Хозяин теней

– Я схожу к бухте, искупаюсь, – отдышавшись, отвечает он. – Дождешься меня? Я вернусь и накрою на стол.

Несса смеется.

– Серлас, накрывать на стол – моя забота! Ты же знаешь правила, я учила тебя.

– Не все ли равно? – Серлас улыбается и, перегнувшись через окно, оставляет на губах жены легкий поцелуй. Она хмурится. – Твои котлы слишком тяжелые, а Ибха говорила, что теперь ты должна…

– Да, знаю, – сердится Несса. – Должна себя поберечь.

Иногда Серласу кажется, что он заботится о нерожденном ребенке Нессы больше, чем она сама, и это смущает его. Он ходит к знахарке за микстурами и порошками раз в две недели, слушает ее наставления, запоминает их куда лучше уроков этикета, которые по вечерам дает ему Несса. Все в городе считают, что она ждет его дитя, даже Ибха и Мэйв не знают всей правды. Несса говорит, что так будет лучше, и Серлас согласен с нею: если кто-то из горожан вдруг поймет, что она понесла от колдуна, ребенка убьют.

Только ведь он невинен. Верно?

Эти сомнения терзают душу Серласа по ночам, когда он не может уснуть и слушает тихое дыхание Нессы, стараясь унять бешеное сердцебиение. Что, если его убеждения неправильны? Что, если детей колдунов и ведьм стоит убивать так же, как и их родителей? В Трали твердят лишь об этом: ведьмы не должны ходить по их землям и нести смерть в дома мирных жителей. Ничего хорошего не следует ждать от прислужниц дьявола, не стоит им верить.

Их стоит бояться и предавать огню.

Что, если колдовские дети – то же зло?

Вот что ядом отравляет разум Серласа. Расходится со всеми его убеждениями – сколь бы немногочисленными они ни были. За все то время, что он жив, по-настоящему жив сейчас, больше, чем в Господа, больше, чем в навязанные правила этикета, пересуды горожан, больше, чем в загадочные предсказания, Серлас верит в любовь.

В тихие песни Нессы, ее улыбку, разметавшиеся по подушке русые кудри волос, в мягкость ее кожи и губ, в тихое дыхание ранним утром, в то, как смешно она морщит нос, когда недовольна, что он снова перепутал столовые приборы… И даже в растущее внутри нее дитя. Несса не замечает, как легонько проходится пальцами по круглому животу, подставляя его солнечным лучам, как улыбается вечерами, думая, что Серлас не видит, как радостно говорит, что ребенок отозвался на ее голос. Не значит ли это, что она любит его?

Кем бы ни был отец его, ребенок любим Нессой. И оттого он невинен.

Если бы Господь внял молитвам Серласа и подтвердил терзающие его сомнения… Но Он нем к его душевным мукам, поэтому Серлас следует зову сердца, а не разума.

Сердце держит его в маленьком Трали, сердцу и вести его дальше по жизни. Бок о бок с женщиной, спасшей его от смерти. Бок о бок с ребенком, что обязан родиться в любви, даже если зачат он был в горе.

Он невинен.

Серласу приходится повторять себе это каждый день с той самой ночи, приходится просыпаться с этой мыслью и засыпать, а в свете дня бороться с сомнениями, что грызут нутро.

Он чист.

Ребенок еще не родился, но с каждым мгновением он растет, и Серласу страшно за тот день, когда он появится на свет. Каким будет его первый крик? Как его примет Несса?

Как его примет Серлас?

Холодные воды океана принимают его в соленые объятия, и на несколько минут он забывает обо всем. Смыть с себя пот, смыть сомнения – они напрасны и бессмысленны. Ему хочется верить в свои идеалы, пусть похвастаться долголетием они и не могут.

Все, что Серлас знает, живет в нем всего полгода, но этого срока достаточно, чтобы он понимал: своему сердцу нужно верить.





