Хрупкие создания

В школе повсюду зеркала, лимонный запах дезинфекции по утрам, который сменяет запах пота по вечерам, после того, как мы все ноги себе оттанцевали. Все там по кругу, рутина, дни одинаковые.

Этот странный клуб – почти насмешка над моими органами чувств. Но приятная насмешка. Долгожданная. Не то, что мне было нужно… Но даже кое-что получше.

Я и забыла, что Элеанор рядом со мной, но вот же она, осуждающе качает головой, глядя на хаос вокруг нее: тела трутся друг о друга, руки хватают все, до чего дотянутся, какой-то мужик орудует языком во рту женщины и задирает ей юбку. Пытаюсь завести разговор о музыке, но Элеанор молчит. Обычно ее не заткнуть, у нее на все есть свое мнение, она готова обсуждать что угодно. Но здесь, в реальном мире, в этой ее версии, Элеанор словно онемела. Даже немного дрожит и нервно теребит свою подвеску. Трет щеки. Господи, какая же она развалина.

Я наклоняюсь вперед.

– Ты как? – спрашивает Элеанор.

Но как я еще могу быть? Я нормально! Лучше, чем нормально! Почти хорошо. Спокойно, словно приняла мамин «Ксанакс», но и немного возбуждена. Готова ко всему.

– А ты как? Пойдем найдем Лиз. Хочу рассказать ей об Анри. О том, как я его ненавижу. – Мой бокал пуст. – Пусть знает, что он вздумал со мной играть. Она придумает, как все исправить.

Я не рассказала Элеанор о том, что случилось в ресторане. Я вообще мало с ней говорю.

– А что с Анри? – Элеанор не нравится, что у меня есть от нее тайны.

– А кто тебе названивает? Куда ты постоянно сбегаешь?

Ее рот открывается и закрывается, но она только издает странный звук, словно давится словами.

– Никто.

– Тогда и с Анри ничего не происходит.

Ищу в толпе Лиз. Элеанор тащится следом.

Мы все время стояли недалеко от бара, словно вот-вот собирались уйти, но сейчас мы просачиваемся сквозь толпу и шум. Все на нас смотрят. С тревогой, с завистью, а иногда – похотливо. Мы – набор бесконечных ног, костей, острых плеч и длинных шей. Мы выделяемся.

– Никто, – повторяет Элеанор, словно она убеждает в этом не только меня, но и себя.

– Как скажешь.

Отвлекаюсь на хорошенькую девушку, которая флиртует с каким-то парнем: ее руки у него в карманах. Похоже, искать Лиз и не стоит. Может, мне хватит просто прочувствовать, каково это – быть не-балериной. Упираю руку в бок и откидываю назад волосы – повторяю за девушкой, на которую пялюсь. Выхлебываю остатки льда. У него привкус алкоголя. Продвигаюсь поближе к танцполу – Элеанор следом, словно она потерявшийся щенок. По дороге я натыкаюсь на Лиз. Она щебечет с каким-то иностранцем постарше – бразилец или, может, аргентинец? Слушает его так внимательно, словно у него изо рта падают золотые монеты.

– Эй! – окликаю ее слишком громко.

Лиз отодвигается от меня и пытается показать тому парню, что в жизни меня не видела.

– Анри угрожает, что расскажет всем, что мы сделали с Кэсси. Ну, та старая история.

Алкоголь действует на меня как сыворотка правды. Слова льются нескончаемым потоком, и это привлекает ее внимание.

– Тогда будь осторожна, – кричит Лиз в ответ, словно она не имеет к этому никакого отношения. – Никому не доверяй! Этот урок дался мне нелегко…

Я, должно быть, выгляжу ошеломленной, потому что она продолжает низким голосом, словно репетировала:

– Например, я думала, что мы можем друг другу доверять. Но ведь это ты рассказала обо мне медсестре Конни. И они взвешивали меня дважды в неделю. Следили за мной, словно я какая-то преступница. Ты знала, что скоро я стану лучше тебя.

Она подпускает в голос бравады, но я вижу, что она испугана. Глаза бегают. Язык слизывает помаду.

