Хрупкие создания

– Что ж… – Доктор делает паузу. – Редко кто в твоем состоянии так много занимается. Это ведь довольно опасно, мисс Стюарт. Консультируйтесь с медсестрой после каждого блока занятий. – Он качает головой. – Подумать только, шесть часов…

Он протягивает мне результаты ЭКГ и просит передать их школьной медсестре. Я сворачиваю ленту и кладу в карман, чтобы она там навсегда и осталась. Кто-то копается в вещах медсестры. Лезет в мою жизнь. Это небезопасно.

– Но я не всегда прыгаю, иногда мы просто делаем растяжку или стоим у станка, – мямлю я.

– И все же будь осторожна. С такими нагрузками можешь запросто заработать осложнение. – Доктор встает и подходит к полкам. – Вот, поноси этот монитор. – Он машет маленьким устройством, которое похоже на секундомер отца.

– Я… не хочу это носить, – выдавливаю я.

– Джиджи… – подает голос тетя Лиа, явно рассерженная моими словами. – Если доктор говорит, что так нужно, значит, так нужно. Ее родители точно будут за. – Она поворачивается к доктору Ханне.

– Боюсь, это необходимо, – повторяет он и кладет прибор на стол. – На всякий случай.

Он нажимает на кнопку, и я слышу треск. Доктор объясняет, как включать и как выключать прибор, а потом надевает его мне на руку. Что же я скажу Морки? Что делать, если он запищит в классе?

Стараюсь не заплакать, когда мы уходим из кабинета. Новый монитор сидит на руке как влитой. Мы с тетей не разговариваем всю дорогу, и у дверей общежития я легонько чмокаю ее в щеку и тут же бегу в свою комнату. Падаю на кровать, чувствуя, как монитор врезается в кожу, и наблюдаю за своими бабочками. Сейчас я даже рада, что Джун нет на месте. Эту тайну я никому не могу доверить. Я не хочу отличаться от других – по крайней мере сильнее, чем сейчас. Я ведь черная девчонка. Черная девчонка с монитором. Черная, которой нужно быть осторожнее. Черная, которая не должна быть балериной.

Встаю, срываю монитор и кладу его в стол, туда, где никто не сможет его увидеть. Где я забуду о его существовании.





17. Бетт




Никак не могу оторваться от снежинок за окном. Есть нечто особенное, совершенное в снегопаде первой недели декабря, в день первой репетиции в костюмах. Час назад я приняла таблетку и потому могу направить свое внимание в нужном мне направлении – в данный момент на крошечные белые искры надежды, кружащиеся за огромными окнами театра Коха. Сюда начинают подтягиваться гости, и я чувствую на себе их любопытные взгляды. Они наверняка недоумевают, что это одна из балерин делает здесь, почему не готовится к выходу.

Все остальные уже за кулисами, но вряд ли по мне скучают. К тому же мистер К. еще не появился, так что спешить некуда, нечего переживать по поводу и без и надумывать всякое в переполненной раздевалке.

Раньше я любила танцевать в Линкольн-центре, но Алек все испортил. Обычно он выходил в холл вместе со мной, или же мы зажимались в темном углу и сплетничали. Алек знает целую кучу слухов – в основном от учителей и глав фонда. О разводе мистера К. Алек узнал одним из первых. А я, конечно, второй.

Сегодня я его не видела. Он в самом деле решил обрубить все концы: игнорирует мои сообщения, звонки, любой знак в соцсетях. Я сказалась больной, чтобы не ходить на вечеринку по случаю Дня благодарения в доме Хэмптонов, и это несмотря на то, что у моей пьяной мамаши чуть не случился приступ по этому случаю, ведь пришлось проводить обед дома. А вот Уилл сделал кучу селфи, пока ждал машину, чтобы поехать к Алеку.

Стараюсь вообще об этом не думать. Кладу ногу на подоконник, словно это станок, тянусь, прижимаю нос к коленке. Прохожие, в пальто и высоких сапогах, закутанные в шарфы, почти не обращают на меня внимания. Разве я могу соревноваться в магии первого снега, даже разодетая в костюм Снежной королевы?

Проверяю телефон в миллионный раз. Может, Алек напишет хоть что-нибудь? Например, «Удачи сегодня». Или «Я скучаю. Я совершил ошибку. Не стоило с тобой порывать».

