости от того, кто первый подошел, или я, или пацаны из детдома, – мы ждем друг друга на крыльце. И внутрь заходим уже вместе. Так что, когда я, слегка припоздав из-за всех этих проводов, добежал до бассейна, меня встретила настоящая шеренга суровых «гвардейцев кардинала». Ну или «верных друзей-мушкетеров»…

– Привет, тренер! – уважительно поздоровался со мной Бурбаш, параллельно подмигнув тем глазом, который располагался с противоположной стороны от Аленки. Ну так ему уже десять лет, когда еще исполнилось – понимать начал потихоньку. А вот Пыря озадаченно покосился на него, но все же повторил:

– Привет, тренер… – ну а после него точно так же поздоровались и остальные. Причем не только детдомовцы, но и другие пацаны из секции, которые тоже отчего-то торчали на крыльце. А уж какими глазами на меня после этого смотрела любимая…

Занятие у меня прошло на подъеме. Я взрывал воду что тот глиссер. Потому что сверху, с балкона, на меня смотрели любимые глаза. И что с того, что они пока еще принадлежали маленькой девочке?

Алена дождалась конца тренировки, после чего мы двинулись в обратную сторону. Пока шла тренировка, начал накрапывать дождь, но мы молчаливо решили идти пешком. И это было здорово.

Уже у подъезда она наконец не выдержала и спросила:

– А почему мальчишки назвали тебя тренером?

– Да это в шутку, – добродушно усмехнулся я. – Просто я придумал бегать по утрам в овраг, к Репинке – у нас там полянка есть, на которой мы зарядку делаем. Вот они и обзываются.

– Аа-а-а. – Моя любимая несколько разочарованно кивнула. Похоже, она уже успела себе нафантазировать что-то грандиозное. Была у нее такая склонность. Не дозвонится сразу какой-нибудь своей подруге и тут же начинает строить всякие версии. Правда, по большей части панические. Типа – она точно не хочет со мной общаться… это потому, что я сделала/не сделала вот это… а может, ей кто-то что-то про меня наговорил… ну и так далее. В девяноста девяти случаев из ста эти версии не подтверждались, но фантазия при этом бушевалаа-а…

Следующие несколько дней я летал, как на крыльях. Все у меня спорилось – и в школе и всюду. А все потому, что в «художку» и обратно мы теперь ходили вместе. А иногда она провожала меня и на секцию. Только теперь уже не сидела на балконе до конца занятий, а где-то через полчаса убегала домой делать уроки. Ну а в начале недели Алена пришла с мамой и записалась в секцию по плаванию. Сразу после чего я был приглашен мамой Алены на, так сказать, семейный ужин.

На «первое представление» меня одели с иголочки – брючки, рубашка с зеленым галстуком из числа дедовых форменных, ну которые на резинке, пиджачок, носовой платочек, уголком выглядывающий из нагрудного кармана пиджака. Мама повертела меня перед зеркалом, еще раз пригладила уже слегка разросшиеся вихры расческой, после чего поправила на мне пальто, нахлобучила шапку и подтолкнула в сторону двери.

– Иди уж, жених…

До Аленкиного дома было недалеко. Мой разговор с отцом даром не прошел. Дом, в котором мы в прошлый раз получили квартиру, сейчас оказался заселен без нас. Батя решил подождать, пока не освободится квартира в «старом городе», как у нас называли район от института, с которого и начался наш город, и до вокзала. Дома там были почти исключительно «сталинками». Так что на фоне даже улучшенных «хрущоб» квартиры в них смотрелись почти дворцами. Несмотря на все их недостатки типа небольших кухонь. Потому как в «хрущобах» кухни были еще меньше. И из-за подоконных уличных холодильников заметно холоднее. Так что мы все еще жили в той же общаге, от которой до Аленкиного дома мне было идти всего метров семьсот. То есть минут десять шагом или пять легким бегом. Но бежать в пальто и «парадном облачении» было глупо. Ввалиться в дом к невесте (пусть она об этом пока и не догадывается) потным и вонючим – очень не комильфо. Так что я шел, изо всех сил сдерживаясь. Хотя очень хотелось припуститься со всех ног.

– Тресь!

Удар по затылку оказался совершенно неожиданным. Меня бросило вперед, на куст, ветки которого содрали с головы шапку, а одинокий сухой лист, каким-то чудом удержавшийся на практически голых ветках, угодил прямо в рот.

