И меркнет свет

На красном камне отражался солнечный свет, а бог шел через руины Бехезды к месту, где когда-то стояли Алые врата.

Лазарос долго выжидал и молчал, но все-таки спросил, когда они добрались до остатков Алых врат:

– Святой, почему ты привел нас сюда? Я спрашиваю не потому, что сомневаюсь, но потому, что я несовершенен и глуп, как и все люди, и лишь хочу лучше понять твое величие.

Бог долго не отвечал, и солнце село за красные утесы, а руины отбрасывали длинные, рваные тени на землю.

Наконец он произнес:

– Вот где я снова вернулся.

– Это святое место, – согласился Лазарос.

– Тут со мной что-то случилось. Меня воскресили. И присоединили к другой.

– К девочке?

Бог повернулся к нему:

– Да. Когда Некромант воскресила меня, она приняла меня в свое тело. Но я привязан не только к нему.

Беру поняла прежде Лазароса. Бог очень долго находился в ее теле и разуме. «Ты видел мир моими смертными глазами. Моими глазами. Теперь тебе известны боль и страдания. Ты сам их почувствовал».

– Я почувствовал ее человечность. Ее сердце.

Внутри вспыхнула надежда, свет, который Беру считала давно погасшим. Она спрятала его от темного груза ужаса и злости бога и ждала, что он скажет дальше.

– Я хочу от них избавиться.

Ее надежда угасла, оставив холод страха. Ее любовь, ее сердце не изменили бога. Он лишь начал презирать ее.

Лазарос склонил голову:

– Да, святой. Я освободил тебя от оков Палласа и освобожу от цепей человечности тоже. Скажи, что мне нужно сделать.

– Ты ничего не можешь сделать, – рявкнул бог.

Лазарос сглотнул и медленно встретился взглядом с Беру. Что-то вспыхнуло в его холодных серых глазах.

– Возможно, нет. Но я знаю того, кто сможет.





36. Эфира




Эфира вздохнула, откинув голову на стену пещеры, пока они с Гектором пережидали бурю. Несколькими часами ранее они напрасно пытались разжечь костер и теперь сидели, прижавшись к камню, и наблюдали за потоком снаружи.

– Ты вздохнула уже в шестой раз за последние пять минут, – сообщил ей Гектор.

Она повернулась и одарила его сердитым взглядом:

– А тебя будто не раздражает, что мы тут застряли.

Они медленно шли через Непроизнесенные горы, и их продвижению мешали частые грозы. По крайней мере, дважды в день Эфира жалела, что они ушли от остальных.

– Но это мало чем поможет, – проворчал Гектор и сел поудобнее.

– Что это значит?

– А то, что у нас нет плана, Эфира, – ответил Гектор и повернулся к ней. – А бог, он может отправиться куда угодно. Даже если нам удастся его найти, он может исчезнуть, как только мы окажемся рядом с ним.

Эфира снова откинула голову на стену. Гектор был прав, и именно поэтому она не хотела этого слышать.

– Ты чувствовал его раньше, да? Когда он впервые проснулся в Бехезде. Ты все еще связан с Беру, а значит, и с богом. Не можешь воспользоваться этой связью, чтобы понять, куда он направляется?

– Это не так легко, – ответил он, ерзая и не встречаясь с ней взглядом. – Связь слабее на расстоянии. Когда она была здесь, с нами, я мог это определить. Но она может быть на другом конце света, а мы застряли тут и с каждым днем лишь больше промокаем.

Она обхватила руками колени и прижала их к груди.


– Я бы и одна справилась.

– Правда? – спросил Гектор. – Потому что когда ты в последний раз гналась за Беру, то убила меня.

Эфира вздрогнула. Гектор не стеснялся вспоминать этот случай во время путешествия к Непроизнесенным горам, но ни разу не поднимал эту тему после того, как они отделились от остальных. До этого момента.

– Знаешь, – произнес он тихим голосом, – я не помню тот день. Не помню, как умер.

– Не помнишь? – Эфира же помнила каждую секунду. Как Гектор боролся, но потом обмяк.

Он покачал головой и посмотрел ей в лицо, изучая шрам, рассекший щеку.

– Я оставил его тебе, да?

– Да. – Они оба оставили друг на друге метки в тот день.