Кидаю телефон в сумку – пофиг, даже если сломаю экран. Адель мне тоже не пишет. Она сейчас летит в Берлин на выставку, посвященную танцам. Мама даже не позвонила. На ужине по случаю Дня благодарения она сказала, что это все не стоит ее нервов. А потом попросила Адель передать ей сладкую картошку. Сестра постоянно извинялась за мать, и от этого становилось только хуже.

К тому же картофель этот осел на моих ляжках. Я каждый год прошу мать не готовить его, но она меня не слушает, потому что Софи, младшая сестра Алека, обожает картошку, а я не могу устоять перед кленовым сиропом и зефиром, которые перебивают вкус овощей. Так-то я сахара почти не ем. Запеканка притягивает меня: ее осенние цвета, сладкие завитки расплавленного зефира. Дрожу, представляя, как сахар оседает на бедрах от одной только мысли об этом блаженстве. Нужно бы закинуться еще одной таблеточкой. Но я вспоминаю, что они как раз закончились.

Достаю из сумки телефон. Алек все еще молчит, потому пишу своему дилеру. Вообще-то никакой он не «мой дилер», просто парень, который живет по соседству и наживается на отчаянных балеринах. Мне бы стоило прекратить ему писать, я видела, к чему это может привести. Слишком часто зависала в компании танцоров из труппы в квартире Адель, наблюдала, как они душат стресс сигаретами, таблетками, диетой, обезболивающими и салатами. Но сейчас – сейчас мне очень нужна еще таблетка. Прошу его принести «Адерол» и удивить меня чем-нибудь посильнее. Ему нравится, что я почти флиртую с ним. Наверняка что-нибудь бесплатно докинет.

Не выдерживаю и пишу Алеку: «Скучаю». И не могу оторваться от телефона.

Делаю пару плие, смотрю на свое отражение в оконном стекле, закутанное в серебро и белизну. Алек наверняка все еще считает меня красивой. Скорее всего.

Телефон пиликает в ответ. Читаю: «Ты справишься, Би».

Это не сильно обнадеживает, зато теперь я хочу его видеть. Немедленно. Отправляю «Можем поговорить?» – до того, как осознаю, что это звучит как мольба.

Ответа нет. Сердце превращается в кирпич, который тут же ухает на пол.

Каждый декабрь Алек приходил на костюмированную репетицию с букетом бумажных роз и целовал меня. Даже тогда, когда мы были совсем маленькими и я не понимала, насколько это прекрасно. Он брал мое лицо в свои ладони, и мы стояли так несколько долгих, нежных мгновений – а потом целовались. Даже в двенадцать этот парень знал, что делает.

Снег усилился, ветер тоже, так что снаружи не видно ничего, кроме белой стены. Пора идти на сцену. Пора делать вид, что мне есть дело до выступления. Пора приготовиться к танцу с Анри.

В зале спокойно, но тут, за сценой, сплошной хаос. Тоненькие девушки снуют туда-сюда на сверхзвуковой скорости, закручивают волосы в пучки, накладывают макияж, повторяют движения, запоминают шаги, и прыжки, и сложные движения ног в ограниченном пространстве. Воздух наполнен ароматами канифоли, лака для волос и грима – запахом балета.

Сглатываю и подхожу к зеркалу. Я не спрашиваю разрешения, не извиняюсь, даже не постукиваю по плечу соседок – мне достаточно поднять голову и сфокусироваться на том месте у зеркала, где я хочу встать, и двинуться к нему в полной уверенности, что танцоры разойдутся и пропустят меня.

Так и происходит. В этом крохи моей оставшейся силы: способность управлять толпой. Иллюзия власти.

Трясущимися руками поправляю помаду, накладываю серебристые тени, серебряным карандашом обвожу глаза, облекаю ресницы в черную полночь. Руки двигаются словно бы сами по себе. Принадлежат ли они все еще мне? Я чуть не выкалываю глаз карандашом, хотя знакома с ним с тех пор, как мне исполнилось восемь – тогда Адель научила меня слегка приоткрывать губы и смотреть вверх, когда красишься.

– Выглядишь изумительно, – пищит в мою сторону одна девочка из кордебалета – так, словно готовилась произнести эту фразу уже пару часов.