– Тьфу!

– Ну что, сволочь, вот мы и встретились! – Голос показался мне смутно знакомым. Но вспоминать откуда, времени не было. Нужно было поскорее выбраться из куста, потому что в нем я как бабочка на булавке – лупи не хочу! Поэтому я резко дернулся, разворачиваясь, и тут же получил увесистой палкой по морде.

– Теперь ты за все получишь, гад! Тут нет твоих дружков-детдомовцев… – Ах ты ж сука какая – Жорик! Блин, сильно же его прихватило… Сколько лет прошло, а он не успокоился!

– Н-на! – Я вскинул руку, попытавшись защититься, но получилось плохо. Удар, задев руку, соскользнул весьма неудачно, направив увесистый конец палки прямо в щеку. Во рту что-то хрумкнуло, и на язык свалился жесткий комочек зуба. Вот скотина – он мне зуб выбил! Слава богу, молочный… но вот конкретно этот у меня же еще совсем не шатался! Я рванулся и, поднырнув под очередной Жорин замах, обеими руками ухватил его за запястье одной из рук, держащей палку. Рывок!

– Уау!

Этот прием называется «рычаг руки внутрь». Хоть я и не ходил пока на самбо, но кое-что из прошлой жизни помнил. Нет, на автомате я пока никакой прием не проведу, нет наработанной техники, но тут все удачно совпало – его замах, мой нырок и меньший, чем у врага, рост также сработал в тему…

– А-а-а-а…

– Фто, сволось, уольно? – просипел я разбитыми губами, гоняя по рту выбитый зуб и брызгая кровью. – Так и бует кавдый ааз, койда ты окавефся ядом со мной, поил?!

– А-а-а-а! Пусти!

– Хъена! – прорычал я, напрягаясь изо всех своих детских сил. Рука Жорика захрустела, а крик перешел в вой… Но в следующее мгновение меня резко дернули за шиворот, буквально сдергивая с врага.


– Это что еще такое?

Я перевернулся и зло уставился на усатого дядьку в каракулевой шапке и бурках, который сердито смотрел на нас с Жориком.

– Что вы сцепились, как петухи… ого, чего это у тебя со ртом, парень, кровь, что ли?

Я сплюнул кровь и выбитый зуб, после чего пробурчал:

– А что, если по лицу палкой с размаху заедут, то бывает без крови?

– Вот оно ка-ак… – Дядька перевел посуровевший взгляд на сидящего на земле Жорика, который, всхлипывая, баюкал вывернутую мной руку. Ну, сломать я ее точно не сломал – силенок на такое в моем возрасте ни у кого не хватит, но связки ему точно потянул сильно. Черт, как неудачно этот дядя появился… Но тут на сцене появилось еще одно действующее лицо. В бигудях.

– Я все видела! – визгливо заорала какая-то тетка, выскочившая из ближнего подъезда в халате, тапках на босу ногу и накинутом на плечи плаще. – Вот этот мальчик шел, никого не трогал, а вон тот как налетит и палкой его… хулиган!

Взгляд дядьки, направленный на Жорика, стал совсем тяжелым.

– Со спины, значит, напал, да с палкой… – Он перевел взгляд на меня. – Из-за чего сцепились-то?

– Сами у него спросите… – буркнул я, остывая. Да уж, сходил к девочке в гости…

– Они меня в бассейне… – с надрывом в голосе начал Жорик, но замолчал, не в силах озвучить, что эти самые «они» собирались сделать. Уж больно позорно это звучало.

– Кто они, придурок, – я-то тут при чем? Я вообще тебя защищал! – возмутился я грязному навету. Вокруг негромко загомонили, потому что рядом с нами образовалась небольшая толпешка из детей, игравших во дворе, и проходивших мимо взрослых. Ну да – в этом времени взрослые считали себя вправе вмешиваться в любые детские разборки. Даже если эти дети вовсе не их и, более того, им ни разу не знакомые.

– И все равно ты с ними! – со слезой в голосе возопил Жорик.

– А-а-а, вот оно что? – Я зло прищурился. – Тогда ты, наверное, хорошо подумал, что с тобой будет, когда те, с кем, по-твоему, я, узнают, что ты тут устроил, правда?