– Наверно, я бы убил тебя, если бы ты не…

Между ними повисло долгое молчание, но потом Эфира сказала:

– Нет. Не убил бы.

Он удивленно взглянул на нее.

– Может, ты не помнишь, но я помню, – продолжила она. – Ты прижал меня к земле. Мог убить. Но ты опустил меч. Ты собирался отпустить меня. Даже после того, что я сделал с твой семьей. Ты бы отпустил меня. – Она больше не могла смотреть на него. – В тот момент я понимала, что назад пути нет. Это не был несчастный случай. Я не потеряла контроль. Это был выбор.

Она хотела сказать, что, если бы пришлось сделать это снова, она бы приняла другое решение. Но не была в этом уверена.

– Просто я… – Она замолчала, не зная, как произнести эти слова. – Просто хочу сказать прости. За твою семью, за тебя. Прости.

Он долго ничего не говорил, только смотрел на нее черными, как уголь, глазами.

– Мы не можем вернуться, – сказал он.

– Знаю.

– То есть, – он выкинул ноги вперед, – я тоже не могу вернуться. Я мог принять другое решение по поводу стражи и Джуда, того дня в крипте Паллас Атоса. Если бы я это сделал, то никогда бы не оказался в Медее. Но это не важно. Мы сделали свой выбор и теперь здесь.

Она ничего не сказала.

– Я знаю, почему ты так поступила.

Она удивленно заметила, что он не казался сердитым.

– Я не помню, но знаю, почему ты это сделала, – продолжил Гектор. – И почему ты стала Бледной Рукой. Как только Беру отвезла меня в Медею, я понял тебя так, как никогда раньше.

Эфира все смотрела на него, уверенная, что не хочет слышать, что он понял. Но ей нужно было знать.

– Я шел по деревне мертвых, – сказал он. – Видел, что ты сделала, чтобы вернуть ее. Смерть моих родителей, Мариноса, всех людей, которых ты убила как Бледная Рука. После каждой смерти становилось все сложнее остановиться. Ты не могла отпустить ее, потому что иначе все жертвы и боль были бы напрасны.

Она все смотрела ему в глаза, почувствовав, как мокрая, теплая слеза катится по щеке.

– Раньше я по-своему считал так же, – резко сказал Гектор. – Что раз моя семья умерла, а я жив, то должен использовать это. У меня должна была быть цель. Только так я смог бы горевать по ним. И, кажется, я понял, что, даже несмотря на живую Беру и то, что поддерживала ее жизнь семь лет, ты оплакивала ее все это время. С момента ее смерти.

Его взгляд стал отстраненным, а лицо мягким. Эфира такого раньше в нем не замечала.

– Когда Дочери милосердия отвели нас с Беру в пустыню и бросили умирать, я понял, что мы делали все неправильно. Ты, я и она. Она пыталась все исправить, отдать мне то, что ты забрала. – Он провел рукой по лицу. – Но, стоя посреди пустыни в ожидании удара бури, я все понял. Мы не можем вернуться. Мы можем только двигаться вперед. Но невозможность изменить совершенное не значит, что мы не можем сделать другой выбор в следующий раз. Не значит, что мы не можем исцелить. Себя. Друг друга.

Эфира вспомнила, как Гектор стоял в ее камере в Паллас Атосе в то утро, когда все рухнуло. «Судьба выбрала для меня цель», – сказал он в тот день.

Глядя на Гектора тогда, загнанная в угол камеры, с сердцем, воющим от потери и горя, слишком сильных, чтобы их вытерпеть, она частично верила в это. Верила, что его судьба – положить конец Бледной Руке и отомстить за невинные жизни, которые она забрала. И часть ее верила в это, пока она не забрала и его жизнь.

А потом он спас ее.

Он принял другое решение в Бехезде. Решил быть сильнее горя от пережитой им потери. Сильнее нарушенных клятв.

– После того как я воскресила ее, после того что сделала с твоей семьей, мы остались вдвоем, – произнесла Эфира дрожащим голосом. – Я сказала себе, что жизни, которую мы создали, достаточно. Мне нужно было в это верить. Но за последний месяц с Джудом, Кхепри, Антоном и Хассаном – Ильей – я поняла, что все могло быть по-другому.

Он внимательно смотрел на нее.

– Ты тоже дал ей это, знаешь ли, – отрывисто продолжила она.

– Что? – осторожно спросил он.