– Мы все должны так выглядеть, – отвечаю. – Иного мистер К. не потерпит.

В прошлом году я часто говорила о мистере К. так, словно точно знаю, чего он хочет. И это было легко: мы с ним проводили много времени вместе, так что я всегда могла припомнить какую-нибудь его напутственную фразу или рассказать девочкам о его видении балета. Я знала все об их костюмах еще до того, как их нам показывали. Я знала всю секреты и приоткрывала занавес тайны настолько, чтобы оставить несчастных в нетерпении. Чтобы они желали большего и восхищались мной.


Сегодня я пытаюсь сделать то же самое, но в последнее время мистер К. не говорил мне ничего более личного, чем «Работай больше». Но девочки об этом не знают. Они все еще видят во мне мессию, через которого говорит балетный бог. Видят настоящую Снежную королеву, что появляется из вьюги и предсказывает судьбы.

Громко вдыхаю и аккуратно накладываю тушь по всей длине ресниц. Руки наконец-то перестают дрожать. А потом я слышу музыкальный смех Джиджи.

– Алек! – Ее голос похож на нежное облачко. А следом – легкий полувздох, который сглаживает все углы его имени.

Не выдерживаю – поворачиваюсь. Нахожу их взглядом, и из меня рвется какой-то странный животный звук. Джиджи стоит у зеркальной стены недалеко от входа в раздевалку, а Алек придерживает ее ногу – так осторожно, словно она может разбиться. Разлететься на кусочки, истечь кровью, и слабостью, и болью в любое мгновение. Одна его рука обвита вокруг крошечной, готовой сломаться стопы, а вторая лежит на внутренней стороне ее бедра – Алек помогает ей с растяжкой. Ее нога так высоко, что почти параллельна телу. Они стоят так близко, и на его лице та самая, особенная алековская улыбка. Он не отводит взгляда, даже когда Джиджи опускает глаза и смеется. Алек всегда надежен и силен. Об этом я знаю даже чересчур хорошо.

Тревога растет. Джиджи там, в костюме, который должен быть моим, – сливовом с золотом, расшитом бисером. Парень, который тоже должен быть моим, дышит ей в шею. Моменты, которые были когда-то моими, украдены из-под самого моего носа. Украдены и выставлены на всеобщее обозрение. Камзол Принца не застегнут, и я вижу его обнаженную грудь. Джиджи легонько дотрагивается до кожи, словно делала это уже сотню раз.

Мышцы деревенеют, ноги не слушаются, и я чувствую набранные после Дня благодарения килограммы так же явственно, как тяжесть промокших джинсов. Единственное лекарство, то, что успокоит меня, вернет меня в собственное тело, чтобы я смогла станцевать партию Снежной королевы и снова всех в себя влюбить, – это руки Алека на мне, его шепот, его прежнее отношение. И это обязательно случится. Мы снова будем вместе.

По крайней мере мой костюм прекрасен, и кожа блестит, словно обсыпанная волшебным порошком фей. Я выгляжу по-королевски, пусть совсем не чувствую себя так.

Я справлюсь.

Отхожу от зеркала и направляюсь к Алеку. Встаю так близко, чтобы почувствовать тепло его кожи, чтобы наши руки соприкасались. Он отодвигается, но я упрямо следую за ним.

– Приветики. – Пытаюсь скопировать легкость, которая звучит в голосе Джиджи, но выходит плоско и слишком глухо. Нужно пользоваться своей силой, а не чужой.

– Привет. – Алек улыбается, в уголках его губ обозначаются ямочки, но улыбка эта ненастоящая. Он все еще держит ногу Джиджи, хотя я тут, прямо перед ним. Ему что, совсем нет до этого никакого дела?

– Давай прогуляемся, – выдыхаю, имею в виду: давай выйдем в зал, давай поцелуемся, давай поглядим на снегопад, и ты скажешь, как я великолепна на сцене. – Ты не против, Джиджи? Украду ненадолго твоего… партнера? У нас просто есть маленький особенный ритуал…

Джиджи краснеет и выдает тысячу разных жестов: пожимает плечами, машет рукой, дрожит. Как мило.

– Мне некогда, не видишь? – Алек опускает ногу Джиджи на пол. Его пальцы задерживаются на ее лодыжке, и он не торопится выпрямляться. Джиджи затихает.