А вот в эту сторону Жорик, похоже, совсем не думал. Потому что, услышав мои слова, он побледнел, всхлипнул, а потом внезапно вскочил на ноги и как припустил в сторону парка… Я рефлекторно дернулся за ним, но упавшая на плечо мужская рука удержала меня на месте.

– Не надо. Не стоит он того… – Дядька развернул меня к себе и присвистнул. – Тебе б умыться… Ты где-то рядом живешь?

– Нет, в общаге на Жолио-Кюри.

– А здесь как оказался?

– В гости шел, – вздохнул я.

– К другу?

– К девочке.

– Н-да-а… – Дядька покачал головой. Но тут сквозь толпешку протиснулся какой-то подросток и уверенно заявил:

– Он к нам в гости шел. Давайте я его отведу и умою…

Я присмотрелся – ну да, это был брат моей Аленки. Мы с ним пересекались пару раз, когда я за ней заходил. Но особенного интереса он в мою сторону не проявлял. Впрочем, это было объяснимо – он старше ее на семь лет. Так что кто я для него – так, малявка…

Вот будь я обычным восьмилеткой – точно бы категорически отказался идти в гости в подобном виде. Хорош кавалер – с разбитой-то мордой и полным ртом крови… Но мозги-то у меня уже почти столетнего деда (восемьдесят девять лет «там» и уже больше четырех здесь), так что я прекрасно знал, что… кхм… ну-у-у… девы благосклонны к воинам, вернувшимся с поля брани. Так что безропотно двинулся следом за братом моей любимой.

Встретили меня, как и ожидалось, охами-вздохами. Женская часть семьи тут же озаботилась оказанием первой помощи, так что меня тут же в шесть рук (две из которых были мне особенно приятны) обмыли, обработали ссадины перекисью водорода, а к здоровенному синячине во всю морду приложили лед из холодильника в целлофановом пакете. Причем моя любимая гордо помогала мне его держать. А еще я удостоился уважительного кивка от Аленкиного отца и покровительственного похлопывания по плечу от ее брата. А вот женщины дружно заявили, что «хорошие мальчики никогда не дерутся». Причем «моя» поддержала маму и бабушку с весьма встревоженным взглядом…

Короче, Жорик, сам того не ожидая, своей дурацкой выходкой сработал в мою пользу. Ну, судя по тому, как все прошло.

А вот дома все произошло гораздо сложнее. Я уже говорил, что мама у меня была несколько авторитарной? Так вот именно в этот вечер я по полной прочувствовал это на своей шкуре. После новой порции охов и вздохов меня тут же взяли в оборот, после чего я узнал, что я гадкий, непослушный мальчишка, который абсолютно не слушается родителей, постоянно вляпывается в разные неприятности и игнорирует, что ему говорят взрослые. Минут десять я послушно молчал, слушая весь этот поток обвинений. С женщинами же всегда так – им нужно выговориться. Причем здесь и сейчас – то есть когда все их возмущение рвется наружу, а не когда это лучше сделать с точки зрения психологии и основ педагогики. И вываливать это свое возмущение они будут, пока сами не успокоятся. Несмотря на то что все детские психологи пишут, что ругать ребенка больше минуты – бесполезно, потому что он просто отключается и воспринимает дальнейшие нотации исключительно как некий «белый шум», автоматом пролетающий мимо ушей, не задерживающийся в голове ни на секунду. Так уж устроена детская психика… Так что самое правильное для меня было просто немного потерпеть и поподдакивать – «да, мама», «хорошо, мама», «конечно, мама», «больше не буду, мама». Но затем все пошло не по сценарию. Потому что после бурного выражения своего неудовольствия мама перешла к конкретике, заявив, что теперь никуда больше меня одного не отпустит. Потому как: «Мне нужен живой сын!» И, поскольку днем мама и папа на работе, то все мои секции и всякие дополнительные школы придется…

– Так, мам, стоп! – вскинулся я, едва успев остановить ее. Потому что от уже озвученного отказаться куда сложнее, чем от пока еще не сказанного. А я не собирался бросать ни одно из своих занятий. То есть ни секции, ни «музыкалку» с «художкой». У меня ж план! – Не надо, не говори этого!