Тереблю слишком короткий подол своего платья. В этом зале я самая голая. Разворачиваю стопы, отвожу плечи, сгибаю локти. Пусть балерина Бетт берет все в свои руки.

– Да кем ты себя возомнила? – говорю совсем как моя мать, когда с ней обращаются не так, как с Эбни – важной, богатой, знакомой с кучей людей. – Я никому ничего не говорила. Я беспокоилась о тебе, да, но ничего не говорила. Ты же одна из моих лучших подруг.

– Только тебе я сказала, сколько вешу. Как еще они бы догадались?

Как она могла не заметить? Да любой бы забеспокоился, поглядев на нее, – Лиз же ходячий скелет.

– Клянусь, я ничего не говорила. – Касаюсь ее запястья. Не могу потерять и ее. Впрочем, может, уже потеряла.

Парень, то ли бразилец, то ли аргентинец, подмигивает нам и исчезает в толпе, чтобы найти девушек посговорчивее. Она приподнимает подбородок:

– Ты смешна.

Я краснею. Я – средоточие ее гнева и грусти. Как это произошло? Я скучаю по Лиз, хотя разговаривала с ней не так часто, как хотелось бы.

– Да это твой почерк! Я слишком хорошо танцевала!

Элеанор переводит взгляд с меня на Лиз:

– Что случилось?

– Бетт меня выдала. Медсестре. И они с меня глаз не спускали, как стервятники. – Теперь она похожа на сумасшедшую.


Какой-то мужик передает мне два отвратительно сладких шота – словно по волшебству. Беру оба, а после возвращаю ему пустые стаканы и улыбаюсь так, как раньше улыбалась только Алеку. И снова фокусируюсь на своей проблеме.

– Бетт не могла этого сделать, – возражает Элеанор.

– И я ничего не говорила, Лиз. Ты же мой друг. Всегда была. – Я тараторю. – Я защищала тебя. Если бы кто-нибудь что-нибудь о тебе сказал, я бы их заткнула. Угрожала бы им. Пусть боятся.

Меня ведет, я в бешенстве, и обвинения Лиз только добавили к этой смеси взрывчатого вещества. Мне хочется напомнить ей, на скольких девочек я накричала за то, что они называли ее Аной – прозвище всех анорексичек – или дразнили за то, что на ужин у нее была одна жалкая клубника. Закрываю глаза: мир вращается, и я не могу удержаться в нем. На секунду я словно становлюсь другим человеком.

– Ты уже натворила кучу ужасного, забыла? А что насчет последнего? Не смогла избавиться от Джиджи и избавилась от меня! – кричит Лиз. – Берегись, Элеанор. Ты наверняка следующая. Девчонки в школе боятся тебя, Бетт. Они молчат. Но, помяни мои слова, Бетт, карма не дремлет.

Я не успеваю осознать всех сказанных ею слов, а Элеанор уже берет меня за руку – своей мягкой маленькой ладошкой. Это такой знакомый жест, что мне хочется разрыдаться. Элеанор тащит меня прочь и кричит на Лиз.

Она остается в клубе, а мы ловим такси. В поездке молчим. Элеанор снимает ожерелья и бросает в сумочку, потом вынимает шпильки из волос и распускает их. Успевает даже смыть часть макияжа.

– О чем ты только думала? – наконец выпаливает она. А я не знаю, что именно она имеет в виду: алкоголь, бар или перепалку с Лиз. Наверное, все это вместе.

– Я просто хотела повеселиться. – Мои собственные слова звучат так, словно я где-то далеко.

– Балет – вот что весело, – отвечает Элеанор сдавленно. Вся ее храбрость испарилась, и на ее месте осталась обычная Элеанор, хотя сейчас она кажется старше и мудрее. – Она же больна, Бетт.

– Да.

– Надо сказать ее маме. Ей нужна помощь.

– Ага.

– Нельзя, чтобы мы стали такими же. – Голос Элеанор дрожит, почти превращается в знакомое нытье, от которого меня тошнит. – Может, не стоит все брать в свои руки. Давай расскажем мистеру К.

Хватаю ее за руку, чтобы она подняла на меня взгляд.

