Хрупкие создания

– Что?

– Я слышала все, что сказала Сей Джин. – Она смотрит прямо в глаза. – Это ты сделала все это? С Джиджи?

– Нет. – Я хмурюсь. – А разве не ты?

Бетт строит гримасу:

– Нет!

– Что ж, ты никогда не была примерной ученицей, – напоминаю. – И всем это известно.

– Ты тоже.

Я хочу, чтобы ее раскрыли, раз я теперь попала под следствие. Хочу, чтобы все ее секреты выплыли наружу. Не только мои. Потому что чем больше ужасного о ней узнают, тем скорее поверят, что виновата Бетт. А не я.

По крайней мере, этим я себя успокаиваю.





31. Джиджи




Я просыпаюсь от боли в ноге. В окно бьет апрельский дождь, и свет сквозь него едва пробивается. Наблюдаю за бабочками, бьющимися в инсектарии. Им не хватает солнечного света. И мне тоже.

Я назвала моих оранжево-черных питомцев в честь великих балетных мастеров: Марта, Джелси, Михаил, Светлана и Рудольф. Мои бабочки – балерины от мира животных. От природы двигаются легко и спокойно.

Смаргиваю слезы. Они всегда тут как тут, стоит мне остаться одной. Из-за таблеток я соображаю медленно, но иногда я просыпаюсь и ясно понимаю, что произошло. В такие моменты меня словно накрывает огромной волной.

Кто-то действительно специально подложил стекло в мою туфлю?

Горькая правда: это так.

Почему именно мне?

Самый вероятный ответ: потому что я получила роль Жизели.

Другой: потому что я новенькая. Потому что я черная. Потому что я встречаюсь с Алеком.

Вспоминаю лицо тети Лиа в больнице, когда она увидела мою ногу. Родители уже грозились прилететь и забрать меня домой. У меня не было ответов на их вопросы. А теперь я задаюсь такими же. Меня от них тошнит. Желудок сводит, но мозг не перестает размышлять о произошедшем, сопоставлять и надумывать. А там есть над чем подумать.

Бетт оставила надпись на зеркале – в этом я уверена. Она сама призналась – в том числе в том, что повесила нашу с Анри фотографию в Свет. Но не в том, что оставила в подвале другие фотографии – ее и Алека. А ведь они были только у нее. Неужели она всерьез думает, будто я поверю, что это сделал Алек? Или Элеанор? Она не признавалась в том, что написала предупреждение в Свете, но это на нее похоже. Не знаю, кто послал мне то отвратное печенье и кто подложил мне осколки зеркала – а ведь это самое важное. Должно было быть. Если б не медицинская справка.

Это случилось еще в октябре: кто-то увидел мою ЭКГ и подумал, что я слишком слабая.



Я целый день провалялась в постели. В голове туман от лекарств. Хромаю по комнате.

Большинство учеников проводят четверг в студиях или за домашкой или бегают по магазинам. Даже Джун куда-то ушла. Вот бы с ней поговорить. Она такая логичная – сразу бы вызнала, кто виноват. Наверняка это целая шайка. Бетт не смогла бы провернуть такое в одиночку.

Пишу Алеку – вдруг он сможет зайти после репетиции и мы сходим в комнату пилатеса на растяжку, просто чтобы я не теряла форму. Я не вернусь в класс еще как минимум неделю, а премьера уже через пять. Я не смогу поучаствовать в последних приготовлениях. Смогу только смотреть.



В комнате полно зеркал, мягких мячей, фиолетовых и синих ковриков и весов. В остальном она пуста. Я делаю упражнения, которые показывал доктор. Лежу на спине, погружаясь в подушки, опускаю ноги на приступку и тянусь, хотя ногу еще рано нагружать. Стальная конструкция двигается вместе с моей ногой, обещая вернуть мне силу. Проходит пять минут, и я начинаю отчетливо ощущать швы в ноге. И боль.

– А тебе не рановато все это делать? – раздается голос.

Я оборачиваюсь и вижу в дверях Уилла – потного, с полотенцем на плечах.

– Рановато, – отвечаю, но делаю еще пару подъемов.

