Хрупкие создания

Она выглядит удивленной, но кивает, а потом исчезает в душе, закрыв за собой дверь ванной.





25. Джиджи




– Кто расскажет мне историю Жизели? – спросил мистер К. в начале репетиции.

– Она приехала из Калифорнии. – Уилл мне подмигивает.

Несколько девочек из пятой и шестой группы хихикают – думают, что они в его вкусе, – но остальные даже не улыбаются. У мистера К. нет чувства юмора.

– Кто расскажет мне о балете «Жизель»? – повторяет мистер К. – Не думал, что нужно уточнять. Не ожидал, что кто-то захочет сыграть дурачка.

Поднимается лес рук. Мистер К. кивает Элеанор:

– Да, мисс Александер, расскажите нам о Жизели.

Элеанор прикусывает край ногтя, прежде чем начать.

– «Жизель» рассказывает о юной крестьянке, которая влюбилась в человека выше себя по положению.

– Это все?

Элеанор краснеет и открывает рот, чтобы продолжить, но вместо нее вклинивается Бетт:

– Так как ей нельзя любить его, она умирает от разбитого сердца.

Говорит так, словно просто перечисляет факты, а потом смотрит на меня своими огромными глазами.

Мистер К. потирает бородку.

– Мартовские иды… Вы не думаете. – Он принимается ходить туда-сюда. – Этот балет рассказывает о гораздо, гораздо большем. Вы упрощаете историю и забываете о самом главном. О сердце балета. О природе, судьбе, любви и желаниях. И о богах. Жизель любит того, кого не должна. И он отвечает ей взаимностью.

Алек крепче сжимает меня в объятиях. Слышу, как бьется его сердце, чувствую его пальцы на своем бедре. Мы перешагнули через нашу ссору на Валентинов день.

Он пришел ко мне в комнату на следующее утро, и мы вместе отправились в Центральный парк, в то место, где почти никто не бывает. Оно напоминало пейзаж из рекламного плаката: нетронутый снег, деревья укрыты белым, полная тишина. И там я все ему рассказала. Не о сердце. А о Бетт. О том, как она рассказала мне про отель и что я никогда не смогу с ней сравниться. Что я девственница и Алек мне очень нравится – признаться себе, кажется, я его даже люблю, – но я не готова. Пока нет. И Алек взял меня за руку и сказал, что я ему тоже очень сильно нравлюсь. Даже слишком сильно. Сказал, что подождет, что готов подождать и что только я решаю, как быстро будут развиваться наши отношения. Что я ему ничего не должна. И мне стало гораздо лучше. В самом деле. На целую минуту. Но те фотографии…

Наблюдаю за Бетт, которая вздыхает и закатывает глаза, пока мистер К. продолжает свою лекцию. После тех фото смотреть на нее не хочется вовсе. Я никому о них не рассказала, даже Алеку. Я хочу ему доверять, но пусть он сам мне все расскажет – о том, что у них было с Бетт. Они ведь знают друг друга целую вечность, оба выросли в похожей среде и чувствуют себя желанными в этом мире. И мы с ним… Это кажется неправильным. Разве его чувства ко мне пересилят все это?

– Силы природы не ратовали за этот союз. Не давали своего разрешения. Вам это, должно быть, сложно понять. Это судьба, какой ее видели в Древнем мире. – Мистеру К. наверняка нравится слушать звук собственного голоса и ловить на себе восхищенные взгляды. – Сегодня, стоит вам чего-то захотеть, вы сразу же бросаетесь за этим в погоню. Но в те времена было иначе. И если вы идете против судьбы, даже в наши дни результаты могут быть плачевными.

Он бормочет что-то на русском в сторону учителей. Интересно, что именно.

Смотрю на Бетт, а она – на меня. Уголки ее розовых губ поднимаются, и на идеальном лице появляются тени ямочек.

Пытаюсь сосредоточиться на словах мистера К. Впервые я увидела «Жизель» вместе с мамой в Сан-Франциско. Я следила за парящей над сценой балериной затаив дыхание. Она блистала, словно сотканная из звездной пыли. Мне нравилось, что у меня и у героини одинаковые имена, – я не могла не почувствовать с ней родство. Хотя была уверена, что никогда не полюблю так же сильно и так безнадежно, как она.