– Я всегда беру все в свои руки. Только так и нужно делать. Бороться. А потом сделать шаг вперед и забрать то, что захочешь.

Это мои собственные слова или это алкоголь говорит во мне?

– Держи все под контролем. Как тогда, когда ты получила роль в «Щелкунчике».

Элеанор вздыхает, словно и не слышит меня.

– Бетт, а вдруг Лиз станет хуже? Или она вернется в школу летом? Что мы тогда будем делать? – Элеанор смаргивает слезы.

– Не знаю, – отвечаю.

Потому что я в самом деле не имею ни малейшего понятия.





24. Джун




Валентинов день прошел, но, куда ни посмотри, повсюду розовые и красные цвета, сердца и цветочки. Меня от этого уже тошнит. Хотя, может, не только от этого. Коменданты даже не повесили на информационные доски в коридорах воздушных змеев и бумажные облака, как делают каждый март. А ведь уже четвертое число.

В последнее время только и думаю, что о своем отце: как я найду его и посмотрю ему в глаза. Но мать спрашивать о нем я больше не собираюсь. И это тупик. Мне остается только переворачивать в голове уже имеющуюся информацию.

Я пыталась поговорить с мадам Матвиенко, но она закрыла дверь костюмерной прямо перед моим носом, пробормотав на русском, что она не понимает, чего я от нее хочу.

Так что я просто стала усерднее заниматься. Репетирую каждую свободную минутку и еще вечером, когда все уходят из студий, чтобы позаниматься и поужинать этой жирной китайской едой, которую они еще пару месяцев будут носить под своей кожей. Или чтобы провести время со своей парой. Как делает Джиджи.

Я вытягиваю ногу на станке в студии «Г» и улыбаюсь, глядя на свое отражение. В День святого Валентина Джиджи вернулась сама не своя, словно что-то пошло не так на ее идеальном свидании с Алеком. Ее всю трясло, как после долгой репетиции, или… или они занимались кое-чем другим. В руках у Джиджи было что-то, что она явно никому не хотела показывать. Она спрятала это в ящик стола – думала, я не замечу – и ушла в душ. Конечно, я сразу полезла посмотреть, что там.

Фотографии Бетт и Алека. И оба на них почти голые. Самоуверенность Бетт поражает. Ну она и сволочь, раз оставила такое на виду.

Поворачиваюсь боком к зеркалу и провожу пальцами по животу и бедрам. Я никогда еще не раздевалась перед парнем, не считая летних вечеров в бассейне Джейхи, когда я была совсем маленькой. Еще бы Джиджи не расстраивалась. Но она никому об этом не рассказала – мне так точно, – и на следующий день они с Алеком общались как обычно. Он зашел за ней утром, и они отправились на прогулку. Или куда там они ходят. Кажется, они даже еще больше сблизились.

Джиджи проводит с ним каждое мгновение: танцы, репетиции, учеба. Делит с ним еще кучу всяких занятий. Может, она хочет что-то доказать. Ему. Себе. С Бетт сложно соревноваться – и на сцене, и в жизни. Не хотела бы я оказаться на месте Джиджи.

Заканчиваю растяжку. В студии никого – только мое отражение следит за мной из каждого угла. И меня вдруг начинает трясти от его вида. Глаза у меня какие-то тусклые, щеки впалые. Лучше б зеркала занавесили. Видеть себя не могу. Да, танцевала я хорошо, но стоит мне опуститься с носочков, как в глаза сразу бросается вся моя усталость. Она мне не идет. Нужно от нее избавиться. Игнорирую внутренний голос, шепчущий: «Чтобы быть энергичной и сильной, тебе нужно больше есть».

Наклоняюсь, ложусь на пол грудью, поднимаю руки, чтобы достать до пальцев ног. Чувствую, как ноют мышцы, растягиваясь, а потом отпускаю. Встаю и понимаю, что я не одна. Кто-то за мной наблюдает.

Джейхи. Он стоит в дверях, чуть наклонив голову. Выглядит смущенным – наверное, потому, что я его заметила. Улыбаюсь. Кажется, что с нашего поцелуя прошла вечность. А сейчас я практически чувствую его на своих губах.