Он подходит и протягивает мне руку – словно мы сейчас на сцене и готовимся исполнить пару па-де-де. Я принимаю помощь.

– Ты можешь еще сильнее ее повредить.

– Говоришь как один из учителей, – замечаю я.

Или как моя мама.


– Вот и славно. – Он садится на коврик и начинает разминаться. – Так что тебе можно делать? Что говорят?

– Немного растяжки. Легкие подъемы. Нижний станок.

Это практически ничего.

Уилл приподнимает брови. Жалеет меня.

– Может, поговорим о чем-нибудь другом? – молю я, хромая за гантелями в угол.

Он опережает меня и приносит их сам. Я что-то бормочу и благодарно улыбаюсь. Мы садимся на пол вместе.

– Наверное, не стоит спрашивать, узнали ли они, кто подложил тебе это стекло?

– Если только ты этого не знаешь.

– Увы. Я бы обвинил Бетт. – Он закатывает глаза. – Но не в этот раз. То есть она могла бы. Серьезно. Не слушай то, что о ней говорит Алек. Она обманывает и его, и всех остальных. Она многим устроила веселую жизнь. Если это Бетт виновата, то она заслужила наказание. Осторожнее с ней.

Глаза Уилла расширяются, словно он сам боится того, что говорит. А говорит он то же, что сказал мне Анри в начале осеннего семестра. И то же продолжает писать в записках. А еще это было в послании на День святого Валентина.

– Не хочу об этом говорить. И ты ведь уже предупреждал меня, помнишь? – С Уиллом я точно не хочу все это обсуждать. – Как у тебя дела?

– Вообще-то хорошо. – Он краснеет – я никогда его таким не видела – и наклоняется ближе. – Кажется, у меня скоро появится первый парень.

Такого я не ожидала, но стараюсь не сильно выказывать свое удивление.

– Правда? Я его знаю? Он танцует?

– Хм… может быть, – отвечает Уилл. – Он высокий, таинственный и очень красивый.

Нам сложно знакомиться с людьми не из балетного мира, мы ведь постоянно торчим в студиях, на репетициях, на занятиях… Все это почти не оставляет времени для остального. Приглашения на выпускные и танцы иногда приплывают, но потом прекращаются. Легче встречаться с кем-нибудь из балетного круга.

– Давай подробности! Целовались? Ходили куда-то? – Я повторяю за мамой: она так же достает тетю Лиа насчет ее личной жизни.

– Не скажу! – Он краснеет так сильно, что его кожа почти сливается с цветом волос. – Пока, по крайней мере. Он, типа, застенчивый. Так что говорят про твою ногу?

– Погоди-ка. – Я хитро улыбаюсь. – Не меняй тему!

– Давай сойдемся на том, что он очень горяч, – ухмыляется Уилл и открывает рот, чтобы сказать что-то еще… Но в дверях появляется Алек, и Уилл тут же затыкается. Он натужно кашляет и притворяется, что укладывает и без того идеальную прическу.

– Привет. – Я здороваюсь с Алеком, и он заходит в комнату так, словно в ней полно мин.

Парни не разговаривают, и я никак не могу понять, что только что произошло.





32. Бетт




Впервые за всю мою жизнь меня никто не слушает. Даже Элеанор начала надевать наушники и подпевать мелодии из «Жизели», стоит мне только заговорить про Джиджи и Алека, или о том, что Джиджи решила все у меня украсть, или об определенно психическом срыве Джиджи после того случая с печеньем.

Но сегодня я вынимаю наушники из ушей Элеанор, когда мы собираемся на утренний урок балета.

– Ты меня вообще слушаешь?

– Дай мне уже сосредоточиться, – замечает она. – Ты словно одержима.

– Что? Нет.

– Тогда почему ты только о ней и говоришь?

– Просто хочу держать тебя в курсе.

Ощущение, словно Элеанор плюнула мне прямо в лицо. Она снова хочет надеть наушники.

– Не думаю, что хочу быть в курсе всего этого.

Но я не обращаю на ее слова никакого внимания.

– Я даже с Джун об этом поговорила. Мы с ней считаем, что у Джиджи интрижка с мистером К. Потому она и получила обе роли.