– Может, после? – предлагаю.

Другая девушка уже бы сдалась. Алек ведь сказал, что у него нет времени, – значит, быть со мной он не хочет. Он порвал со мной и льет слюни по другой девчонке, льнет к ней, как кот. Но мне все равно. Она – ничто. Глупая девственница. Проходящее увлечение. Я не позволю нашим отношениям с Алеком исчезнуть, как луже на солнце, словно мы какая-то случайность.

Мы будем вместе.

– Да, может, – мямлит он.

Я никогда не слышала, чтобы Алек так говорил. Словно вообще не хотел этого произносить.

– Мне нужно собраться, – продолжает он чуть громче, но все еще словно бы не своим голосом. – А то скоро начало. Окей?

Не знаю, чьего разрешения он спрашивает, но вряд ли моего.

Джиджи краснеет. Моя тревога разбавляется гневом. Тело словно жужжит – слишком уж в нем много разных чувств. Я не смогу танцевать, если не успокоюсь. У Снежной королевы не дрожат ноги и не кипит кровь.

Не говоря больше ни слова, Алек уходит, и я вдруг очень хочу заплакать, это желание душит, слезы подступают к горлу, как инородное тело.

– Боишься? – спрашивает Джиджи, словно ей страшно, а я такого даже представить не могу. Она не похожа на того, кто легко пугается, судя по последнему семестру. Такое ощущение, что все произошедшее никак на нее не повлияло.

– Обычно нет.

– Выглядишь потрясающе.

И я не могу подыскать слов. Не то чтобы никто не называл меня красивой и раньше. Не то чтобы я не знала, что красива. В моих волосах – белые перья, на груди – белый тюль, а на глазах столько косметики, что они кажутся в два раза больше. Но то, как Джиджи это произнесла, так просто и искренне… Никогда не слышала, чтобы кто-то так сильно верил в то, что говорит. Джиджи еще не накрасилась, так что на ее лице, как и в ее голосе, нет ничего лишнего. И на одно ужасное мгновение я вдруг понимаю, почему Алек выбрал ее.

Но он не может. Нет-нет, никогда. Пожалуйста. Я не могу его отпустить. И не стану.

– Над твоим костюмом тоже отлично поработали. – Большего она от меня не получит.

– Спасибо!

Джиджи сияет. В глазах ее – ожидание, словно она хочет продолжения разговора, а ведь я мечтаю только о том, чтобы он поскорее закончился. Не понимаю ее. Почему она не спрашивает про помаду на зеркале? Про фотку, которую я повесила в Свете? Она ведь наверняка знает, что это была я. Девчонки об этом сплетничают. На ее месте я бы непременно об этом спросила. Да я даже хочу, чтобы она задала этот несчастный вопрос, чтобы я выставила ее сумасшедшей истеричкой, обвиняющей во всем других. Но никто не собирается сегодня со мной разбираться.

– Чтоб ты знала, мы с Алеком не совсем разошлись. – Будь у меня время подумать, я бы сказала что-то более изящное, более угрожающее и менее понятное. Что-то такое, что могла сказать моя мама. Укоряю себя за то, что выгляжу, как новичок. – У нас и раньше такое бывало, так что сильно не обольщайся.

Она чуть распахивает свой хорошенький ротик, собираясь что-то сказать, но я уже собралась уходить. Только вот стоило мне сделать шаг назад, как я в кого-то врезалась. Элеанор. Но не просто Элеанор. Не моя дублерша или девчонка в задних рядах кордебалета, нет. Это Элеанор с золотым венцом в волосах и обнаженным золотистым животом. В длинных гаремных штанах. В маленьком золотом топе. Элеанор, перевоплотившаяся в Арабский Кофе.

И она ухмыляется. Девушки и парни выглядывают из примерочных и отвлекаются от упражнений. Все смотрят на Элеанор, на ее слегка прикрытую грудь – красота, о которой никто не подозревал. На нее со всех сторон сыплются поздравления.

– Почему ты в этом костюме? – спрашиваю я.

– Я на подхвате, – выдавливает Элеанор сквозь улыбку. Ее так распирает от радости, что она вот-вот взорвется, прямо как я.

– Они выбрали тебя? – Мой голос против воли звучит слишком резко. Слова повисают в воздухе.