Склоняюсь к Алеку и думаю, что наконец-то познала любовь, ту самую, что вдохновила этот балет.

– Слишком многое в жизни вам неподконтрольно. А в балете – и подавно. – Голос мистера К. эхом отдается в стенах зала. – Некоторые рождены, чтобы танцевать. У других есть недостатки и препятствия на пути. А некоторые рождены для второго места и обречены скрываться в тени, как бы усердно ни трудились. Вот о чем этот балет. О силах природы. О том, что записано в небесных сферах. О том, с чем вы рождены. Бабочки мои, я хочу видеть в вашем танце любовь и опасность. Хочу прочувствовать радость и печаль поворотов судьбы… Алек, Джиджи, в центр.

Он машет нам рукой. Другие учителя рассаживаются на стульях в передней части студии. Алек мимоходом целует меня в губы, словно воспринял речь мистера К. слишком близко к сердцу. Он берет мое лицо в свои руки – я никогда еще не чувствовала себя в такой безопасности. Пальцы Алека скользят по моей шее. Я резко выдыхаю от полыхнувшей искры желания.

Мы выходим в центр. На кладбище в крестьянской деревне полночь, и Жизель стоит среди призраков девушек, которые умерли до того, как вышли замуж. Я тихонько ступаю вперед на цыпочках – свет озаряет мне путь. Я мертва, моя кожа и волосы присыпаны белым. Я – Жизель. Та, другая. Мое тело сливается с ослепительной белизной моего тютю.

Иду вперед в тени веток воображаемых кладбищенских деревьев с цветами в руках. Духи мертвых, вилисы, кружатся рядом. Девушки из кордебалета – прямо в середине. Мы танцуем вместе, и я повторяю их движения до тех пор, пока Алек не приходит ко мне на могилу. Я прячусь и наблюдаю за тем, как он кладет на землю цветы. Стараюсь не улыбаться, оставаться в образе, но он так красив, что сложно сдержаться. Мы подходим друг к другу и начинаем танцевать. Он поднимает меня легко, словно делает это уже многие годы.

– Да, вот так, – шепчет мистер К.

– Поднажмите, – добавляет Дубрава. – Остановитесь – и момент будет упущен.

Учителя встречают финал нашей партии овациями.

– У нас получается все лучше, – шепчу Алеку.

– Ага, так странно. Мы танцевали эти па всего раз, а ощущение, словно я танцевал с тобой вечность. – Он целует меня в лоб и идет размяться, пока репетируют остальные.

Все уходят: кто поесть, кто продолжить тренировку, большинство – принять душ. Мы остаемся одни. Мне это нравится. Даже Бетт не задерживается, чтобы попытаться Алека разговорить. Стоит мне на нее взглянуть, и я тут же вспоминаю переплетение их тел: невозможно понять, где начинается Алек и заканчивается Бетт. Я никогда не стану такой, как она. Той, что свободно избавляется от одежды и позволяет себя фотографировать. Той, что может стоять голой перед парнем и не чувствовать смущения. Той, что позволяет так себя касаться. Я не уверена, что готова. Но вдруг Алеку нужна только такая? Кто вообще решил сделать эти фото? Бетт? Или сам Алек?..


Мне не хватает храбрости, чтобы спросить. Попросил бы меня о таком Алек? Сейчас он нависает надо мной, прижимает к стене, помогает тянуть мышцы на ноге. Музыка из «Жизели» все еще доносится из колонок. Начинаю мурлыкать под нос мелодию и обещаю себе, что не буду втягивать Алека в эти разборки. Сама справлюсь.

Он открывает рот, но я прижимаю палец к его губам. Звучит моя любимая музыкальная часть. Алек облизывает мой палец, а потом целует меня. Руки его скользят на талию, подбираются к юбке. Мы оба потные и липкие. Почти голые в этой тренировочной одежде. По коже бегут мурашки. Сердце взрывается опасным ритмом. В любой момент голова может закружиться, в глазах – заплясать пятна, а руки – задрожать. Отталкиваю его, а потом снова думаю о Бетт. Она бы никогда не оттолкнула Алека. Она бы уже начала раздеваться.

– В чем дело?

Я не отвечаю. Он сгибает мою ногу, немного отодвигается, но потом наваливается на меня. Я не против. Его пальцы касаются моей ключицы.

– Ты грустишь, – продолжает Алек. – Мы же так хорошо танцевали сегодня. Что случилось? Всего пару минут назад ты была счастлива. Совсем как на День святого Валентина.

Вспоминаю все: фотографии и беспокойство, что кто-то выдаст мою тайну, и послание на зеркале, и медицинскую справку. И черную розу. Что еще они задумали? Попытаются выпроводить меня отсюда? Так вот у них не получится.

– Ну же, поговори со мной.

Алек прижимает меня ближе, и я чувствую себя тоненькой, как лист бумаги. Кладу руку ему на грудь и целую так неистово, чтобы сила этого поцелуя заставила меня забыть обо всем. Мы целуемся так долго, что я боюсь задохнуться. Прерывистый пульс бьется в ушах.

Краснею и отнимаю руку. Пальцы дрожат. Массирую виски. Высвобождаюсь из-под Алека и переворачиваюсь на бок. Не знаю, что ему сказать, как все это выразить. Копаюсь в сумке и достаю монитор, который мне выдал доктор Ханна. Я ношу его с собой, чтобы создать иллюзию ответственности. В последнее время сердце мое пошаливает, мне стоит носить монитор постоянно. Я все никак не могу перестать беспокоиться.

– Что ты делаешь?

Он хватает меня за руку до того, как я успеваю застегнуть монитор. Сдаюсь и даю ему хорошенько рассмотреть прибор.

– Что это такое? – Алек проводит по монитору пальцами. – Никогда раньше не видел на тебе часов. Похожи на мои спортивные. Не в твоем стиле. – Он смеется.

– Это… это не часы.

Я надеваю монитор, чтобы он показал, на сколько повысился мой пульс, и зажужжал, сообщая об опасности. Смотрю на крошечную дырочку в своем топе, жду, когда Алек или монитор подадут голос. Когда они заполнят тишину.

Я очень хочу ему все рассказать. Перевожу взгляд на его прекрасные глаза и прекрасный рот. Как он отреагирует? Не разонравлюсь ли я ему? Тревога захлестывает меня, и сердце почти останавливается. Монитор жужжит. Я вся в поту – это жар тела Алека, репетиция и стресс.

Сажусь. Алек на меня смотрит, и взгляд его полон недоумения. Мне стыдно: почему я так долго молчала? С другой стороны, я еще никому ничего не рассказывала.

Алек играет с выбившимся из моего пучка локоном, накручивает его на палец.

– Что такое? – Он нежно проводит пальцами по моей щеке. – Ты мне не доверяешь?

Сглатываю и вру ему прямо в глаза:

– Доверяю.

– Тогда расскажи, – шепчет Алек прямо мне в ухо, каждое слово обжигает кожу и посылает волны желания вниз живота.

– Я отличаюсь от остальных.

Он целует мою шею:

– Я знаю. Потому ты мне и нравишься.

– Нет, погоди. Сильно отличаюсь. У меня… есть… эта штука…

– Штука? – Он прижимается губами к моей шее. – Ты вся состоишь из прекрасных «штук». Вот, скажем, твоя шея…

Какая уж там сосредоточенность… Я словно попала под теплый дождь. Алек целует меня в шею, и сердце превращается в марафонца, мчащего с известием о победе. Пусть целует повсюду, везде, куда дотянется и куда я никого еще не подпускала.

Монитор снова жужжит и вытаскивает меня из сладкой грезы. Я чуть отодвигаюсь – чтобы было куда выпустить правду.

– Ну вот опять. Твои часы.

– Я должна тебе кое-что рассказать. – Внутри все холодеет от страха. – Это не часы. Это сердечный монитор.

Я прокручивала эти слова в своей голове. Представляла, что будет, если все-таки расскажу. И вот рассказала. Так тихо, словно говорила не словами, а выдохами.

– Что?

– Сердечный монитор, – повторяю, четко проговаривая слова. Не поднимаю глаз, не то расплачусь.

– Зачем он тебе? – Алек тянется к моему запястью.

– В моем… состоянии, – начинаю я.

– Что-что?

Я прикрываю его рот ладонью. Сейчас ему стоит помолчать. Пусть Алек станет таким, каким бывает, когда прогуливается по Центральному парку и слушает мои рассказы о доме, когда сидит рядом и молча наблюдает, как я тренирую свои партии соло, не встревая с ненужными советами.