* * *


Ноги приводят его к дому лишь спустя час. Штаны намокли, рубаха побывала в кустах можжевельника, так что одежду пришлось сушить при догорающем свете дня. Серлас устало бредет к своему двору, лениво водя пальцами по высокой сухой траве. Мысли едва ползут: забыл подоить козу – упрямица отчего-то перестала даваться Нессе – и молока в доме не осталось, а микстуру от Ибхи она принимать без него не может, скосить бы завтра половину участка, иначе к концу июля тот зарастет целиком…

Когда довольный миром и всем в нем Серлас возвращается домой, Несса его не встречает. Вместо этого он слышит плеск воды на заднем дворе и идет посмотреть, в чем дело.

Жена выливает в бадью для скота грязно-коричневую воду. В ее сгорбленной спине Серлас мгновенно читает напряжение и… Испуг? Словно она не ожидала столь раннего его возвращения.

– Что ты делаешь? Что за вода?

Несса выпрямляется и смахивает с лица влажные волосы. Серлас смущается еще больше.

– Ты упала в чан с водой?

– Не говори глупостей, – отвечает она резче, чем обычно. Выпускает из рук ведро, и оно с глухим стуком падает ей под ноги. – Промывала волосы крапивой.

Ах, опять эти выдумки травницы… Серлас кивает, решив, что ответом он доволен, но внутри него что-то дрожит и нервно скребется. Почему Несса злится? Как будто бы на него.

– Давай я заберу ведро, – говорит он, чтобы как-то загладить странно возникшее чувство вины. Что его так побеспокоило? – Иди в дом, пока не простыла.

– Ох, да я в порядке! – всплескивает руками Несса, но послушно уходит. В дверях, пока Серлас не видит, она оборачивается, вздыхает и устало улыбается.

Пока они вместе молча готовят нехитрый ужин, Серлас замечает слабый аромат, исходящий от ее волос. Точно, крапива. И чай, быть может?

– Пока тебя не было, к нам заходила Мэйв, – говорит вдруг Несса. Серлас опускает руку с занесенным над хлебом ножом.


– Отчего не дождалась ужина? Последний раз я видел ее в том месяце на базарной площади. Мы едва перемолвились парой слов.

– Спешила, должно быть, – пожимая плечами, отвечает Несса. – Мы тоже недолго говорили. Она хотела с тобой повидаться.

Серлас не продолжает разговор, зацепившись взглядом за сбившийся фартук на животе Нессы. У нее в кармашке лежит веточка крапивы, и это забавляет его в той же степени, сколь и смущает. Последний месяц Несса приносит в дом все больше трав, хотя продавать их уже некому: сама она в город не ездит, а Серлас в травах разбирается так же, как и в этикете.

– Зачем столько крапивы? – спрашивает он, усмехаясь своим мыслям. А Несса вдруг злится, бросает плошку на стол и отходит, словно его охватил огонь.

– Ты слушаешь меня? Мэйв хотела с тобой повидаться. Ради тебя приходила.

Она не повышает голос – она никогда не повышает голос на любого, кто входит в ее дом, но Серлас прекрасно слышит гнев, который она пытается скрыть за напускным спокойствием, видит сцепленные в замок пальцы рук – костяшки на них белеют от напряжения.

– Что с тобой? – опешив, спрашивает он. – Я ни словом, ни делом не хотел бы тебя обидеть, но ты злишься, беснуешься даже. В чем причина?

Несса резко выдыхает и обхватывает руками живот. Отворачивается и упирается взглядом в сиреневые веточки вереска на подоконнике, которые сама же с утра разложила сушить. Серлас не знает, стоит ли ему подходить к ней и протягивать руку – или же лучше уйти совсем?

Он не двигается несколько долгих мгновений, тяжело дышит, слушает ее дыхание. Она похожа на вспыхнувший огонек в камине, вся напряженная, странно злая. Косые лучи заходящего солнца высвечивают в ее волосах яркую рыжину.

– Прости меня, – выдыхает Несса и наконец возвращается и мыслями, и взглядом к Серласу. Он со страхом замечает, что в ее глазах застыли слезы.

– Господь… Что случилось?

Ему хочется подскочить к ней, схватить за плечи, прижать к себе, чтобы уберечь-уберечь-уберечь от всего пугающего, от всего, что ее страшит, но Серлас будто пригвожден к полу этим неожиданным взглядом. Он не может пошевелиться, только чувствует, как покрываются мурашками спина и шея.

– Несса!

Она всхлипывает, окончательно приводя его в смятение.

– У меня рыжие пряди в косе, Серлас! – восклицает Несса. – Рыжие, понимаешь?

Сердце Серласа ползет из груди в пятки и застревает где-то посередине. Его удары отражаются в животе, в дрожащих коленях, в горле, куда отдаются эхом.

– Это ничего не… – Слова застывают в ставшем холодным воздухе и звонко падают на пол. Несса медленно качает головой, так что Серлас сразу же все понимает. – Мэйв заметила?

Когда она кивает, он и сам это видит: у корней кудри ее волос становятся огненными, будто их целует закатное солнце. Только оно уже село, и мир медленно погружается в вечерний сумрак, а волосы Нессы продолжают пылать.

– Мэйв думает… – тихо говорит она, словно продолжая свою речь, а не запинаясь на каждом звуке. – Она думает, что я ведьма, Серлас.

Редкие рыжие пряди вспыхивают при этих словах, их становится больше. Рыжина расползается по всей голове Нессы.





11. Разбитые сердца




– Жил-был Человек, – говорит Теодор. – Он так хотел быть любимым, что закрывал глаза на Обман.

Клеменс кивает, чувствуя, что ситуация противоречиво смешна: Теодор Атлас рассказывает ей сказки в подвале под галереей ее отца и делает это с таким видом, будто ничего серьезнее она в жизни не слышала.

– Поразительно, что единственная сила, способная возрождать, – как говорят все истории, которым сказать больше нечего, – именно эта сила может и низвергнуть человечество до самых низших форм существования. И это всего лишь за мгновение, заметь.

Клеменс выгибает бровь, и, хотя Атлас смотрит на нее, скепсиса на ее лице он не замечает. Она уверена, что он сейчас далеко за пределами этой тесной каморки. Он теребит кольцо на мизинце, и мелькающие туда-сюда серебряные ладошки на нем завораживают.

– Человек так желал любить, что не видел, как его оплетают лживыми обещаниями. Он взял на себя обязательства, ему не принадлежащие. Он взвалил на свои плечи тяготы, которые не были ему предназначены. А в благодарность ему не досталось ни одного хорошего воспоминания. Только боль.

Едкое слово наливается тяжестью и повисает в душном воздухе. Атлас, сгорбившись, сидит на неудобном стуле. Клеменс дрожит от холода. Если бы сейчас она вдруг стала невидимой, для Теодора ничего бы не изменилось.

– Сильно же вас обидели… – хмыкает она. Где-то в груди, не давая поймать себя за хвост, скребется странное ощущение, будто ей неприятно (неприятно?) все это слушать, но Клеменс заталкивает его поглубже.

– Что ты… – Он словно просыпается, выныривает из океана чего-то своего. – Вы. Что вы сказали?

Придумать ответ, не сочащийся язвительным цинизмом, Клеменс мешает скрип двери. Она открывается, и на пороге появляется Генри Карлайл.

– О, вы уже здесь! – восклицает он таким тоном, будто говорит: «Конечно же, я так и думал и специально выжидал, когда вы наговоритесь». Клеменс кидает на отца укоризненный взгляд, но тот отмахивается.

– Мистер Атлас, рад видеть вас, хоть и час теперь довольно поздний. Пройдемте? Я дам вам минут сорок.

Теодор встает и, не глядя на Клеменс, кивает ее отцу. А потом разворачивается и уходит вслед за ним по узкому коридору, заставленному коробками и пыльными стопками книг. Клеменс хочет возмутиться, но времени на капризы не остается – она вскакивает со своего места и догоняет уходящих мужчин.

Втроем они минуют несколько дверей: одна ведет к уборным для персонала, другая – в западное крыло, где хранятся экспонаты перед выставками, третья – к лестницам на первый этаж, где обыкновенно проходят званые вечера. Генри шагает к той, что открывает аукционный зал. Если пройти его насквозь, знает Клеменс, можно попасть в дальние комнаты, где отец подготавливает лоты.