Мама взвилась:

– Что значит – не говори? Что ты имеешь в виду? – В ее голосе появились легкие истерические нотки. А я внутренне скривился. Потому что скорее всего причиной столь резкой реакции мамы были именно мои действия… Она больше всего хотела как можно быстрее переехать в свою собственную квартиру. Но мне, не мытьем так катаньем, удалось сначала перетянуть на свою сторону батю, а затем и бабусю, которая также одобрила идею чуть подождать, но получить более удобную квартиру. При полном непротивлении и подчеркнутом нейтралитете дедуси. Это привело к тому, что мама обиделась на нас с отцом и вследствие этого не упускала ни одной возможности дать нам почувствовать на своей шкуре, что такое женская обида.

– Мам. – Я сделал глубокий вдох, постаравшись максимально успокоиться. Мне же нужно добиться совершенно определенных вещей, а вовсе не переорать родную мамочку. И демонстрировать свою независимость мне тоже совсем не нужно, не правда ли? Значит… значит, надо думать, что говорить, а не просто переть, как бык, загоняя себя в ловушку прямой конфронтации. Вот не требуется мне этого от слова совсем…

– Ма-ам, мамочка. – Я подскочил к ней и крепко обнял за талию. – Мам, я тебя тоже люблю и понимаю, как ты за меня волнуешься. Но и ты пойми – я мальчик, мальчишки время от времени дерутся. Я же не каждый день прихожу с синяками, ведь правда? Но сегодня так получилось. Случайно. Потому что я шел и ворон ловил… Ну, честно-честно! Ну, прости меня. – Я прижался к маме всем телом. Она озадаченно замолчала и слегка растерянно обняла меня. Ну а я продолжил: – Мам, все, чем я занимаюсь, – для меня очень важно. И совершенно точно очень сильно поможет мне в будущем. Сама вспомни, как у вас в институте относились к спортсменам? Ведь явно же не как к обычным студентам? Так что если я смогу получить спортивный разряд, то мне точно будет легче поступить в институт, ведь так? «Художка» и «музыкалка» тоже важны! И мне там интересно! Я хочу…

Короче, я чуть не спалился. Нет, аргументы у меня были вполне себе весомыми, и мама в конце концов их приняла. Но поздно вечером, когда мои «раны» снова были обработаны перекисью водорода и еще чем-то весьма вонючим, после чего я был отправлен в кровать, мама с папой, дождавшись, когда я задышу, как уснувший, начали вполголоса обсуждать мои сегодняшние приключения. И вот тогда мама заявила:

– Знаешь, я его уже немножко боюсь. Ему всего восемь, а он уже рассуждает, как взрослый! Как ему вообще в голову могло прийти, что спорт может пригодиться в институте? А эти его идеи насчет «музыкалки» и художественной школы? Ему восемь лет! Откуда он вообще хоть что-то знает об армии, кроме всяких там пых-пых и тых-дых?..

Бли-ин! Вот сколько раз говорил себе следить за своим языком – и все равно регулярно так косячу, что, будь я шпионом, уже давно повязали бы…

Но, слава богу, в природе все взаимосвязано. И, если специально не косячить, каждая потеря непременно будет скомпенсирована каким-нибудь приобретением. Так что следующее утро принесло мне шикарную компенсацию за все мои страдания. Потому что утром на нашей «тренировочной полянке» появилось двое новых спортсменов. Это были Аленка и ее брат. И появились они аккурат в тот момент, когда я изо всех сил отбивался от расспросов по поводу того, откуда на моей морде появились такие знатные «украшения». Отбивался же я потому, что, узнай все детдомовские пацаны, они могли бы решить в отместку за меня «проучить» Жорика. Причем для него это вполне могло окончиться серьезными травмами, а то и чем-то похуже типа переломов. Уж больно пацаны возбудились… Что почти автоматически означало бы для них множество проблем – от постановки на учет в детской комнате милиции и до чего-нибудь еще более серьезного. Типа суда и отправки в детскую колонию. Ну если полученные Жориком травмы оказались бы достаточно серьезны. Но даже если и нет, внимание бы мы к себе привлекли точно. А на хрен мне это надо?

Аленка с братом вывернулись из-за кустов как раз, когда детдомовские, обступив меня, возмущенно требовали, чтобы я сказал им, «кто на брата наехал». Так что момент, когда на полянке появились новые люди, все пропустили. И галдеж прекратился, только когда Аленкин брат небрежно произнес: